Цена красоты

Цена красоты

      Сидя на подоконнике своей больничной палаты, Фьора смотрела сквозь стекло на разбитый на территории частной психиатрической клиники ухоженный и цветущий сад. Бесцельно смотрела своими серыми глазами на то, как пожилой садовник большим секатором подстригает кусты роз, придавая им ровную круглую форму.
Несмотря на опрятность, чистоту и просторность палаты с голубым линолеумным полом и похожего оттенка стен с белым потолком, над Фьорой довлело угнетённое состояние, и ей казалось, что стены с потолком плотно смыкаются над ней, грозя раздавить.
Погода сегодня изволила побаловать летнюю Флоренцию ясным солнечным днём, безоблачным небом и ласковыми, робкими дуновениями ветра. Другие пациентки, легко одетые как раз подходяще для жарких последних дней июля, прогуливались по усыпанных гравием дорожкам сада, устраивались на постеленных на траву полотенцах, или читали книжки, усевшись на скамейках. Кто-то из девушек общались с навещающими их родными и с аппетитом уплетали принесённые в передачке угощения.
Запустив пальцы в отросшие до уровня плеч немного вьющиеся чёрные волосы, Фьора с тоской смотрела в окно. Там, за окнами её палаты, вопреки всему цвела жизнь, вступало в свои права после пронесшейся весны лето, слышались голоса пролетающих птиц, струило яркий свет и согревало солнце, но у Фьоры ощущения лета и жизни не было.
Не было желания радоваться солнечным летним дням, расцветшей во всей красе природе — пусть даже на огороженной высокой белокирпичной стеной территории клиники, разговорам и посиделкам со своими соседками по палате.
Лишь немного Фьоре скрашивали пребывание в клинике частые визиты её отца Франческо Бельтрами и Кьяры Альбицци, с которой Фьору связывали узы дружбы ещё со времён первого класса начальной школы.

Сегодня отец и Кьяра зашли навестить её до второй половины дня. Привезли ей ей куриный бульон и картофельное пюре с варёной рыбой, негазированные две бутылки минеральной воды и большую упаковку сока, шоколадки с конфетами и фрукты, всевозможные печенья и сухие хлебцы, мармеладки и леденцы, сэндвичи с говяжьими котлетами. Отец захватил для Фьоры из дома сменные одежду и бельё, даже нашёл в глубинах Фьориного шкафа её любимую пижаму в бело-лиловую расцветку из хлопковых штанов и куртки на молнии с капюшоном.
Вдвоём Франческо и Кьяра уговорили Фьору — вместо того, чтобы сидеть в комнате для свиданий пациенток, выйти на улицу и погулять на свежем воздухе. Всё же прогулка немного добавила Фьоре хорошего настроения, хотя за все те дни, что девушка преимущественно проводила в постели, ей было нелегко так много ходить, даже если неспешными шагами. Поэтому Франческо и Кьяра часто делали перерывы, чтобы Фьора могла спокойно посидеть на скамейке, отдохнуть и отдышаться.
— Знаешь, Фьора, я ведь всегда считала тебя красавицей, — поделилась с подругой Кьяра. — И я готова чем угодно поклясться, что тебе были совсем ни к чему все эти издевательства над организмом. Все эти стремления походить на девушек из инстаграма, модных журналов и телеэкранов — такое пустое… Оно не стоит всех тех мучений, которые ты вынесла в погоне за фигурой твоей мечты, и продолжаешь выносить. Тебя есть, за что любить, помимо красоты.
— Спасибо, Кьяра, мне становится немного легче от твоих слов, — дрогнул голос Фьоры, а она сама едва поборола в себе желание заплакать. — Я сейчас очень жалею, что не прислушивалась ни к твоим, ни вообще к чьим-нибудь разумным советам.
— Сожалениями ты ничего не исправишь, доченька, поэтому не вини себя ни в чём, — рука Франческо погладила по щеке Фьору и мягко опустилась на её плечо. — Ты можешь только сделать из всего с тобой произошедшего выводы и послать в топку стандарты красоты, которые оборачиваются такими страданиями.

Фьора испытывала двойственные чувства, когда отец и Кьяра навещали её: с одной стороны, во время их посещений к девушке возвращалось желание жить дальше, уходили на задний план грызущие изнутри дурные мысли и уверенность в собственной ничтожности, она не ощущала себя эмоционально мёртвой телесной оболочкой. Но с другой стороны — Фьоре стоило немалых душевных сил выносить их визиты.
