Черное привидение

Черное привидение

1
Чумакова коллеги за глаза называли Чудаковым, но он этого не знал... Был он человеком аристократического склада и презирал всякое плебейство, в том числе так называемую "ненормативную лексику". Но стоило кому-нибудь назвать его в таком случае ханжой, как он немедленно краснел и прикрывал руками открытый рот. Другой раз он вспоминал, что сам когда-то ругал, извините, какую-то мразь нецензурными словами, и ему становилось немного стыдно за себя.
Когда ему говорили, что и Пушкин, мол, баловался вольными стишками, он только недоуменно пожимал плечами. "Возьми любой его классический шедевр..." -- обычно говорил он и, поднося руку к карману, словно в поисках сигарет, вытягивал средний и указательный пальцы. Пальцы у него были худые, узловатые и с аккуратными ногтями. Говорил он мало, и потому часто в его устах слово "классика" приобретало какой-то малопонятный смысл, смысл текста, понятого настолько, насколько всё, о чем там говорится, имеет применение к его профессии литератора.
"Странным человеком был Александр Сергееич", -- думал он в такие моменты. И затем вспоминал где-то услышанное даустишие "Ходит птичка божья по дорожке бедствий и не ждет от этого никаких последствий..." Даже странно, что иногда его мысли относились к кому-нибудь другому, но не к нему самому. Это было подобно потере чувства личной собственности. Видимо, это сказывалась выработанная годами привычка жить в одиночестве и сама атмосфера писательского поселка, в котором он так долго жил.
Над его всегда чистым столом висели гравюры на тему "Суета сует", изображавшие человеческие скелеты за вполне будничными занятиями; из-за этого его рабочее место чем-то напоминало анатомический театр. А рядом с компьютером стоял простой книжный шкаф, где он хранил оружие -- большущий пистолет в стальной коробке, почти такой же, какую когда-то Эд ван Хелсинг подарил ему на Рождество. Больше всего его пугала зловещая настойчивость, с которой эта коробка пыталась овладеть его вниманием.

Откуда в шкафу взялась коробка, он уже и не помнил, но не только это относилось к области паранормального в его жизни. Среди развалин заброшенной усадьбы неподалеку от поселка им был замечен призрак. Это был немолодой мужчина в отутюженном костюме и с дипломатом в руке -- он двигался в сторону озера сквозь дым от костра, словно по ковру. Мужчина казался очень живым, как будто он действительно пришел сюда по делам -- но по тому, что он простоял несколько минут в неподвижности перед костром, а потом неторопливо пошел к воде, стало ясно, насколько это неправда.
Через несколько дней, во время ночного бдения, через открытую форточку до Чумакова донесся громкий вскрик. Как это ни странно, литератор выскочил из домика, наткнулся в кромешной тьме на что-то большое и мягкое и, не удержавшись на ногах, упал, в падении ударился головой о ступеньку крыльца и потерял сознание. Когда он пришел в себя, в лунном свете перед ним стояло несколько человек в черных очках. Они вежливо поинтересовались, очнулся ли он и что с ним произошло. Больше всего его поразили даже не очки, а то, с каким почтением они к нему обращались -- словно он был святым старцем, который только что собственноручно исцелил множество страждущих.
Привидение, видимо, наблюдало за ним издалека...

