Булочки с корицей.

Булочки с корицей.

Рассказ 1.
Девочка. 

Топ-топ-топ, шлёп... Разноцветные брызги, переливаясь на солнечных лучах, веером разлетаются по сторонам. Шлёп-шлёп... Синенькие сандалии ритмично топают в лужи, брызги летят, платьице развевается... Счастливая маленькая девочка, раскинув руки, бежит, кружась, под тёплым июньским солнцем, вдыхая влажный воздух после грибного дождя. Она смеётся, звонко и беззаботно, и бежит, бежит, вприпрыжку, как умеют только маленькие дети — танцуя и наслаждаясь нашим несравненно прекрасным миром...
Она прыгает по лужам, капли окутывают её и оседают на голубом платье — цвета неба... Вдруг сильные руки подхватывают, и глаза малышки захлёбываются новым счастьем:
— Папа, папа! Ну, отпууусти!

И уже добрые папины руки кружат её этим жёлтым, переливчатым днём...
По опавшим разноцветным листьям она бежит в школу — махая портфелем, звонко смеясь вместе с одноклассниками, такими же беззаботными и солнечными...

Её голубые глаза сияют, когда она смотрит на мальчишку с соседней парты, шепча секрет на подружке на ухо... Они сияют, когда она прибегает домой, и, волнуясь и запинаясь, рассказывает о школьных событиях папе, прижавшись к отцовским коленям... Ведь столько, столько произошло! Как же не забыть поделиться! А ведь ещё тот мальчишка дёрнул её за косу! Папа, какой же он невоспитанный! Мама, а мне обязательно нужен муж? И сама же отвечает — а как же иначе, ведь не может мама без папы. И муж у неё будет такой же — с крепкими руками, чтобы кружить её в воздухе, чтобы мир сиял и танцевал...

А папа только смеётся...
 

Топ-топ, шлёп-шлёп... Девочка танцует по июньским лужам...
 

Девочка нервно отдёргивает юбку, всё ползущую верх, стреляет красиво подведёнными глазками вбок — и, оживлённо жестикулируя, рассказывает лучшей подруге события вчерашнего вечера. Её глаза сияют, переживая вновь и вновь, свежие неизведанные ощущения тёплых губ на своих, новых рук, скользящих по талии.
Они другие, совсем другие — эти новые мужские руки. И чужой, невозможно привлекательный запах — в котором хочется потеряться, которому хочется довериться, как когда-то верила маленькая девочка папиным рукам — что всегда подхватят, когда нечаянно падаешь... И ты веришь, забываешься, даже сжимаясь от страха под этим мужским телом — и всепоглащающе отдаваясь его ритму и движению. Всё так и должно быть — как говорила мама, как молчаливо подтверждал папа. Всё также и будет — любовь, дом, семья и смеющаяся девочка на папиных руках.

Она бежит домой, проскальзывает в комнату, и папа лишь улыбается ей вслед.

Шлёп-шлёп, топ-топ... Разлетаются брызги из-под сандалик далеко-далеко....

Кап. Из прокушенной губы на голубой подол упала капелька крови. Ты задумчиво провела по ней трепещущим пальцем — и не успевшая впитаться кровь окрасила кожу, выделяя узоры . Ты сидишь, обхватив колени руками, а тело ещё нервно вздрагивает от утихших недавно рыданий. Потухшим взглядом когда-то светившихся голубых глаз рассматриваешь сложный узор синяков. Папа, папа, почему ты не рассказал, что мужские руки могут быть предельно жестоки, что могут быть холодно грубы — к тем, кто верит ещё, кто не может ничего противопоставить в ответ... Папа, зачем ты воспитал меня для воздушных замков? В этом мире нет места маленьким наивным девочкам.

Она сидит и пьёт крепкий кофе. Пальцы нервно сжимают гелиевую ручку, поглаживая вверх и вниз. Губы сжаты, искусанные и оттого красные, ярко красные на бледном лице. Она неотрывно смотрит на фотографию, где два счастливых человека, прижавшись, улыбаются друг другу — две жизни в одном когда-то счастливом моменте. Резко, внезапно, она бросает чашку в раковину — и чёрные брызги окутывают белую эмаль. Кап-кап-кап... Как они отличны от дождевых радужных капель, да, девочка?

Ты идёшь домой, в тот уголок теплоты, где тебя всегда ждут — независимо, греет ли солнце в твоей душе или идёт снег. Ты садишься рядом и вновь прижимаешься к папиному плечу — только из глаз твоих бегут прозрачные слёзы, и ты понимаешь, что даже родное тепло не изгонит холодную боль, грызущую изнутри. Помнишь, как в детстве верила, что боль от разбитой коленки сбежит, как только на неё подуют родители? И ведь сбегала. Когда-то. Когда капли дождевой воды искрились на синеньких сандалиях....

Небо подёрнулось багряной предзакатной дымкой и отражалось в оконных стёклах, затирая отражение задумчивой, с безразличным взглядом голубых глаз, женщины. Она смотрит вдаль, на пламенеющие облака над лесом, разминая в пепельнице давно потухшую сигарету. Поворачивается, и уверенной походкой выходит из дома — навстречу закатному вечеру.

Тонкие пальцы скользят по остывшему надгробию — она садится рядом, прижимаясь к безликому мрамору. Папа, папа, где наши светлые июньские деньки? Мне столько надо рассказать тебе — ты просто не можешь представить. Но нам некуда торопиться.
Хорошо, что ты не видишь, какой стала твоя маленькая принцесса. Нет их, любимых и надёжных рук, просто нет. Ты ошибался. Есть папины — и все остальные. Грубые, сухие, ласковые, влажные... Чужие. Но я теперь сильная, только очень не хватает вас. Хочется вновь придти к тебе, чтобы мир остался за порогом твоего дома, и уснуть за защитой удивительных рук. Беззаботно пить какао, болтая ногами, смеяться и верить в неизменную красоту мира — разве невзгоды жизни могут пройти сквозь тебя? Ты учил меня любить, верить, надеяться и танцевать. Но не видеть реалии изменчивой и непредсказуемой жизни. Но я теперь сильная и ничего уже не боюсь. Я со всем справлюсь, не беспокойся. Только порой, тёмной бессонной ночью, я закутываюсь в сшитое мамой лоскутное одеяло, и мечтаю вновь придти из промозглого осеннего вечера в наполненный ароматами детства приветливый родительский дом...