Франческо Бельтрами и Кьяра старались как можно реже затрагивать в разговоре с Фьорой то, что случилось с девушкой, приносили ей вкусную еду из дома и сладости, рассказывали о предстоящих премьерах новых фильмов — на которые непременно потащат Фьору в кинотеатр, как только её выпишут из клиники.
Передавали девушке записочки и открытки от одногруппников с одногруппницами и учителей колледжа, где выражались пожелания для Фьоры поскорее выздоравливать и держаться умницей. Писали в посланиях, что мысленно они все с ней и держат за неё кулачки, что от такой беды как у неё никто не застрахован и поэтому нечего заниматься самоедством.
Отец облегчил Фьоре душу, рассказав дочери, что ему удалось добиться для неё академического отпуска по семейным обстоятельствам в её колледже. И что декан юридического факультета (где до попадания в психиатрическую клинику училась на первом курсе Фьора) Деметриос Ласкарис будет рад снова видеть в рядах будущих юристов студентку Бельтрами, правда, на курс младше и в другой группе.
Но Фьоре было очень трудно заставлять себя посмотреть в лица отцу и лучшей подруге. Бельтрами прекрасно понимала, что Кьяра старается оставлять свои тревоги и страхи с разъедающей печалью за воротами клиники, старается избегать в разговорах с Фьорой болезненных для самой Фьоры тем.
Но всё же Фьора не могла не заметить, как дымка слёз заволакивает чёрные глаза Кьяры, стоит юной Альбицци кинуть взор на выпирающие ключицы подруги и на её худые руки и ноги, на тонкие как веточки пальцы рук с обломанными ногтями, на лишённое красок и мертвенно бледное лицо — словно Фьору достали из могилы, на её истощённое тело.
Франческо Бельтрами едва справлялся с тем, чтобы не давать воли слезам при виде болезненной худобы и бледности дочери.
Осунувшееся и посеревшее лицо, тёмные круги под глазами, пролегшие морщины в уголках некогда живых и азартно горящих чёрных глаз, скорбные складки на лбу и в уголках губ, посеребрённые виски и седые пряди в волосах.
За последние два месяца мужчина будто постарел на десять лет. Весь облик синьора Бельтрами лучше любых слов говорил о том, как по нему ударила беда, случившаяся с его единственной семнадцатилетней дочерью.
Франческо никогда не говорил Фьоре и не говорил ни с кем в доступной для неё слышимости, сколько его сердце терзалось от подкосившего дочь недуга и постоянной тревоги за неё.
Те сутки, проведённые им у дверей реанимации, где врачи боролись за спасение жизни Фьоры, навсегда останутся в памяти Франческо Бельтрами как самый страшный его кошмар. Взрослый сорокапятилетний мужчина, по струнке строящий подчинённых своего небольшого банка, беззвучно рыдал, сидя на холодном кафеле больничного коридора и мучился ужасом при одной только мысли, что усилия врачей окажутся напрасными и Фьора больше никогда не откроет глаза.
Сердце синьора Бельтрами больно сжалось, когда его, наконец, допустили в реанимацию к дочери, при виде Фьоры — лежащей под капельницей, вся в каких-то трубках, смертельно бледная, с виднеющимися под истончённой кожей голубыми прожилками вен.
«У этих анорексичек хоть в вену иглой попасть легко. Совсем молоденькая девочка, на лицо очень хорошенькая, а вот вляпалась в эту манию похудения», — с сожалением и усталым недовольством говорила немолодая докторка своему коллеге, который ей согласно кивал.
«Ещё одна жертва тренда похудения, скоро к нам в отделение начнут десятилетних девчонок доставлять», — хмуро буркнул врач с оттенком сострадания.
Эта картина, в каком состоянии была Фьора — когда её лишь благодаря усилиям медиков выдернули с того света, ещё долго восставала перед мысленным взором Франческо даже во снах, заставляя подскакивать на кровати и вскрикивать среди ночи.

Франческо никогда не рассказывал дочери о своих душевных муках, причиной которым стало случившееся с ней несчастье. Но Фьора на свою же беду видела дальше своего носа и прекрасно понимала, что причина моральных страданий отца — её болезнь, и то, как сама Фьора поспособствовала её течению, за что сейчас девушка жестоко себя казнила.
