Такой судьбы я не ждала и не хотела, но... случилось то, что случилось.
— Мне очень жаль, Яся, — первое, что я услышала, придя в себя, было тихое и горестное заявление Аглаи Семёновны. Она смотрела на меня с глубоким состраданием, но её голос был строгим, врачебным, привыкшим к трагедиям. — Мы тебя, конечно, спасли, но матку пришлось удалить. Прости, девочка. Лучше так — без детей, но живая.
Слова женщины, которая двадцать один год назад принимала меня на этот свет, только усилили поток слёз. Боль, заполняющая меня, была почти физической. Я едва дышала, осознавая, что никогда больше не узнаю радости материнства. Это казалось не просто ударом — настоящей катастрофой.
Но было ещё что-то, что разрывалось внутри. Аслан. Как он воспримет это? Как отреагирует? Мы живём вместе уже полтора года, ни разу не обсуждали детей, но я знала, что он мечтал о них. А его мама? Она-то постоянно твердила о внуках.
Как теперь сказать им, что я лишена этой возможности? Конечно, я не просила эту миому и не моя вина, что эта опухоль выросла во мне, но...
Осознание собственной ущербности давило, как тяжёлый груз, который невозможно снять.
— Она твоя, Нина, — Аглая Семёновна похлопала мою маму по плечу, готовясь уйти. Её голос звучал сухо, но я знала — она переживала не меньше нашего. — У неё сейчас гормоны в хаосе, так что запасись терпением.
Медики, которые каждый день сталкиваются с подобными трагедиями, учатся прятать свои чувства за профессиональной бронёй. Но Аглае Семёновне было искренне жаль. Только изменить что-то она не могла.
— Спасибо, Аглая, — мама вытирала слёзы, хотя старалась держаться. — За всё.
— Зайди ко мне позже, — тихо ответила врач и поспешно покинула палату.
Мама села рядом на кровать, её руки были теплыми, как в детстве. Она обняла меня осторожно, стараясь не задеть швы.
— Доченька, — её голос дрожал, но в нём было столько любви, что я почувствовала, как что-то во мне начинает потихоньку отпускать. — Всё образуется, милая. Мы справимся.
— Мама, — я всхлипнула, вжалась в её плечо. — Где Аслан?
Я почувствовала, как её руки чуть напряглись, но она тут же заставила себя расслабиться.
— Он поехал домой, милая, — сказала она как бы между прочим, стараясь придать голосу лёгкость. — За кое-какими вещами для тебя. Хочешь что-нибудь? Я позвоню, попрошу.
— Не надо, мама, — покачала я головой, зарываясь носом в её ладонь. Её руки всегда пахли так знакомо и успокаивающе, словно детство вернулось. — Я сама ему позвоню.
Мама на секунду замялась.
— Не стоит, Яся, — глухо проговорила она. — Отдыхай сейчас и набирайся сил. Поговоришь с Асланом, когда он приедет.
Я ничего не ответила. На душе было пусто и тяжело. Я продолжала плакать у мамы на руках, пока слёзы не иссякли, и, утомлённая рыданиями, провалилась в сон.
Просыпалась я несколько раз за ночь, но каждый раз, когда спрашивала медсестру об Аслане, слышала одно и то же: «Ваш муж не приходил». Её голос звучал обыденно, как будто в этом не было ничего удивительного, но для меня каждое её слово становилось иглой, впивающейся в сердце. Почему он не пришёл? Может, он занят? Может, не знает, что сказать?
На следующий день меня снова навестила мама. Она принесла обед, фрукты, тёплую шаль и новые слухи о наших знакомых. Рассказала, как тётя Оля обещала зайти, но опять поссорилась с мужем, и тот отказался её завезти на своей старенькой «Ладе». Как соседка, тётя Вера, упала вчера с лестницы и сломала руку. А Геля, подружка детства, что жила через дом, передаёт привет и желает мне скорейшего выздоровления.
Обыденные истории, которыми она старалась заполнить тишину и не говорить о главном. Я слушала, кивала, но не спрашивала об Аслане. Вообще не говорила ни о потере, ни о муже.
Приняла такое решение ещё ночью. Не хочу знать, особенно сейчас. Появится — хорошо, не появится — значит, так тому и быть.
Так прошла неделя. Врачи говорили, что состояние стабильное, и швы заживают хорошо. На выписке Аглая Семёновна коротко напутствовала меня:
— Набирайся сил, Яся. Главное — не спеши и береги себя. Нина, она теперь на тебе, и постарайтесь без стрессов. Они влияют на гормоны, а тебе, Яся, теперь никак нельзя нервничать.
Я кивнула, а мама украдкой вздохнула за моей спиной. Чему быть, того не миновать.
Домой я возвращалась в угрюмо-безразличном настроении. Будто все эмоции кто-то выключил разом.
Но уже на пороге квартиры я почувствовала, что что-то изменилось. Привычный уют исчез: всё выглядело непривычно пусто. Я сняла пальто, прошла в комнату и остановилась.
Его вещей не было!
Горькая усмешка и слёзы выступили одновременно. В горе и в радости?
Наш брак не выдержал даже первого серьёзного испытания болезнью.
На кровати, аккуратно положенная поверх покрывала, лежала записка.
Очень старомодно и так похоже на Аслана.
Сначала я замерла, не решаясь подойти, но через мгновение всё же взяла её в руки. Всего две строчки:
Прости меня. Ты сама всё понимаешь.
Я долго смотрела на эти слова, стараясь справиться с нахлынувшей волной эмоций. Они не были яркими, бурными — скорее тихими, упрямо навязчивыми, как стук капель по стеклу.
Да, милый, я всё-всё понимаю. Понимаю и даже смогу когда-то простить, но не сегодня.
— Что там, доченька? — осторожно спросила мама, стоя в дверях.
Я посмотрела на неё, улыбнулась как-то уставшей, но спокойной улыбкой и ответила:
— Всё в порядке, мама. Всё хорошо.
Мама не стала задавать лишних вопросов, лишь с сожалением и болью смотрела на меня.
Раскинув руки, я открыла объятия, и мама не раздумывая бросилась в них.
Никто меня так не поймёт, как она. Никто не будет меня так любить, как родная мать. И никто не будет мне настолько верным, как эта добрейшая женщина, которую я имею честь называть мамой.
Она знала, что мне нужно время, и она будет рядом всё это время, несмотря на то, буду ли я способна дать что-то взамен или нет. В любом случае мне повезло, у меня есть родной человек. Жаль только, что ту любовь, которой она наделяет меня, я никогда не смогу передать собственному комочку счастья.