Тёмная госпожа и ее слуги вершат свои дела в предчувствии смерти, ожидающей людей за стеной мрака, потому что во тьме люди продают души дьяволу, который и заключает их в круг горя и страданий. Энн Блайтон описывает эту историю очень подробно, вплоть до мелких деталей в книге "Интервью с привидением". Это тонкая и крайне страшная книга. В своё время она, безусловно, стала классикой и вошла в список двухсот самых страшных книг мира.
Чумаков задался целью повторить ее успех или даже превзойти его. Это было непросто, но ему способствовал случай -- неожиданное появление привидения среди развалин старинной усадьбы восемнадцатого века. Ему даже удалось прикоснуться к подлинной тайне и даже почувствовать присутствие умершей дамы, что пробудило не то чтобы любопытство, нет. Скорее, это можно было назвать профессиональным интересом.
На следующий день он поехал в Луна-парк, расположенный на окраине большого города, с целью посетить аттракцион "Замок ужаса". Ворота этого замка охранял охранник с выбитым передним зубом и странной цепью на шее, а на стенах раскрашенных декораций горели багровые факелы. Тучная женщина, продававшая билеты за ограждением, сухо поздоровалась с посетителем, глянула на наручные часы и сказала:
-- Парад призраков закончился полчаса назад. Сегодня уже не будет. Вы бы еще позже пришли...
-- Я не пришел, а приехал. На автобусе, между прочим. Мне очень надо увидеться с главным призраком, -- торопливо сказал Чумаков.
-- С кем? С Муму? -- округлила глаза женщина. Ей пришлось заслониться рукой от его пристального взгляда. -- Еще чего выдумали! Она же мумифицированная.
-- Может, это вы здесь главное привидение? И даже довольно могущественное... Что вы так с людьми разговариваете? Все думают, если привидения говорить умеют, значит, они очень крутые. А надо с ними дружить. Они ведь тоже живые...
-- Привидения живыми не бывают, молодой человек. Луна-парк закрывается. Приходите завтра с утра.
-- Черт бы побрал эти ваши порядки! Я не хочу с вашим привидением утром говорить. Прямо сейчас хочу.
-- Не скандальте, гражданин! -- подал голос охранник. -- Призраки отдыхать пошли.
-- Куда отдыхать, не подскажете?
-- В общежитие. Хотите пешком прогуляться? Здесь недалеко. Во-он там есть указатель, -- он показал рукой на закат.
Проклиная свою нерасторопность, Чумаков пошел в сторону указателя, и вскоре прочитал черно-белую надпись со стрелкой: "Крематорий".