Некогда Фьоре казалось, что её счастье составит отражение в зеркале тоненькой, худенькой и хрупкой как статуэтка девушки, которая почти невесомо и легко ступает по жизни как порхающая на крыльях бабочка.
«Бабочками» и называли сами себя девушки, с которыми Фьора много общалась в тематических группах соцсетей и на интернет-форумах. Выспрашивала у них наиболее действенные способы за короткое время сбросить как можно больше веса, и как противостоять попыткам родственников усадить тебя есть за стол, и как обманывать своих родных, заставляя их верить, что ты питаешься нормально.
Девушка находилась в плену опасного для здоровья и жизни тяжкого заблуждения, что промежуток между бёдрами и талия меньше шестидесяти сантиметров добавит ей больше утончённости и женственности, приведёт её к исполнению мечты о лучших подиумах Европы и Азии, и к исполнению мечты о модных показах у известных мировых дизайнеров.
Жестокое, но действенное отрезвление явило себя в том, что следом за голодовками и питьевыми водно-кефирными «диетами» пришли потеря сознания прямо на первом экзамене, скорая помощь и палата реанимации ближайшей больницы, откуда после стабилизации состояния Фьора была переведена на лечение в психиатрическую клинику — где уже ей поставили диагноз «Анорексия».

Сейчас, по истечении прошедшего с конца мая времени, Фьора проклинала себя за то, что едва не пустила под откос всю свою жизнь в погоне за такой суетной и глупой вещью, как красота в глянцевых журналах. Проклинала сам тот миг, что дал ей решение отослать свои анкету и фотографии в модельное агентство, чтобы стать частью модельного бизнеса.
Она хотела вернуться на много месяцев назад, в тот сентябрьский день, когда она пришла по приглашению на собеседование в то модельное агентство, на электронную почту которого отослала свои анкету и фотографии. Хотела отмотать время назад лишь с той целью, чтобы никогда ноги её не ступало на порог того злополучного агентства.
Чтобы никогда не довелось услышать от кастинг-директора слова: «У вас слишком широкая талия в шестьдесят семь сантиметров объёма и не помешало бы похудеть в зоне бёдер».
Фьора бы много отдала, чтобы только попасть в прошлое на несколько месяцев назад и от всей души надавать пощёчин той самой себе, которая врала в лицо своему отцу, что она не голодная. И отказывалась от еды, или по пути в колледж выбрасывала в ближайшее мусорное ведро данный ей отцом с собой контейнер с едой. Франческо Бельтрами наивно верил, что Фьора съедает во время обеда всё то, что он даёт ей поесть в колледж.
В колледже на занятиях физкультурой девушка доводила себя до жуткого изнеможения, что потом болело всё тело, хотя преподавательница никого из учащихся не заставляла изматывать себя упражнениями на пределе и за гранью возможностей.
Фьора делала над собой нечеловеческие усилия, чтобы от постоянного чувства голода из-за «диеты на водичке с кефиром и яблоками» не сорваться и не обчистить однажды ночью холодильник, и заставить себя до десятого пота впахивать на уроках физкультуры.
Когда же Фьора задумывалась о том, что не пошло бы всё это к чёрту, она вспоминала тот обращённый на неё высокомерно-пренебрежительный взгляд кастинг-директора и свою мечту выбиться в модели мирового уровня, мотивируя себя фотографиями стройных девушек в инстаграме или со страниц модных журналов.

Самолюбие Фьоры приятно согревало то, что девушки стали смотреть на неё с завистью, а юноши просить номер телефона.
Даже одежда Фьоры, раньше сидевшая на ней как влитая, становилась ей большой и висела.
Тогда Фьора не понимала, чего будет стоить ей эта популярность спустя несколько месяцев, какую жуткую цену она будет платить за неё своим здоровьем, лёжа на больничной койке едва живая под капельницей и питающаяся через трубочку — потому что её организм, давно отвыкнув от нормального питания, отвергал пищу самопроизвольным рвотным рефлексом…

В ту пору организм Фьоры отвечал ей ненавистью на все те издевательства, которые она над ним учиняет, тщетно посылал своей владелице десятки сигналов тревоги — которым Фьора не придавала почти никакого значения.
Фьора несказанно радовалась тому, что стрелка напольных весов быстро ползёт прочь от отметки в пятьдесят пять килограмм всё дальше и дальше назад.
