Человеческая оболочка: от/с/чет

Черный свет

МакКрей… Такое имя я унаследовал от предков. И не только имя. Я рожден в железной коробке, летящей через бескрайние просторы космоса. В ней же и умру. Мой отец, дед, прадед — все они были рождены на этом корабле. Тут же и встретили свой последний час. Перед лицом крутятся картинки с далекой, невиданной планеты, на которой я никогда не был. Красивое голубое небо. Ах, небо… Увидеть бы его в живую хоть раз. А не эту черноту.

Стоит только оторваться от панели на стене, что показывает мне далекий, невиданный мир, как я упираюсь в окно каюты. Толстое стекло ограждает меня от необъятного пространства капитанского мостика. А перед мостиком — космос. Чернота. Лишь мелкие светящиеся точки дико кружатся в танце прямо перед единственным иллюминатором корабля. Этот свет, странный, безжизненный, проникает в каждую щель нашего корабля, светит черным, не дает расслабиться. Даже через полуразбитое космической пылью стекло и паутину трещин не дает покоя эта бескрайняя чернота.

— ИСП, включи теплый дневной свет, – обратился я к бортовому компьютеру, что имеет привычку лезть в дела каждого члена экипажа, но только не здесь.

ИСП опять мне не ответила, лишь зажгла яркие лампы над головой, раскрасив пространство в светло-желтые тона. Каюта капитана и так была теплой и уютной, но этот мертвый свет, что пробивается через окно, он портит все.

Как же я ненавижу этот космос. Все это бесконечное путешествие…

Я тут самый молодой член экипажа. Винсент МакКрей. С гордостью произношу свою фамилию сам себе. Потому что по ней обращаются только к моему отцу. Великие МакКреи — великие капитаны «звездной колониальной экспедиции». Или «межзвездной»? Впрочем, какая мне разница… я-то среди звезд, так что будет «звездной».

Мы в пути уже одну тысячу восемьдесят пять лет, и я и представить не могу, насколько это много. Мне всего шестнадцать, я хочу не этого. Не этой бескрайней черноты. Вновь поймав взглядом картинки на экране, я понимаю, что хочу туда! К голубому небу, солнцу, что не выжигает глаза как сварка, мечтаю оказаться не в запертой коробке. Это не то место, в котором я должен быть.

— Винсент! — раздался голос отца сразу после шипения затвора двери в каюте.

— Что, пап?

Ну вот, он опять неодобрительно на меня смотрит. Я знаю, в чем дело.

— Простите, капитан МакКрей. Чем могу быть полезен?

— Закончил?

— Так точно! Глава про интегралы пройдена, все задания из приложения решены!

— Хорошо… Собирайся, тебе пора на дежурство.

— Пап, — я вновь нарываюсь на неодобрительное выражение лица. Отец любит субординацию, и даже сейчас он хочет ей следовать. — Зачем мне все это?

— Затем, что ты задаешь такие глупые вопросы.

— Я не понял.

— И вот поэтому тоже. Сколько тебе там? Шестнадцать?

— Семнадцать.

— А мне пятьдесят два. Пройдет еще семь лет, и ты займешь мое место. Потом еще десять, и у тебя появиться свой сын…

— Да, ты это уже говорил!

— А ты, видимо, плохо слушал! Ты станешь капитаном! Тебя готовят быть капитаном. Но каким капитаном ты станешь – зависит от того, что ты из себя представляешь. Чем больше знаний, тем шире кругозор. Тем больше пространство для маневра.

— Какого маневра, пап?

— Стекло видишь? — Отец ткнул пальцем на окно, что вело на мостик. — Расскажи все, что про него знаешь.

— Стекло, с добавлением свинца, высокая закалка.

— Нахрена в нем свинец?

— Защита от гамма-излучения, очевидно…

Старик высунулся на мостик, окинув его взглядом. Это его стекло не давало мне покоя. Мы только что разговаривали о жизни, а тут стекло.

— Льюис! – крикнул отец в кучу персонала, что суетилась у приборов перед вращающимся за окном космосом.

— Да, капитан? – ответили снизу.

— Расскажи все, что знаешь об этом стекле!

— Оно прозрачное, сэр. Твердое… Закаленное.

— А главное?

— Не знаю, сэр. Может, нужно, чтобы следить за нами и нашей работой?

— Да нахрена вы мне сдались все… — бухтел мой старик, возвращаясь в комнату.

Я не выдержал:

— Ну так и что?

— А ты сам-то не понял?

— Ну, он назвал больше всего.

— А главного не назвал. Почему?

— Кругозор?

— Именно. Все, хватит фамильярничать! Приступай к работе.

— Подожди, так это все было так просто? Ну вот то, что я это знаю, а Льюис — нет. В этом весь смысл обучения?

— Да.

— В таких мелочах?

— Да.

— Так это же просто!

— Если ломать парадигму для тебя просто, то я очень рад.

Отец опять говорит непонятными для меня словами. Он вообще не жалеет своего сына. Хотя я немного слукавил. Я больше клон, чем сын. Люди в условиях космической радиации и искусственной гравитации утратили возможность нормально размножаться. Меня вырастили из набора ДНК, из которого выращивали всех МакКреев. С одной стороны — удобно, знаешь, чего ждать в будущем. С другой — тоска, я смотрю на отца как на отражение себя в старости. А это удручает.

Я родился в пластиковом мешке, взращенный механизмом, что должен был быть задействован только на подлете к планете системы Проксима Центавра. Как, в принципе, и все здесь. Мы все еще образуем пары, как это было принято нашими далекими предками, воспитываем детей, не меняя численность населения. Мирно, спокойно и тесно. Нас тут сорок два человека, половина из которых – старики, как мой батя. Другая половина — молодняк типа меня. Ну и еще двое — это старики-долгожители, редкость, но бывает.

Пройдет семнадцать лет, и появится новое поколение, а старое на первых порах будет помогать его растить. Там командовать уже буду я, а батя будет сидеть с внуком. Как мой дед сидел со мной.

Вообще, изучая историю далекой Земли, я понял, почему корабли не везут тысячи человек так далеко. Бунты. Люди очень любят бунтовать, и, видимо, мое изучение истории помогло мне осознать это.

Четыре целых и две десятых световых года. А мы тащимся уже тысячу лет. В цифрах это что-то невероятное. Я не могу представить себе ни скорость света, ни, уж тем более, скорость, с которой мы летим.