Чёрная метка. Вдова поневоле

Глава 1

Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего,

Касьяна, и прости ему вся согрешения его вольная

и невольная, и даруй ему Царствие небесное.

Во имя Отца и Сына, и Святого Духа.

И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Бабка в цветастом платке, поблёкшем от времени, монотонно голосила по усопшему. Уж всю ночь к Богу взывала, и теперича знаменья на себя накладывает, на иконы косясь. Отправляет слова в молитвах к Господу на небо, и хочется от тех причитаний выть в голос, да только слёз уж нету у Фёклы, вышли все вместе с горем.

Запах свечек въелся в нос, сколько уж тех сожгла молящаяся, да хорошо, коли не просто так, чтоб для дела. Пусть покойник с миром уходит, а то не ровен час и тут останется.

Сидит на лавке Фёкла, руки на коленях в замок сложены, смотрит на свои пальцы и думу думает, как жить одной теперича. Взгляд горючий на мужа бросила. Лежит – не движется, руки на груди сложены, пятаки глазья придавливают. В кой-то век такой молчаливый, бородой ввысь тянется. Омывали как положено соседи, чтоб Фёкла мужа слезой не жгла. Лежит теперича чистый, красивый, как жених какой.

- Упокой твою душу, - крестится вослед за бабкой. Как закончит та, трёшку даст, заслужила. А пока ходят люди, прощаются. Шапки мужики сняли, волосья приглаживают, покряхтывают. Последний путь нынче у Касьяна. Пожил. 63 годка по земле ходил, теперича пора и с Богом разговоры вести. Совсем немного до праздника не дожил, сердце оно такое – замолчит – и нет человека. Покивала Фёкла, будто сама с собой в чём-то соглашаясь, вздохнула горько.

Стужа нынче знатная, что собаку из дома не выгонишь, щиплет мороз за места всякие, норовит отморозить чего не попадя. Неровен час Касьян с собой кого-нибудь заберёт. Он такой. При жизни не сахар, оттого и о Лушке, дочке младшей, до сих пор вестей нет. То ли сгинула, то ль далеко забралась, что никто ничего не ведает, и кто знает, жива али как? Печалилось сердце Фёклы по дочке, сжималась душа до боли, кады думала об том, что с ней сталося. Да у кого выспросить? Как сбежала от отца да матери, так уж восемнадцать годков не знамо что с ней.

Мать часто её в молитвах одуматься просила, вернуться, простить Касьяна, что такое учинить вздумал, только глуха была Лушка. Или от Бога отступилась, что он её в дом родительский не вёл, то ли и вовсе ушла молодая.

Топот валенок заставил Фёклу вздрогнуть и глянуть на порог. Ульяна, средняя дочка, обивала ноги от снега, держась за платок, а рядом Варя и Вася в белых пуховых платках да шубейках по пятки. Хороши с красными щеками да носом. Восемь годов обеим вышло, лица такие, что не отличить, оно и понятно, в один срок народились сёстры. Взгляд на деда бросили, подошли гуськом, заглянули, как он спит в деревянной коробке, и к бабе Фёкле ластиться. А она и рада, всё ж любящие руки, пущай показывают, что нужна она на земле этой грешной не токмо себе.

У Авдотьи своих шестеро душ, Ульяне Бог троих дал, Петька воспитывает двое деток, если не считать старшую, что от Степана, Ванька пока без семьи, службу стране служит, а Лушка… Горький вдох вырвался снова из груди Фёклы, когда она про младшую дочку вспоминала. Один Бог ведает, какова её судьба стала.

- Ну ты чего? – села рядом с матерью Ульяна, платок с головы стягивая. – Зосим о могилке сговорился, копают мужики.

- Дорого возьмут, - пожевала губы Фёкла, в голове себе чего-то кумекая.

- Так не с тебя, - отмахнулась Ульяна, - Зосим дела решать станет. Что ж мы его не проводим, как следует? – кивнула в сторону покойника.

Какой-никакой, а отец. Всякое было, кто помянет – тому глаз вон. Всё ж родные все тут, обиды не таят, пущай с Господом уходит.

Настя объявилась на пороге, а за ней Игнат. Восемнадцать годков девке, невеста. Уж скоро снег сойдёт, весна проталины искать станет, дабы добраться до земли спящей, а как апрель подоспеет, там и свадьбу сыграют. Светятся глаза у обоих, как друг на друга смотрят. Теперича Ульяна - мать, в её руках судьба дочек. И уж известно: не отдаст она поневоле никому дочек своих, как некогда её родители на закланье Рябому выдали. Хоть и притерпелось с мужем, а сердце нет-нет да спросит.

«Где любимый твой Назар по которому душа плачет?»

Токмо думать об том нельзя. Долг у неё есть, крест свой посильный. А уж любовь то для других, так вот пущай теперь Настя на себе испытает то, что Ульяне не дали: выбрать себе суженого. Не для того ли женщине век дан?

Лица с улицы у Насти да Игната красные, а, может, не токмо от мороза. Пытаются с тех лиц счастье стереть, а всё ж святятся, будто не на похороны пришли, а на свадьбу. Но как только кинула взгляд Настя на деда, грусть залегла на лбу. Всякий смертен, уж тут каким молодым не будь, одно понятно: все в землю уйдут.

Является Петр со своими, уж тридцать пять годков по свету ходит, никакой не Петька - Пётр. Бородой окладистой обзавёлся, плечами расширился. Маячит за ним семья. Коли все родные лишь соберутся, и то тесно, а теперича в доме и вовсе не провернуться – народу так много. Почтила Касьяна и Агафья, хоть так и не признал внучкой своей. Всё твердил, что отродье Анны-вдовицы, а Марию да Тихона, что после появились, лучше привечал. Но токмо выделял больше всех прочих своих внуков лишь старшей дочери - Авдотьи. По воле Касьяна та замуж вышла, по воле Господа деток народила.