Безумно счастливая и ещё не понимающая того, что собственноручно расписалась в невидимом договоре о согласии на свою медленную и мучительную смерть, Фьора радовалась стремительно уходящим килограммам — как радуются дети после совершения удачной проказы.
К середине февраля девушка, при её росте один метр шестьдесят семь сантиметров, весила сорок шесть килограмм, но это не заставило её остановиться на достигнутом. Свою мнимую победу Фьора отметила чашкой кофе с тарелкой салата и ментоловой сигаретой.
Организм Фьоры великой радости своей хозяйки от быстрого похудения далеко не разделял, умоляя её прекратить все эти изуверства над ним.
Он отвечал ей сухостью и бледностью кожи, которая шелушилась, сильными болями в желудке — в который уже очень давно не поступало нормальной пищи, потому что к таковой нельзя причислить съеденное один раз в сутки яблоко или салат.
Ногти Фьоры от недостатка витаминов в организме ломались и слоились. Роскошные густые чёрные волосы становились ломкими и большими клоками оставались на расчёске девушки, когда она каждое утро приводила себя в порядок перед тем, как идти в колледж.
Но юная синьорина Бельтрами не видела в этом такой большой трагедии, поскольку считала, что волос у неё и так больше, чем нужно. Хотя из остававшихся на расчёске волос можно было сделать шиньон.
Франческо Бельтрами догадывался о том, что с его дочерью творится нечто странное, что его пугало, но попытки поговорить с ней не давали никакого результата, потому что Фьора ушла в себя и закрылась от отца.

Болями в желудке, проблемами с ногтями и волосами, сухостью и шелушением кожи организм Фьоры не ограничился — безмолвно крича девушке, что она ступила на гибельный путь.
Следующим тревожным набатным колоколом стали нарушения менструального цикла — заявившие о себе не-наступлением вовремя месячных. Но Фьора, одержимая стремлением подогнать свою внешность под журнальный стандарт красоты, не уделила отсутствию месячных должного внимания, даже несмотря на то, что они не наступали в обычно положенное время уже несколько месяцев.
Ей постоянно было холодно, даже если девушка надевала поверх водолазки шерстяной свитер и длинный пуховик, когда шла на учёбу, или когда ложилась дома спать под двумя одеялами.
Сосредоточить своё внимание на учебных дисциплинах Фьоре стоило титанических трудов, из-за чего сильно пострадала её успеваемость в колледже. Очень неожиданно и быстро ухудшились оценки.
Доходило до того, что учащиеся с ней в группе юноши с девушками и даже учителя говорили Фьоре, что она выглядит очень нездоровой и похожа на узницу концлагеря, чем на юную девушку семнадцати лет, советовали ей в срочном порядке обследоваться у врачей из своих опасений за неё.
В глазах же Фьоры, заражённой этой похудательной ментальной язвой, всё виделось в совершенно ином свете: ей казалось, что все окружающие её люди внезапно сорвали с лиц маски и явили взору потрясённой Фьоры свои сочащиеся завистью лица.
Фьора с каждым днём, сама того не ведая, делала медленные шаги навстречу могиле, раскрывшей для неё свои холодные объятия.

Она отдалилась от всех товарок и товарищей по учёбе, едва не рассорилась с лучшей подругой Кьярой. Плакала каждый день, понимая, что её раздражительность и озлобленность от постоянного чувства жуткого голода, от вечного недовольства собой, отталкивают от неё даже очень хорошо относящихся к ней людей.
Синьор Бельтрами и Кьяра, не на шутку перепугавшись за Фьору, предприняли дерзкую попытку под руки затащить её в кабинет частного психотерапевта, но натолкнулись на настоящую стену из упрямства и злости Фьоры, не желающей признавать, что она далеко не в порядке.
Часто, по возвращении домой после учёбы, Фьора закрывала на замок двери своей спальни и подолгу рассматривала своё обнажённое тело в зеркале на дверце шкафа-купе, упорно видя в зеркальной глади нечто расплывшееся с обвисшими боками и животом, выискивая у себя жировые складки, и умываясь льющимися из глаз бурными потоками слезами. Кривилась от ненависти и омерзения, рассматривая себя в зеркале.
Добивала себя мыслями, прокручивая их в голове по кругу, что она «жалкое и безобразное ничтожество, которое никогда ничего не добьётся в моделинге, потому что такая уродливая модель не будет нужна для показов брендов ни одному заказчику».