2

"Кажется, вечером обещали дождь", -- подумал Чумаков и с неприязнью посмотрел на хмурое небо. И в ту же секунду прямо ему на лоб упала крупная капля. Чумаков вздрогнул, сердце у него испуганно дернулось и провалилось куда-то в желудок. Следом упала еще одна. Вскоре вокруг него собралась целая стая холодных капель, качающаяся в воздухе. Это было какое-то странное, пугающее и вместе с тем умиротворяющее зрелище. Воздух в радиусе нескольких метров вокруг писателя постепенно становился неподвижным. Неподвижным, но все же более или менее активным -- это было очевидно по причине возникших перед его лицом мелких вибраций. Некоторые из этих волн достигали кончика носа и щек Чумакова, заставляя их мелко дрожать.
Черные полоски на светлой ткани его рубашки зашевелились, две достигли живота и заставили писателя передернуть плечами. Он почувствовал, что ему стало холодно и мокро. Вокруг него, казалось, образовалась черная воронка, из которой на поверхность мгновенно вырывались ледяные испарения, и это напугало Чумакова еще больше. В воронке замелькали и замельтешили крупные снежинки... Споткнувшись о какую-то железяку, он побежал в сторону тяжелого темного здания с высокой трубой.
"Воспроизведение подлинного лица нашей эпохи не будет возможно до тех пор, пока в нашей среде не появятся чудовища, настолько пораженные болезнями времени, что их творчество станет напоминать болезнь".
Эта мысль Миллера уже не раз подтверждалась собратьями по перу Чумакова. Первые шаги в этом направлении в русской литературе сделал Гоголь. То, чем он стал, представляет собой не проявление подлинной личности, а полную шизофрению. И все же это лучшее из всего, о чем когда-либо мечтал человек. Искусство должно быть прежде всего бессмысленным, ибо оно освобождает человека от ответственности за свое творчество. Но, с другой стороны, оно должно обладать признаками реальности. Не так ли?
"У каждого есть своя реальность, -- думал Чумаков во время пробежки, -- в которой, если не быть слишком осторожным, робким или испуганным, можно с грехом пополам существовать. Твои представления о мире -- это единственная существующая для меня реальность. Так, может быть, и все остальное, что ты видишь, есть не что иное, как твои мысли? Тогда ты свободен. Потому что какой смысл в том, чтобы бороться за чью-то реальность? Кому какое дело до того, во что верю я? Это -- моя собственная вселенная! Пусть другие верят в Бога. Ну и что? Почему я должен скрывать свои убеждения? Пусть Бог хранит меня. И тогда я смогу увидеть подлинную красоту. Или, наоборот, со мной случится самое страшное -- я испытаю ужас перед этим миром и умру. Да, умру… Но после смерти я никогда больше не буду беспокоиться, а это важнее всего на свете. Смерть, значит, тоже будет для меня освобождением. Может быть… Еще бы, ведь это будет происходить в моем воображении. Умереть в собственном воображении. Тогда после я буду жить опять. Значит, для этого можно придумать самый простой способ… Я стану мечтать. Буду делать все, о чем можно только мечтать… Реальность станет тем, чем ей положено быть. Это будет самый легкий способ стать счастливым".
Войдя в крематорий, он увидел перед собой то же самое: придуманную им реальность. Сейчас он понимал это отчетливо и ясно. Он видел ее и раньше. Но тогда это был чистый лист бумаги. Теперь он смотрел на нее новыми глазами. И видел свое истинное лицо. Правда, немного расплывчатое, потому что оно было еще влажное. Придется подождать, пока высохнет. Ну и черт с ним, все равно никто не поверит.
"Будут твердить, что я сочинил историю про жизнь в крематории, причем приукрасил ее со своей точки зрения… Что ж, каждый думает в меру своей испорченности. Пойду приму душ. А потом… что? Знакомство с призраками? Здесь? Наверное, попробую послушать их истории. Лучше делать глупости, чем вообще ничего не делать", -- эта мысль уже давно не давала ему покоя.
Зазвонил телефон. Интересно, кто меня нашел? Ведь я действительно здесь живу? Или все-таки нет? Надо будет спросить... У кого?
-- Алло!
-- Кого вы там ищете, Чумаков?
-- Вы думаете, я ищу бога? Не ищу. Понимаете... Бог есть. Мир есть. Человек есть. Мы есть... Реальность во всей ее полноте -- это и есть Бог: и человек, и мир, и все сущее, включая неназываемое... Я за реальность! Чтобы было больше и больше реальности. Я, если хотите, помешан на ней...
-- Зачем вы пишете, а? Зачем всё это выдумываете?
"Человек пишет для того, чтобы избавиться от яда, который он накопил, пока жил неправильно. Он пытается вернуть себе невинность, но единственное, что ему удается -- через письмо -- заразить мир вирусом своего разочарования. Не один из нас не написал бы и слова, если бы обладал смелостью жить тем, во что он верит", -- хотел Чумаков процитировать любимого писателя, но его перебили.
-- Бросьте это!
-- Всё так бездарно? -- спросил с ужасом писатель.
-- Это очевидно... обнаженно, откровенно... Хорошая ложь раскрывает истину для того, кто ищет истину больше, чем сама правда... А у вас ложь плохая, глупая... жалкая...
-- Кто это? -- наконец Чумаков пришел в себя.
Гудки... Он сунул телефон обратно в карман. "Всякое ли творчество по природе своей разумно? Не будет ли в нем слишком много детского ожидания и надежды? И как насчет угрызений совести? Где та маленькая душонка? Да и наворочено ли тут слов? Наверное, хватит, на мой вкус. А еще всё зависит от воображения. Поэтому, может быть, стоит просто читать? А не писать... Да, да, именно так и надо. Все приличные люди читают книги. Никто не запретит, потому что умение читать книги, как известно, никак не оплачивается", -- подумал Чумаков и огляделся вокруг.
На стульях, стоящих вдоль стен, сидели призраки -- один в красном пиджаке с серебряным черепом и скрещенными костями на черном галстуке, второй в белой рубахе с засученными рукавами и в желтых рейтузах, третий в балахоне с флейтой, свисающей с толстой шеи, и с почему-то измазанным сажей лицом, четвертый в клетчатой рубашке с капюшоном, пятый... шестой... седьмой... десятый... и смотрели на него со смесью жалости и интереса.
Первый несколько секунд держал перед губами поднятый указательный палец. Потом опустил его. Чумаков перевел дух и тоже сел на стул, стоящий рядом. Кажется, он опять всё испортил. Надо было молчать... Или хотя бы делать вид, что его ничего не касается.