Чиновничьи забавы

Чиновничьи забавы

            Акакий Акакиевич домой возвращался в веселом расположении духа. Шампанское так на него действовало либо шедшая впереди девица — знать нам об этом совсем не обязательно. Об оставленной на квартире пёстрой чиновничьей компании наш герой нисколько не сожалел, а даже весьма был благодарен тому, что отпустили его без излишней суеты. Снег уже перестал, но морозец, однако, начинал прихватывать. В шинели было тепло и вполне уютно, но вот обувка, давно забывшая вкус дратвы и стук сапожного молотка, казалось и не думала удерживать тепло истомлённых дорогой чиновничьих ног. Из носу потекло немилосердно и Акакий Акакиевич, оглядевшись по сторонам, полез в карман за платком, не бывавшим у прачки ещё с Покрова. Едва не угодив в канаву, на выпорошенную мокрым Петербургским снегом мостовую, с лязгом повалился кремневый пистолет с куцым дулом. Уж одному богу известно, как он не выстрелил при падении. На Акакия Акакиевича, в жизни не державшего никакую оружию, страху наделал такого, что бежал он во всю силу своих худосочных ног почти до самого околотка.

— «Эка право же, откуда ему взяться? Совершенно того…», — несчастный Акакий Акакиевич, никогда не отличавшийся красотою и изяществом мысли, смутился вконец. Он, что называется, был в полном недоумении. Шутники ли, чиновники, подбросили ему оружию в просторный карман или захмелевший гость после пары фужеров перепутал свой виц-мундир с его шинелью — нашему герою это было неизвестно.

— «Стало быть, оно денег стоит. Да и виду сурового. Чего доброго, которые это…», — Акакия Акакиевича пронзила жуткая мысль, что оружию всенепременно начнут искать. Проспится ли невнимательный чиновник или спохватятся шутники — конец один. Пальцем вмиг укажут на Акакия Акакиевича и тут уж не отвертеться.

— «Надо бы, конечно, подобрать. Сторожу в присутствии сдать с оказией…» — Акакий Акакиевич с робостью вернулся к канаве. Пистолет тускло чернел на залитой лунным светом мостовой. С третьего разу только и удалось заставить себя завернуть стального злодея в платок. Не без боязни Акакий Акакиевич сунул опасный свёрток в карман. Понимая, что уже далеко за полночь, наш бедный титулярный советник заторопился домой.

Скоро потянулись перед ним те тоскливые улицы, которые и днем унылы до отвращения. Зажмурившись, он ступил в темноту, решительно отказываясь глядеть вперёд. Спотыкнувшись о выпиравшую брусчатку, Акакий Акакиевич чуть не полетел наземь и, распахнув глаза, вдруг увидел две безобразные, глумящиеся рожи. От страха живот у него скрутило так, словно кто-то нарочно запустил в кишки загребущую пятерню.

— А ну сымай шинельку, живо! — прорычал громовым голосом один из незнакомцев. Акакий Акакиевич завизжал со страху, но зловонная, насквозь протухшая луком, рука, намертво затворила его уста. Второй разбойник, схватив Акакия Акакиевича, тонкими, до жути цепкими пальцами за воротник, оттянул его назад, а затем швырнул, словно кошку, своему приятелю. Уткнувшись самым носом в густую, совершенно неприбранную бороду, Акакий Акакиевич уловил тяжёлый дух гнилой рыбы вперемеж с запахом дешёвой водки, ароматами, вполне знакомыми и изрядно нашему герою поднадоевшими, поскольку такими же, что ни утро, потчевал его сторож в департаменте, принимая одёжу. Чернобородый в долгу не остался и отправил Акакия Акакиевича обратно. Тот непременно бы убился о каменную мостовую ибо после такого толчка стоять не было никакой возможности, но цепкие пальцы, крепко ухватив чиновника за воротник, удержали его у самой мостовой. Так бы и летал наш титулярный советник промеж двух образин до второго пришествия, если бы длинный как жердь, ловкопалый злодей, которого сотоварищ кликал Мыкытой, схватив Акакия Акакиевича за рукав, не полез к нему в карман. Чернобородый, изо всех сил пялясь маленькими свиными глазками, глядел, да никак не мог высмотреть, чем же там занят его знакомец.  

— Ну чего канителишься, ворона? Сымай одёжу и дёру. Неровен час, будочник зачуеть…

— Погоди, Фрол. Дай, допреж, в карманах погляжу…

Приятели, видать, большой дружбы меж собой не водили ибо сговориться им в ту студёную ночь так и не пришлось. Фрол набросился на полумёртвого от страха Акакия Акакиевича, пытаясь стащить шинель, в то время как Мыкыта своею длинною и тонкою, похожей на сухую ветку, рукою, шарил у чиновника в кармане.

— Гляди, Фрол, а у судыря-то пиштолет имеется, — Мыкыта размахивал мерцающим в лунном свете коротким, словно рубленный пёсий хвост, стволом перед чернобородым дружком, который уже стянул с разнесчастного титулярного советника шинель и примерялся нацепить её на свои геркулесовы плечи. 

— Эй, эй! Шельма пучеглазыя! Себе в рыло тычь этой дурой. Чего доброго пальнёт ненароком.

Акакий Акакиевич, натерпевшийся такого страху, больше которого и мочи не было терпеть, соображал теперь быстро и складно. Он бы и сам подивился невесть откуда взявшейся мысленной прыти, да только времени на думы отпущено было столь мало, что рассусоливать долго не приходилось. Шинель, добытая с таким трудом, навсегда уходила от него, покрывая исполинское тело нового хозяина. Пистолет, спрятавшись за пазуху длинного, похожего на высушенного паука, Мыкыту, возвращаться назад тоже не собирался. Какой позор! Бесчестие. Завтра же чиновники покажут на Акакия Акакиевича. Пошутили-де, пора и честь знать. Извольте, сударь, пистолет вернуть. Акакий Акакиевич понимал, что ни в жизнь не расплатится за этот лёшершёз[1].

— «Стало быть, эти лиходеи снесут его на рынок и сдадут за бесценок какому-нибудь Гавриле Пантелеймонычу или Сысою Капитонычу, у которых совести ни на грош. Вырученные же деньги пропьют там же, неподалёку, в шинке», —  Акакий Акакиевич выпучил глаза, подивившись содержанием и глубиной своих суждений. Засим жуткая мысль, шмыгнув, словно прусак за воротник, вызвала в нём брезгливую дрожь. Не сдадут. Не сдадут эти душегубы пистолета ни Пантелеймонычу, ни Капитонычу, ни даже Мартемьяну-перекупщику, предлагавшему по дешёвке краденных куниц на воротник. Будут грабить и дальше, тыча пистолетом в лицо, в лоб и во все, что ни на есть места, порядочного дворянства. Тем, же, кто посмеет борониться, чего доброго выпалят промеж глаз или в самый живот забавы ради. Прибегут жандармы, будочник засвистит в свой вечный свисток. Скрутят антихристово племя и бросят в острог. А там уже под плетьми или ещё чем-той похлеще, эти кречеты быстро запоют, где добыли пистолет. И не миновать тогда Акакию Акакиевичу своей ужасной участи. Жандарм, бряцая саблей, возьмёт его под стражу на глазах всего департамента. Будет попрано честное имя, ошельмуют перед народом православным, побреют половину головы, вторая сама поседеет от невзгод и позору. Погонят, аки скота, в зной и стужу за Уральский камень, на самую, что ни на есть, лютую каторгу…