Человеческие ресурсы

Человеческие ресурсы

Виталик оказался очень улыбчивым водителем. После того, как мы загрузили вещами весь багажник и две трети салона его старенькой лады «Весты», я устроился на переднем сидении, пристегнул ремень и приготовился провести ближайшие сорок минут в гробовой тишине, либо под аккомпанемент какого-нибудь тупого радиоведущего и его никому не нужного дневного шоу.

Тронулись мы плавно, хотя я и отчетливо услышал, как чуть предательски хрустнул коробка двадцатилетней колымаги.

— Ох, вещей вы конечно погрузили, ну ничего. Переезжаете? — Жизнерадостно спросил мой водитель.

Обычно я пользовался услугами беспилотных такси, но в эти маленькие капсулы не погрузить столько вещей, а в кузове пятитонки мои пожитки смотрелись бы очень по-сиротски. Так что я вспомнил о том, что где-то на просторах мегаполиса пытаются выживать старые таксисты на их стареньких колымагах.

Виталик не был побитым жизнью стариком за баранкой своей «ласточки». Моложавый, не старше двадцати семи лет, он смотрелся за рулем этого раритетного средства передвижения крайне чуждо. Ощущалось, что и в профессии он недавно: все таксисты, которых мне мельком удавалось увидеть в транспортном потоке, были угрюмыми, временами со спитыми лицами мужчинами. Виталик же светился каким-то позитивом и радостью.

— Да вот, перебираюсь на новую квартиру, Комитет перевел на другое место работы.

— У-у-у… — Протянул Виталик. — Это серьезно. А как вообще, лучше или хуже место?

— Да как и везде.

Настроения вести беседы с водителем у меня не было. В ближайшие три часа мне надо было отметиться на опорном пункте по новому месту жительства, а потом до полуночи разбирать вещи, пытаясь по-новой втиснуть их в очередной предательски маленький пенал комнатушки трудовой общаги. Я уже ходил в Комитет в этом году касательно улучшения условий жизни, но мне, как одинокому специалисту не хватало трудового стажа для того, чтобы претендовать хотя бы на полуторку. Конечно, лучшим вариантом была бы отдельная комната в коммунальной квартире нового типа — отдельный вход, три комнаты и только кухня и санузел общие. Но, как мне сказала женщина с грубым лицом по ту сторону стекла в справочном центре, мест нет и в ближайшие два года не будет.

Хотя, конечно, на горизонте маячила очередная волна оптимизации численности оседлых в нашем городе. Планировали оптимизировать уровень лояльности и производительности среди коренного населения агломерации, так что какое-то количество квартир «частной собственности» должно перейти в фонд Комитета. А уж там я своего не упущу.

— Работа это хорошо… — Задумчиво протянул Виталик, вырвав меня тем самым из размышлений о лучшем жилье. — А я вот баранку кручу и знаете, мне нравится. Честно, нравится. На обычную работу меня не берут, говорят, это, как его… — Виталик запнулся, будто бы что-то усердно вспоминая, — «недостаточный уровень позитивных для социума навыков и склонностей».

Последнюю фразу Виталик выпалил заученно, быстро, по всей видимости, даже не до конца понимая, что она значит.

— Ну, как мамка моя покойница говорила, что тупой я. — Виталик на секунду отвлекся от дороги и посмотрел на мое лицо в ожидании реакции. Но посмотрел так, с задором, будто бы пошутил смешную шутку и ждет, пока другой человек засмеется или хотя бы улыбнется.

Я не улыбнулся.

— Да я и сам знаю что это, не силен в пользе. Раньше говорили, таких как я охотно на заводы брали, можно было там на станочника какого выучиться, а сейчас что? Роботы! Три человека на целую фабрику! Но ведь это хорошо, так? Прогресс!

Я чуть замялся.

— Конечно хорошо, прогресс не остановить.

— А вы где, на заводе работаете?

Отвечать не хотелось. Я был оператором производственного цикла на одном из заводов Великой Русской Единой Православной Церкви, мы делали бронемашины, и, по большому случаю, особо о работе я говорить не мог.

— Ой, да не буду я вас расспрашивать, я ж все равно не знаю, что там и как. Сложно все это. Просто вид у вас человека это, — Виталик поднял палец вверх, уперев его в потолок машины, — ну минимум из операторов вы, лицо у вас умное.

«Лицо у вас умное». Наверное, самый откровенный и одновременно странный комплимент в моей жизни. Лицо как лицо, у всех такие лица, даже у Виталика более-менее похожее, если бы не его чуть проявляющаяся время от времени блуждающая улыбка дурачка. Права была его маман: дурак он, как есть, дурак.

Машина наконец-то выехала из спального района и вышла на кольцевую дорогу. Двигаться стали быстрее, а это сулило мне скорейшее завершение поездки и, возможно, лишние двадцать минут сна перед рабочей сменой.

— Но мне и без настоящей работы вроде неплохо, обычно хватает и заправить ласточку, и запчастей купить, и покушать перед сном. Я вот человек свободный, вырвался по осени за кольцевую, там у кэлхов картохи прикупил. В гараже храню. Так она даже по весне вкусная! Представьте! — Виталик мечтательно зажмурился, вспоминая вкус вареной картошки. — У меня в гараже плитка есть маленькая, там сразу и варю…

Еще долго Виталик мне рассказывал про свое хозяйство. Как умерла его мать, как он искал денег на крематорий и батюшку, чтобы отпеть рабу Божью, как потом отдавал церковную ссуду на поминальную службу несколько лет. Что машина ему досталась от отца, который попал под одну из первых волн оптимизации и был то ли перемещен на Север, то ли «поражен в гражданских правах».

На волне трескотни водителя я задумался о своем детстве. У многих родители, родившиеся в конце XX или начале XXI века, были «поражены в правах». Кому-то относительно повезло и их тела передали родственникам для захоронения, а кто-то — кто попал под оптимизацию позже — просто был вычеркнут из списка граждан Государства Российского. Мой отец был историком и работал в университете, так что попал под оптимизацию одним из первых по профессиональному признаку. После него осталась могила, на которую мать таскала меня на каждый церковный праздник, пока через несколько лет ей не пришла повестка из Комитета вместе с извещением о «поражении в правах». После было изъятие родительской квартиры в пользу жилищного фонда Комитета и череда воспитательных учреждений для будущих граждан.