Худо-бедно Фьору допустили до сдачи летней сессии с её долгами по учёбе за зимнюю сессию, и то потому, что девушке послужило заступничеством сострадание руководства и преподавателей.
Фьора вытянула из стопки экзаменационных билетов один и ушла от учительского стола готовиться за парту на дальнем ряду.
Как ни старалась выжать из своей головы хоть какие-то знания, терминологию, у неё не получалось решительно ничего, и внутренне Фьора готовила себя к тому, что придётся идти на пересдачу.
Хотя не представляла, как она будет пересдавать экзамен, когда измученный острой нехваткой питательных веществ мозг отказывается работать, отвечая своей хозяйке частыми головокружениями и головными болями.
Вскоре её позвали отвечать билет, и Фьора, крепко сжимая листочек исхудалыми пальцами, направилась к учительскому столу как на эшафот.
Потом вдруг перед глазами стало темно, ноги отказались её держать, и Фьора упала на паркетный пол, потеряв сознание.
А дальше то, чего Фьора не помнит — раздающиеся вокруг неё тревожные крики, брызганье в лицо водой из бутылки, звонок в скорую и приезд врачей. Носилки, вой сирен, реанимационная палата ближайшей больницы, отвоевавшие её у смерти врачи.
Устрашающе низкая масса тела тридцать девять килограмм.
Бледное лицо и опухшие от слёз глаза беззвучно плачущего возле её постели отца, которого Фьора увидела первым, едва придя в себя.
Она испытала сильный шок, когда пришла в сознание и обнаружила, что лежит под капельницей и вся в трубках, одна из которых вставлена ей в нос.
Франческо Бельтрами, временно передавший исполнение своих обязанностей директора банка в руки своего друга и управляющего Лоренцо Медичи. Без тени сожалений синьор Бельтрами отстранился от дел своего банка, чтобы иметь возможность лучше заботиться о тяжело больной дочери, быть рядом с ней, поддерживать в нелёгкой борьбе на пути к выздоровлению.
Затем две недели постельного режима и полторы недели питания через трубку, поскольку Фьору рвало тем, чем её пытались накормить.
Перевод на лечение из больницы в частную психиатрическую клинику, которую Франческо Бельтрами заранее подыскал для дочери, ещё с того дня, как она впервые после реанимации открыла глаза.
Уколы, антидепрессанты и нейролептики с гормональными препаратами.
Фьора уже перестала ориентироваться во всём этом многообразии разноцветных таблеток и пилюль.
Всё, что ей оставалось — покорно принимать все лекарства, следовать указаниям врачей и быть умницей.
Медленными темпами, но девушка прибавляла в весе, к ней возвращались когда-то утерянные килограммы. Вес достигнул отметки сорок три с половиной килограмма.
Всё-таки постепенно в её облике становилось меньше черт, которые бы вызывали при взгляде на Фьору мысли о жертвах концлагерей, но выздоровление обещало быть очень долгим.
Беседы с молодым психиатром Филиппом Селонже четыре раза в неделю. Поразительным для Фьоры стало то, что её наблюдающему врачу не так давно исполнилось тридцать. Впрочем, несмотря на это, о его работе было много хороших отзывов на официальном сайте клиники от благодарных пациентов с их родными.
Девушке нравилось его общение с проходящими лечение людьми в лишённой профессионального снобизма и надменности манере.
В доброжелательном к ней молодом докторе не было ничего отталкивающего. Напротив — молодой мужчина был красив какой-то смелой и дерзкой красотой, светло-карие глаза глядели умно и твёрдо, тонкие губы часто обнажались в тёплой улыбке, а на его спортивной и подтянутой фигуре прекрасно сидели джинсы с белой деловой рубашкой и медицинский халат, чёрные густые волосы коротко и ровно подстрижены.
Вроде бы Фьоре был приятен этот человек, всегда искренне интересующийся её физическим и душевным самочувствием, багажом её интересов и школьными годами, расспрашивал про отношения в семье, не посещают ли голову девушки суицидальные мысли.
Подобного рода мысли голову Фьоры посещали: в своей голове она часто рисовала визуальные образы того, как делает шаг вперёд с края крыши высокого здания или забирается на табуретку, накидывая на шею петлю.
Но Филиппу она неизменно отвечала, что у неё нет никаких мыслей о том, чтобы свести счёты с жизнью, в надежде выйти из клиники как можно скорее.
