Что скрывает снег

XVI. Книжная пыль

В суете минувших дней оплошность Деникина как будто и вовсе осталась незамеченной. Никто – и даже Ершов! – не напоминал о том, как неловко помощник полицмейстера раскрыл отравление госпожи Софийской.

Однако самого Деникина это отчего-то весьма уязвляло.   

Ладно бы, если бы речь шла о «снежных убийствах», случившихся в затяжную метель. В них и до сей поры темных пятен имелось куда больше, чем светлых. Но нет же – он опозорился именно там, где все выглядело настолько очевидным.

Проклятый молодой Софийский!

Впрочем, разве смог бы кто-либо другой на месте Деникина его заподозрить? Нет. Не признайся Василий – и никто никогда не выяснил бы правды. Даже сам прежний глава полиции, будь он жив.

Убеждая себя таким образом, Деникин переступил порог управы. И первое же, на что упал его взгляд, оказалось живым напоминанием о конфузе.

– Отчего бы вам его не выгнать? – прошипел он, не поздоровавшись, по пути в свой кабинет.

Нанайка уже и вовсе обжился. Похоже, он чувствовал себя в управе, как дома – свил гнездо и даже приоделся. Деникин не ведал, откуда мальчишка взял мохнатую шапку и рукавицы, зато валенки с латанными пятками совершенно точно принадлежали щупловатому околоточному Мурову. Нанай наткнулся на них намедни, когда они стояли в углу, оставленными без присмотра, и сразу же облюбовал. Прижал руки к груди, что-то залопотал по-своему – и, не долго думая и не спрашиваясь, сменил свои опорки, в которых его взяли из резиденции, на чужую обувку.

В сумерках нанай куда-то исчезал, поселяя в сердце Деникина надежду. Но, увы, она каждый раз оказывалась тщетной. Приходя в управу, помощник полицмейстера обнаруживал наная мирно спящим на лавке под парой одеял, отданных жалостливыми просителями.

Точь в точь такую картину он застал и сейчас.

Деникин уселся за стол, неприглядная крышка которого неприметно успела покрыться слоем бумаг. Тут поселились подробнейшие описания фельдшера, короткие записки околоточных, всевозможные жалобы от горожан – то безграмотные, то витиеватые – и, конечно, расстраивавшие разум заметки Ершова. 

За тонкой перегородкой пробубнили нечто в оправдание нового постояльца. Деникин не стал бы твердо ручаться, однако ему показалось, что голос принадлежал тому самому Мурову – великодушному владельцу валенок.

– Что у вас, говорите! – крикнул Деникин.

Подошедший Сомов начал было рассказ о недавних происшествиях: кровавом налете на дом да поджоге в складах – отблески пожара Деникин намедни видел из окна.

Однако околоточного оттеснил Ершов.

– В те дни, что вы не показывались в управе, от его превосходительства приходили дважды. Сергей Федорович спрашивал ­– не поправилась ли глава разбойничьей шайки достаточно, чтобы ее можно было судить?

В голосе не слышалось ни тени насмешки, но Деникин-то точно знал, что она имеется.

Помощник полицмейстера раздраженно поморщился.

– Вы ждали меня, чтобы сходить в лечебницу и справиться? Если так, то дозволяю: идите и узнайте.

– Мы сходили. Господин доктор уверяет, что больная совсем плоха и слаба, и не то, что на суд отправиться не в силах, а и вовсе – как бы богу душу не отдала.

– Удивительно! Кто бы мог подумать, что эта баба столь хрупка. Выглядела она вполне здоровой.

– Но, сколь нежданным не стал для нас этот недуг, мне все же пришлось передать его превосходительству – от вашего лица, разумеется – что суд откладывается на неопределенное время. Вы ведь куда лучше меня знаете вашего друга доктора – он больных крепко держит. Пока не поправится, не видать ей господина Софийского – который, меж тем, не особо доволен.

– Надо было все-таки убедить Ефима Степановича заняться врачеванием этой негодяйки. Чувашевского-то он разом на ноги поставил.

Ершов разом зажегся, что не сулило Деникину спокойствия.

– Именно! Если позволите, то как раз о нем я бы и хотел с вами потолковать. В прежний раз вы слишком спешили, а далее мне никак не удавалось застать вас дома. Давайте же я вам все расскажу. И, быть может, нам и вовсе не придется дожидаться поправки нашей Калюжниковой, чтобы порадовать Сергея Федоровича.

Не дожидаясь ни согласия, ни приглашения, Ершов пододвинул к столу табурет и подсел поближе к Деникину.

– Что вы думаете о Чувашевском, Деникин?

– Хоть я делаю это куда реже, чем вы, но все же полагаю, что он знатный ханжа.

– Как вы полагаете, он – искренний человек?

– Это вряд ли…

– Отрадно слышать! Значит, после того, как вы сами это признали, вам будет легче мне поверить.

– К чему вы клоните?

– Продолжу двигаться издалека. Господин Чувашевский, как мы знаем, любит посещать то же самое заведение, где каждый день бываете и вы. Из чего я полагаю, что женщины, там работающие, владеют неким особенным искусством их постыдного ремесла…

Деникин едва удержался, чтобы не запустить в Ершова недавно освеженной чернильницей.

– Оставьте немедленно!

– Из слов Чувашевского следует, что там пострадал он сам и там же убили госпожу Вагнер. Трагическую рану получил в веселом доме Фаня и наш скрытный господин Миллер. Сами же мы, посещая это заведение совместно, видели, как кто-то сбегает через окно…

– Не нахожу ничего удивительного. Для подобных заведений такие вещи обыденны.

– Бесспорно, вам виднее. Но все же постарайтесь проследить за ходом моих мыслей. Чувашевский знал Наталью Павловну – он сам о том прямо говорил. Он посещал веселый дом – и тоже не скрывал. Госпожа Вагнер имела плохую репутацию – в этом соседи подтвердили слова Калюжниковой. А если все совместить?