Чекистка

Глава I

Заканчивался август четырнадцатого года. На вокзале оркестр то и дело играл «Марш славянки», под который уезжали на фронт новобранцы. Мальчишки-газетчики кричали на каждом углу:
— Ожесточённые бои в Восточной Пруссии! Читайте «Русское слово»! Немцы отступают за реку Вислу! Покупайте «Сын Отечества!»
На улицах собирались митинги. Депутаты городской думы призывали «сражаться до победного конца», дамы из комитета Красного Креста в нарядах сестёр милосердия предлагали делать пожертвования на лечение раненых. Конечно, в Твери страсти разгорались меньше, чем в недавно переименованном Петрограде. По большей части, на тверских улицах стояла прежняя провинциальная тишина. Лето выдалось дождливое, но в погожие дни солнце играло на куполах церквей и свежей зелени садов. Тверь как будто не подчинялась законам времени. Даже трамваи, грохотавшие по главным улицам, не нарушали атмосферы благодушной старины.
Семейство Шемякиных пока не слишком интересовалось военными событиями. У них было множество приятных хлопот и волнений. Их единственная дочь Лена, девушка бойкая жизнерадостная, поступила в учительскую семинарию. Ей предстояло учиться и жить в Петрограде.
— Ой, детка, как же ты будешь одна в чужом городе! — восклицала мать, Юлия Георгиевна.
— Ну, что ты, мамочка! — безмятежно улыбалась Лена. — Я же не малютка, как-никак шестнадцать стукнуло!
— Конечно, — поддерживал отец, — она у нас барышня самостоятельная. Не пропадёт!
Василий Дмитриевич Шемякин всегда был сдержанным, сантиментов не любил. К Лене он относился со строгостью, хотя в душе нежно любил дочь. На характере Шемякина отразились его происхождение и карьера. Он был отставным унтер-офицером, а родился и вырос на Кавказе. Его дед родился в деревне на Тверщине, но был взят в рекруты и отправлен служить в дальний кавказский гарнизон.
Причерноморье тогда называли «тёплой Сибирью». Ни дорог, ни привычного жилья, а вокруг — дикие скалы, за каждой из которых мог прятаться абхазский разбойник с ружьём. Солдатам и ссыльным приходилось до окончания срока службы или амнистии жить в окружении опасностей. Но человек ко всему привыкает, и русские поселенцы прижились на Кавказе, полюбили его. Василий Дмитриевич до сих пор с теплом вспоминал свои детские годы, проведённые в краю высоких гор, таинственных пещер и ледяных водопадов.
Отец Василия рассказывал, что женился, украв свою невесту, как это было принято у черкесов и адыгов. Конечно, девушка знала о похищении и нисколько не возражала. Но супруги недолго пожили вместе. Молодая жена умерла сразу после рождения первенца. Мальчик совсем не помнил своей матери, а в пятнадцать лет потерял и отца. Пришлось переехать к родственникам в Тверь. Он сам выбрал себе карьеру — окончив гимназию, поступил в военную академию.
За кавказское происхождение и лихой нрав однокашники прозвали Шемякина «Васькой-черкесом». В любой компании он был заводилой. На праздники любил надевать черкеску и отплясывать лезгинку с кинжалом в зубах. Ловкостью и статью он напоминал настоящего джигита, стрелял и скакал верхом лучше всех в училище.
В молодые годы Шемякина можно было назвать привлекательным — высокий, крепкий, с тёмными глазами и волосами. Он не любил бриться, и подбородок его часто покрывала густая щетина. Впрочем, борода была ему к лицу. Товарищи шутили, что переодень Черкеса в крестьянский армяк и валенки, получится русский витязь с картины Васнецова.
Грубоватый, но добродушный, Василий был любимцем всех знакомых, особенно маленьких племянников, которых он звал «чертенятами».
— Опять, чертенята, развоевались? — ворчал он на ребятишек, затевавших в доме шумные игры. — Шли б на улицу, там вольготнее беситься. А у меня уж хата по швам трещит от ваших баталий!
Однако дети понимали, что дядюшка ругается просто так, «для порядку». Старший племянник, Мишка, бывало, даже передразнивал Василия. Забравшись на стул, он заявлял:
— Сейчас я буду дядю Васю представлять!
Грозно тараща глаза, мальчонка произносил с интонациями Василия Дмитриевича:
— Но-но, без сантиментов!
Взрослые, в том числе и сам «дядя Вася», хохотали. Эта была коронная фраза Шемякина, с которой он обращался к родственникам, когда они начинали обниматься на прощание и плакать. К чему слёзы, ворчал отставной унтер, не на войну ведь уезжаю, сто раз встретимся… Но и его закалённое сердце однажды дрогнуло.
Это случилось в 1905 году, когда он вернулся домой с японской войны. Службу пришлось навсегда оставить. Под Мукденом Шемякин был тяжело ранен, долго лежал в госпитале во Владивостоке. Потом пришлось почти месяц добираться до Твери на поездах и крестьянских подводах. Домой Василий Дмитриевич попал уже ночью. В спальне и детской было темно. Однако семилетняя Лена не спала. Она помнила слова, которые мама ласково нашёптывала ей перед сном: «Скоро будет у нас радость, папа с войны вернётся»!».
Каждый вечер, засыпая, девочка думала об отце. Ей так редко доводилось его видеть! Он всё время проводил на службе, а дома бывал лишь во время коротких отпусков. Тем не менее, Лена очень любила папу, мечтала стать такой же бесстрашной и гордой, как он. С замиранием сердца девочка слушала отцовские рассказы о Кавказе и солдатской жизни.