Фьора часто задавала вопросы доктору Селонже, как скоро её наконец-то выпишут домой — к её дорогому отцу, за которым она очень тоскует, и к лучшей подруге Кьяре, с которой она хочет проводить как можно больше времени на свободе, а не только во время посещений подругой Фьоры.
Молодой врач же спокойно и терпеливо объяснял Фьоре, что её выпишут из клиники не раньше, чем восстановится подходящая для её роста и возраста масса тела, наладится работа эндокринной системы и нормализуется менструальный цикл с гормональным фоном, голову Фьоры покинет сверхценная идея о необходимости во что бы то ни стало похудеть и страх перед набором лишнего веса.
После выписки из круглосуточного стационара ей предстоят занятия в психотерапевтических группах для людей, которые, как и она прочувствовали на себе все ужасы анорексии.
А пока Фьора будет находиться под тщательным наблюдением медицинского персонала, во избежание рецидива, если вдруг после какого-нибудь приёма пищи ей взбредёт в голову идти в туалет и провоцировать у себя рвоту. И ведь установили над ней строгий надзор медсёстры, ревностно следя, чтобы Фьора не ускользнула в туалет избавляться от еды в желудке, что заставляло на самом дне души Фьоры клокотать бессильное раздражение.

Констатируя факты, Филипп грустно «поздравил» Фьору с тем, что своими экспериментами над собственным телом она рисковала заработать язву желудка, бесплодие, сердечную недостаточность от недостатка калия в организме и остеопороз, и это ещё в лучшем случае, если без путешествия на тот свет в один конец.
Постоянно вёл с Фьорой разъяснительные беседы о том, что чаще всего анорексия без своевременного лечения оканчивается летальным исходом для тех, в чьи мозги пустила ядовитые споры эта дрянь.
Рассказывал подробно о последствиях анорексии и не ленился делать для Фьоры распечатки статей из интернета. На разъяснения Филиппа о том, какие большие деньги получает бьюти-индустрия — разжигая в женщинах и девушках, даже в малолетних девочках комплексы неполноценности и ненависть к самим себе, у Фьоры нашёлся ответ: «Это самая любимая отмазка для тех, кто не хочет работать над собой и только ищет отговорки».
Фьора пылко отрицала наличие у себя диагноза, была готова до хрипоты отстаивать своё мнение, что не больна этой проказой сознания и не нуждается в медикаментозном лечении, как и в пребывании в этой клинике.
Упрашивала Филиппа подготовить её дело к выписке. Клялась и божилась, что больше никогда даже не посмотрит в сторону похудательных групп в соцсетях и на форумы с подобной тематикой, что будет соблюдать все рекомендации и не издеваться над своим организмом голодовками. Взамен только на то, чтобы поскорее покинуть стены клиники.
Но на все её мольбы в ответ Филипп лишь кивал и с приветливой улыбкой говорил: «Непременно начну готовить тебя к выписке, как только удастся вернуть тебя в норму».

С той поры в разговорах Фьоры с отцом и Кьярой появился новый предмет обсуждения под названием «Этот непробиваемый Селонже удерживает меня в клинике, хотя я абсолютно здорова». Озвученные Франческо Бельтрами и Кьярой их мысли, что Фьоре до «абсолютно здоровой» — как до Токио ползком, пропускались самой Фьорой мимо ушей.
Девушка ещё питала надежду, что, если она будет во время каждой встречи с отцом жаловаться на унылость и бесприютность стен клиники, что здесь всё для неё чужое, на ощущение ею себя как похороненной заживо, на не настолько вкусную как дома приготовляемую еду в лечебном учреждении, на чувство заброшенности и одиночества…
Если будет жаловаться на «ищущего поводы держать её здесь подольше доктора Филиппа» — сердце Франческо Бельтрами дрогнет от уговоров единственной дочери. И он заберёт Фьору домой — прочь из этого заведения, где, по мнению Фьоры, процветают лишь апатия и медленное отупение от окружающей обстановки.
— Филипп Селонже как раз-таки делает всё, чтобы ты больше никогда не оказалась снова одной ногой в могиле и никогда не скатывалась вновь в эту пропасть мании похудения, — строго оборвал в этот день их встречи Франческо свою дочь. — Ты будешь проходить курс лечения столько, сколько потребуется, чтобы вернуть тебя в нормальное состояние.
