Цецилия

1

Все умирают. 

Рано или поздно, так или иначе, цикл завершается, выходя на новый виток. Что будет дальше зависит от того, во что ты веришь, но никогда нельзя сказать наверняка.

Цецилия относилась к смерти спокойно. Она принимала ее, как данность. Просто еще одна скучная болезнь. Со всеми бывает.

Она знала, что куда бы ни ушел человек после смерти, его можно позвать назад. Да, это непросто. Да, это требует жертвы. Но не невозможно.

Цецилия воспринимала жизнь отстраненно и флегматично. Все умирают, все рождаются, все возвращаются назад. Все кажется таким бессмысленным, когда говоришь с мертвыми.

У Цецилии было много вопросов к системе. Почему все работало так, а никак иначе, почему она могла вызвать мертвых из небытия, а другие не могли. Но диспутами занимались постоянные клиенты Цецилии — философы и поэты. У них вечно кто-то умирал. Возлюбленные, любимые кошки или бабушки. 

Чтобы их вернуть, Цецилия обращалась к разным богам. К Митре, к безымянным пиктским божествам, к новому иудейскому богу-сыну, чье имя в Риме было под запретом. Цецилия знала — даже боги черпают свою силу из абсолюта, равнодушного нейтрального небытия. Неважно, как эта сила называется, важно то, что и люди, и боги, все пьют из одного источника.

У Цецилии не получалось втиснуть себя в рамки человеческого. Она всегда была немного над, вне, между: над обыденностью, вне общего контекста, на едва различимой границе между временами — прошлым и будущим. Времена говорили сквозь нее. Шептали. Показывали. 

Цецилия знала, что все времена существуют одновременно. Иногда у нее случались видения, и в мареве полуденного ужаса она видела знакомые римские улицы, по которым бродили совсем не-римские люди, суетливые, крикливые, яркие. Рим оставался все таким же — но неуловимо другим. Те странники топтали кости старого города, сталкиваясь с призраками. Рим был хтоническим чудовищем, где старый город прорастал в новый. Болезненно-переполненный, шумный и душный. 

Цецилия любила свой город. То, что она часто наблюдала в видениях, заставляло ее испытывать грусть.

Цецилия ненавидела грустить. Ее отец был центурионом, а мать — пиктской воительницей. Сильные, бесстрашные люди. Они полюбили друг друга и вернулись в столицу цивилизаций, город возможностей, вечный город. Вряд ли они до конца понимали, что такое грусть.

Но Цецилия понимала. Грусть всегда следовала за нею по пятам, цеплялась за складки ее платья оттенков крови и охры. Скорбь людей, потерявших своих близких, тоска по разрушенному в далеком будущем городу, голос Марка Октавия, который женился на Юлии Теренции. Да, Цецилия обитала над и между, вне и за гранью, и все же она была просто человеком.

Собственные эмоции и чувства всегда заставали ее врасплох. Они казались неправильными, инородными. Без них жизнь была проще. Цецилию вырастили в парадигме служения. Видеть будущее и прошлое, заниматься темной магией и воспринимать все нейтрально — вот чему ее учили. Для таких, как она ничто не имело значения. Она была просто инструментом. Проводником воли богов, чашей, которая черпала из вселенского источника. Таким как она не полагалось поддаваться человеческим страстям.

Но Цецилия слишком много общалась с философами. Она воскресила слишком много мужчин и женщин, которые любили. Тех, Кто Испытывал Чувства. Она волей неволей проникалась к ним симпатией. Их чувства всегда были искренними, они жили, как и сам вечный город — ярко, жестоко и быстро. Иногда флегматичная броня Цецилии давала трещину и она понимала, что совсем от них не отличается. 

Ее душа была жива; она выплескивалась через край.

Все умирают, — думала Цецилия. — Но живут так, как будто у них впереди целая вечность.