В ту ночь Лена вертелась в постели без сна. Ей казалось, что папа приедет именно сегодня. Она лежала в глубокой тишине, которую не прерывал даже стрекот сверчка, и смотрела в прорезь ставен на месяц в чёрном небе. Вдруг во дворе залаяла собака. Девочке показалось, что вдоль окна скользнула длинная тень…
Лена встала с кровати и босиком, на цыпочках, поспешила в гостиную. Еле слышно стукнула входная дверь, и в тусклом свете лампадки, горевшей у полочки с иконами, появилась высокая фигура. Мужчина в военной шинели с мешком за плечами, лохматый, небритый — это был он, долгожданный папа!
Василий Дмитриевич старался не стучать сапогами, чтобы не разбудить семью. И вдруг маленькая девочка в длинной рубашке полетела к нему в полумраке, как белая птичка.
— Папа! Папочка! Вернулся!
Она уткнулась личиком ему в живот. Шемякин нагнулся и, подхватив дочь на руки, прижал её к себе.
— Тише ты, чертёнок! Чуть с ног не сбила.
— Мама, вставай! Папа приехал! — радостно кричала Лена.
Как ни сдерживался Василий Дмитриевич, но в углах глаз защипали предательские слёзы.
— Давай без сантиментов, дочь… Я больше никуда не уеду, — бормотал он, гладя девочку по голове.
После отставки Василия Дмитриевича жизнь Шемякиных изменилась. Теперь отец имел больше времени для воспитания дочери, и это было весьма кстати. Лена подрастала, и стало понятно, что отцовское влияние ей нужно даже больше материнского. Девочка была активной, неусидчивой, по-мальчишески задиристой. Тихие комнатные игры с ровесницами ей не нравились. Гораздо охотнее Лена бегала на улицам, играя с мальчиками в горелки, прятки, а то и в казаки-разбойники.
Мать пыталась приучить её к домашним делам и простому рукоделию. Но с шитьём произошла необычная история. Юлия Георгиевна учила Лену мастерить тряпичную куклу. Работа казалась девочке нестерпимо скучной, нитки путались, иголка выпадала из пальцев. Лена старалась вырезать и сшить детали побыстрее. Поэтому кукла вышла никуда негодная — кособокая, с огромной головой и пуговичными глазами, один больше другого.
— Ну и ведьма! — воскликнула Лена. — Только детей пугать!
Особенно её раздражал рот куклы, огромный, как у жабы. И тут Лену осенило — а может, его просто зашить? Девочка схватила иголку и за несколько минут зашила кукле рот. Теперь «чучело» уже не было таким уродливым.
— Что вылупилась? Я тебя не боюсь! — смеялась Лена. — Всё равно ты ничего не скажешь!
Собственная выдумка показалась ей очень смешной. Она обернулась к шкафчику, в котором лежали прелестные игрушки, сшитые её матерью. Лена снова схватила иголку и принялась зашивать рты всем подряд. Сначала клоуну в пёстром костюме. С зашитым ртом он сразу стал серьёзным и даже слегка грустным. Затем тряпичной змее.
— Чтобы никого не укусила, — объяснила девочка.
Лена очнулась только на последней кукле — даме в пышном платье и белой шляпке. Услышав шаги матери у двери, девочка быстро запихала игрушки обратно в шкафчик и уселась на диван с «Задушевным словом» в руках.
Через несколько дней, когда Лена уже забыла о своей шалости с зашитыми ртами, к Шемякиным пришли гости — подруга матери с тремя детьми. Юлия Георгиевна усадила их за чай с пирогом и вареньем и сообщила, что приготовила детям подарки — самодельные игрушки. Она стала рассказывать, как интересно было их шить и украшать. Дети ждали подарков с горящими от нетерпения глазами. Они знали, как искусна Юлия Георгиевна в шитье, и уже не раз получали от неё чудесных кукол и зверюшек. А Лена сидела помертвевшая, белая, как мел.
«Ой, как меня мама сейчас отлупит!» — в страхе думала девочка.
Юлия Георгиевна ушла в спальню и надолго там задержалась. Ожидание показалось девочке тяжелее порки. Потом мать вернулась, неся три игрушки. Они были в полном порядке, и Лена поняла, что мать аккуратно разрезала и вытащила нитки. Это подтвердил ледяной взгляд Юлии Георгиевны, под которым Лена задрожала с головы до пят.
После ухода гостей Юлия Георгиевна взяла дочку за руку, повела в свою спальню и указала на изуродованные игрушки.
— Это что такое? — строго спросила мать.
Лена не отвечала, уставившись в пол.
— Ну-ка, гляди мне в глаза! — прикрикнула Юлия Георгиевна. — Кто это сделал?
— Я, — вся красная от стыда, пролепетала Лена.
— И зачем же?
— Н-н-не знаю…
— Как это не знаешь? — усмехнулась мать. — Ты же не сумасшедшая! Может, ты мне назло зашила им рты? Или это такая глупая шутка?
Так и не выяснив, зачем дочь испортила игрушки, Юлия Георгиевна приказала ей распороть нитки, и в наказание оставила на три дня без прогулок.
Но первая и единственная кукла сшитой Леной, та самая «ведьма», так и осталась с зашитым ртом. Девочка посадила её на подоконник между горшком с геранью и гипсовой свиньёй-копилкой. Лена иногда смотрела на неё и посмеивалась, вспоминая, какой глупенькой была в детстве.
И сегодня, едва проснувшись, она посмотрела на куклу. Кажется, ещё недавно зашивала ей рот, а вот уже и гимназию закончила. Сегодня она уезжает в столицу.
«Эх, как время летит», — думала Лена, протирая глаза. — «Быстро же я состарилась!»
Но раздумывать было некогда. Нужно собираться в дорогу!