— Но папа!.. — попыталась было возразить Фьора.
— Вопрос закрыт, — не оставил Франческо места для дальнейших пререканий.
— Фьора, ты моя подруга, которую я очень люблю как родную, и которой всегда желаю добра, — влилась в диалог отца и дочери Бельтрами Кьяра, — но я хочу, чтобы ты прекратила стремиться ухудшить твоё и без того безрадостное положение. Поэтому думай о своём выздоровлении и соблюдай предписания врачей.
Насупившись и надувшись на отца с подругой, что те не вняли её попыткам убедить Франческо забрать её персону из клиники обратно домой, Фьора молчала всё оставшееся время прогулки. Потом к ним подошла одна из медсестёр, немолодая и крепкого телосложения, с располагающей к себе улыбкой на круглом лице. Тактично и вежливо сообщила, что она вынуждена отвести Фьору обратно в отделение, потому что скоро у пациенток по расписанию обед. На прощание обнявшись с отцом и Кьярой, и забрав большие пакеты с принесёнными гостинцами, Фьора дала медсестре себя увести обратно в отделение.

И вот после сегодняшнего свидания с отцом и подругой, после состоящего из стакана молока и мясного супа обеда — от которого синьорине Бельтрами при всём желании никак не отвертеться — Фьора уныло сидела на подоконнике и бесцельно глядела на то, что происходит на улице за окном её больничной палаты.
Фьора хотела перемотать время на пару часов назад, чтобы снова чувствовать тепло бережных объятий отца и Кьяры, слышать их голоса, чтобы можно было спрятать лицо в папиной рубашке, и он бы с родительской нежностью гладил её по спине.
За окнами палаты властвовало лето, несмотря ни на что, цвела жизнь. У Фьоры не было ощущения, что она жива.
— Фьора! Фьора Бельтрами, врач хочет с тобой побеседовать, — вырвал девушку из её рассеянно-задумчивого состояния голос вошедшей в палату медсестры.
Фьора слезла с подоконника и обула на ноги туфли-лодочки, поправила майку и повыше подтянула джинсовые шорты, которые всё равно с неё сползали, хотя за пребывание в клинике девушка немного поправилась.
— Я уже готова. Иду, — кротко ответила Фьора, последовав за медсестрой, сделавшей ей знак идти за ней.
В полном молчании медсестра проводила Фьору до кабинета психиатра.
Постучавшись и услышав приветливое «Заходи, Фьора», девушка открыла дверь и переступила порог, прикрыв дверь за собой.
— Проходи и присаживайся, — указал Филипп левой рукой на диванчик напротив своего рабочего стола и печатая что-то на компьютере правой.
Фьора присела на диван, сложив руки на коленях.
— Рассказывай, как у тебя дела, — Филипп прервал свою работу за компьютером, сосредоточив взгляд на Фьоре, комкающей пальцами майку.
— Рассказывать нового практически нечего. У меня всё хорошо. Я веду дневник, куда записываю свои ощущения после приёма пищи, как вы мне и говорили. Еда уже почти не вызывает у меня отвращения и перестала мучить тошнота при одном взгляде на неё.
— Это очень хорошо, Фьора. Если всё так, как ты говоришь, то я очень рад, что тебе становится лучше. Не посещают мысли о суициде?
— Нет, всё хорошо. Я наоборот хочу жить и добиваться чего-то значительного, — дала ответ Фьора на вопрос Филиппа, подумав, что не очень-то и кривит душой, потому что сегодняшний визит отца и Кьяры придал ей сил терпеть монотонную рутину клиники.
— Похвальное стремление, — похвалил её Селонже, ободряюще улыбнувшись. — В юриспруденции хочешь состояться? Это ты сможешь. Нужно много ума, чтобы поступить самостоятельно на юридический факультет.
— Ну, как сказать, — замялась Фьора, — мне нравится юриспруденция скорее как дело для души. Помогать юридически неграмотным людям защищать их права с законными интересами.
— А профессионально хочешь состояться в моделинге, верно? — уточнил Филипп, немного нахмурившись.
— Мне ведь не поздно ещё попробовать себя в качестве модели? Как думаете, у меня вообще есть будущее в этой области? — обеспокоенно спросила Фьора.
— Будущее есть. Но только не с этим агентством, которое не бережёт здоровье и жизни девушек, с которыми сотрудничает. Нельзя позволять чьим-то оценочным суждениям влиять на твою самооценку, Фьора.
