Будем здравствовать и любить, вечно праздновать, долго жить!

Будем здравствовать и любить, вечно праздновать, долго жить!

«Чтоб ты… чтоб тебя…» - Вера выскочила за порог, хлопнув дверью. Она шла по улице, едва различая дорогу, слезы текли по щекам, жгли глаза. Люди, проходящие навстречу, смотрели как-то тревожно-недоуменно, все-таки не часто встретишь на улице так отчаянно плачущего человека. Никто ей сейчас не мог помочь… никто… жизнь проходила бездарно, бессмысленно, вернее это была не жизнь, просто пытка, а жизнь… нормальная, настоящая жизнь была рядом… у других людей, но не у неё… Все так банально… её муж пил… развестись было можно… но… нельзя... Вера любила его… раньше… совсем недавно, она точно знала - «люблю»… это было так естественно… необходимо… как дышать… нет, даже ещё необходимей… Поэтому, ещё совсем недавно, речь шла не о том, чтобы развестись, речь шла о том, чтобы он - «не пил». Это было единственное условие, которое она выставляла Богу… судьбе... Других не было… она все могла перенести: старые туфли, плов без мяса, пешие марафоны на работу, чтобы сэкономить несколько гривен… Только чтобы было все как раньше… как в первые годы, когда они поженились… так бывает у всех влюбленных… но у них… прошло несколько лет, а ничего не изменилось, наоборот, они стали ещё ближе друг другу… хотя казалось, ближе уже некуда… Дочь росла. Они все делали вместе: вместе убирали квартиру в выходные, вместе стирали, развешивали белье, ездили помогать родителям сажать картошку, убирать урожай, слушали одну музыку, смотрели одни фильмы, и от этой одинаковости взглядов им не становилось скучно, напротив они прорастали друг в друга. Праздники, романтические вечера. Толик выпивал больше, чем она считала допустимым, но… такова жизнь… бурные объяснения в любви, бурные ночи во время опьянения и после него… Вера конечно, устраивала разбор полетов, но бурные примирения - примиряли, и любовь была прописана в каждой её клеточке. 

«Как же жить, как?» - маленькая однокомнатная квартирка не оставляла шансов, ни разъехаться, ни даже спрятаться в другой комнате не было возможности. Вера ненавидела выпивку, она ненавидела её всей душой, выливала в раковину, била бутылки, кричала, плакала, прятала деньги… когда Толик просил деньги на сигареты, отсчитывала столько сколько стоила пачка, и если муж возвращался и ворчал, что подорожали на 50 копеек, то добавляла ровно 50 копеек, а если просил на пиво, то сражалась как львица. Борьба выматывала, не в силах дождаться утра, когда можно будет обрушить свой праведный гнев на понурого кающегося грешника, она начинала ругать его сразу, и тогда получала такие оскорбления, от которых внутри все леденело и закипало одновременно, и она клялась себе, что это вот - последний раз и непременно, обязательно разведется, на этот раз уж точно, без всяких сомнений! Приходило утро, и он, любимый, больной и несчастный, смотрел на неё ТАКИМИ глазами и говорил: «Мне нет прощения… я ничего не помню, но если я такое говорил… то… если бы ты знала, как я тебя люблю, ты - моё сокровище, и дороже тебя у меня никого нет, если ты меня бросишь, я умру…»

Любовь, раскатанная катком по асфальту, оказывалась жива и единственное, что могла сделать Вера, чтобы продолжать жить, дышать - это обнять своего бедолагу мужа и тихо-тихо повторять как мантру, как молитву: «Всё будет хорошо, я люблю тебя, все будет хорошо, все будет хорошо, мы справимся…» Шли годы, скандалы, бесконечная война  вымучили Веру, всплески неприязни перерастали в ненависть, когда Толик был пьян, и в глухое равнодушие, когда бывал трезв, любовь уменьшалась и спряталась внутри где-то глубоко, иногда Вере казалось, что её нет, нет совсем, но потом, когда ему удавалось продержаться какое-то время, она ощущала такие приступы нежности и родства к этому мужчине, что сама удивлялась, откуда это бралось и становилось так жаль себя, его и их любви, и своей жизни. Ей представлялось, что эту прекрасную девушку ЛЮБОВЬ, всю такую красивую, воздушную, нежную, искалечили, сделали, каким-то инвалидом, и вот она побитая, хромает, и взгляд у неё, как у больной собаки.

Картина эта так расстраивала её, что она начинала плакать навзрыд, доводя себя до истерики. Тем временем дочь выросла, как-то рано вышла замуж и уехала жить в другой город. Толик иногда пытался как-то приласкаться к ней, но она или замыкалась в себе, или начинала перечислять ему все его грехи, с каким-то садо-мазохизмом повторяя все гадости, которые он говорил ей пьяный, и доводя себя до приступа злобы или отчаяния. 

Она рвала фотографии, где они были вдвоем, рвала на нем рубашки и футболки, ломала удочки, выбрасывала вещи. Надо было уйти, но куда? Зарплата не позволяла снять квартиру. Однокомнатную квартиру нельзя разменять. Родители давно умерли и квартиру в маленьком поселке оставили сестре. Толику тоже было некуда идти. Родительская хатка в селе была продана, деньги поделены с братом и проедены в смутные 90-е, когда росла дочь. Вере казалось, что жизнь окончена. Но ведь ей только 43 года! Любовь превратилась в западню. Она попалась. Иногда ей казалось, что она свободна, дочь выросла, теперь все стало проще, она может уехать. Куда, где жить, что она умеет делать, ей за сорок… Страх расползался по всему телу. Любовь - то что Вера считала самым важным, жизненно необходимым условием, оказалась идолом, тяжелым каменным идолом, который придавил её, не давал дышать.

Она так намаялась на этой войне, так настрадалась, что иногда ловила себя на мысли, такой простой, но ей становилось страшно, как будто она задумывала преступление. Если бы он куда-то делся, куда-то ушел… умер… как бы она жила… как бы она жила… Пьяные бессмысленные глаза, слюна в уголках губ, тяжелый сон с бредом и галлюцинациями. А эти выкрики: «Вера, Вера, где ты!? Подойди!» И когда она подходила.  «Ну что тебе?» - пьяное бормотание или оскорбление.