— Да, теперь я это понимаю. Ваша правда, — признала Фьора.
— Запомни крепко-накрепко, что вес — это просто вес. Он не определяет тебя как личность.
— Но я сейчас больше всего боюсь, что ещё до выписки из клиники меня разнесёт до размеров молодого кита из породы касаток-убийц! — поёжилась Фьора, скривив своё лицо от отвращения, к которому примешивалась изрядная доля страха.
— Фьора, поменьше аутофэтфобии, пожалуйста. Тебе наоборот нужно набрать массу тела хотя бы до пятидесяти килограмм, потому что в твоём возрасте и при твоём росте весить сорок три с лишним килограмма — патология.
— А кому будет нужна жирная модель? Какой дизайнер возьмёт меня рекламировать его бренд, если мой внешний вид не будет привлекательным? — был больше похож на выпад в дуэли вопрос Фьоры.
— Нормальным дизайнерам смерти моделей от истощения на подиумах не нужны. Поэтому ни один нормальный дизайнер не допустит к показу модель, пока она не приведёт свой вес к здоровой отметке.
— Никому не будет интересен твой внутренний мир, если ты не привлекаешь внешне, — грустно прошептала Фьора, обняв себя за плечи. — До того, как я похудела, молодые люди в колледже не обращали на меня внимания. Стоило сбросить вес, как сразу посыпались просьбы дать номер телефона…
— Ну и нафиг таких поклонников, которые любят тебя только за внешность, — решительно заявил Филипп. — Я нашёл твои аккаунты в инстаграме и фэйсбуке. Даже заходил в группу, посвящённую твоему творчеству. Ты пишешь прекрасные стихи и рассказы. Так что ты представляешь собой гораздо большее, чем просто привлекательная внешность.
— Что?! Как! Нет! — вспыхнула от гнева и шока Фьора. — Вы видели этот ужас, который называется моими фотками?!
— Не нашёл ничего ужасного, — упрямо возразил Селонже. — Скорее увидел молодую, интересную и красивую девушку. Которая к тому же талантливая и похорошеет ещё больше, если навсегда выбросит из головы мысль истязать свой организм голодовками.
— Я на этих фотках как корова! — упорствовала Фьора. — Теперь мне сгорать со стыда, что не успела удалить это убожество…
— Фьора, я по образованию психиатр, а не эндокринолог. Но могу заявить с уверенностью, даже глядя на твои фото, что у тебя не было и нет проблем с избыточным весом. На фотографиях стройная и красивая девушка, причём у неё здоровый вид.
— Доктор, а меня точно не разнесёт вширь от лекарств, что я принимаю? — с опаской поинтересовалась Фьора, нерешительно взглянув в лицо Филиппу.
— Эти лекарства всего лишь вернут твой вес, каким он был до твоих экспериментов. Бояться тебе нечего, — успокоил её Филипп, выдвинув один из ящичков своего рабочего стола, и принялся что-то сосредоточенно в нём искать. Поиски мужчины увенчались успехом — он извлёк небольшую книгу с именем на обложке Наоми Вульф и названием «Миф о красоте».
— Что это? — полюбопытствовала Фьора, встав с диванчика и подойдя к столу Филиппа, с интересом рассматривая книгу. — Для чего эта книга вам?
— Купил на распродаже в книжном магазине буквально на днях и подумал, что эта книга будет очень полезна тебе, — с этими словами Филипп отдал книгу в руки Фьоры. — Можешь считать это подарком. Я хочу, чтобы ты непременно прочитала эту книгу.
— Спасибо вам большое, — смущённо проронила Фьора, прижав книгу к груди и улыбнувшись. И тут же поспешила заглянуть в оглавление — посмотреть, сколько в книге страниц и глав, очень обрадованная неожиданным подарком. Потом открыла книгу на случайной странице.
Взор девушки зацепился за фразу: «Женщин учат видеть в себе дешёвую имитацию картинок в журналах моды, вместо того, чтобы видеть в этих картинках дешёвую имитацию себя».
«А может быть, Филипп был полностью прав, когда рассказывал мне, как бьюти-индустрия делает большие деньги на женщинах, навязывая им чувство ненависти к себе и неполноценности за несоответствие картинкам в журнале?» — зародилась в голове Фьоры новая для неё мысль, пока она увлечённо углублялась в чтение книги.