Чучело

1

Я закрываю кафе на ключ и, наконец, позволяю себе свободно выдохнуть. Смена на работе, растянувшаяся на шесть часов, остаётся позади вместе с недовольными ворчунами, жалующимися на повышение цен на латте, короткими разговорами с постоянными клиентами и бесконечным мытьём посуды. Режим и монотония начинают меня изматывать…

Прячу ключ в карман, стараясь не задеть порез на пальце — результат неосторожности при нарезке торта, боевая травма – как выразилась бы бабуля. Сигнализация снова настойчиво воет над головой, пока я не стучу по стеклу рукой. Так всегда делал папа... Раздражающий звук замолкает, но ненадолго. Вместо него внутри начинает ныть в области груди.

Когда это, наконец, отпустит? Полгода прошло, а боль такая же, как в первый день. С уходом папы жить стало тяжело. Все старые проблемы всплывают наружу, будто специально показывая то, чего я раньше не замечала. Деньги заканчиваются слишком быстро, зарабатывать их сложно, а всё вокруг ломается, и починить это некому.

Я набираю ненавистную комбинацию цифр на телефоне. Идут гудки. Время будто замирает: свет в панельке напротив становится ярче, собаки в частном секторе неподалёку затихают.

– Да? – требовательный голос режет слух. – Я сколько раз говорил: не дёргай меня по пустякам? Или сообщения я просто так придумал?!

Голос отчима звучит невнятно и глухо. Он пьян.

Его яростные слова обрушиваются на меня, словно ушат холодной воды. И ведь обещала себе пополнить счёт, чтобы писать ему в мессенджере. Всё напрасно — потратила последние деньги на учебник по итальянскому. Яркий, красочный, он так красиво переливался в витрине магазина, что удержаться было невозможно.

– У меня нет денег на счету, – бормочу я. – Кафе я закрыла. До свидания.

Одиночный гудок заставляет меня выдохнуть. Отчим завершает звонок первым.

Я снова струсила, как делала это сотни раз. Каждый раз, закрывая смену в кафе, я обязана писать ему, что отработала положенные шесть часов после колледжа. Если промолчу, он просто не засчитает рабочий день и не заплатит заработанные деньги. Я жертвую слишком многим, чтобы гордость мешала мне забрать свои честно заработанные. Обучение в месте моей мечты требует больших вложений, а отчиму, кажется, нравится мучить меня, зная, как тяжело мне приходится.

Проходя мимо супермаркета, я ловлю бесплатную мобильную сеть. На разбитом экране телефона высвечивается перечисление в двести рублей и сообщение от бабушки:

«Муха, купи себе тот милый шарф, который сфотографировала мне на выходных».

Я улыбаюсь её прозвищу, появившемуся из-за моих больших глаз в новых линзах, и жалею, что не увидела сообщение раньше. Ба знает, как серьёзно я отношусь к работе, и никогда не звонит мне днём, только пишет. Ей, одинокой восьмидесятилетней старушке, в наше время нечем себя развлечь. Ба освоила YouTube и, кажется, пересмотрела его вдоль и поперёк. Теперь она изучает мой старенький смартфон. Каждый день я получаю от неё мутные, плохого качества фото её орхидей и кактусов. Ба – большой фанат комнатных растений.

Мама, напротив, молчит, и это начинает беспокоить. Обычно она убегает от надзора отчима в ванную и разговаривает со мной, пока я иду домой. Сегодня я уже прошла половину пути, а телефон остаётся беззвучным.

Чтобы отвлечься, думаю о шарфе. Он действительно мне очень понравился. Я весь вечер рассказывала бабуле, как он красив и какой мягкий на ощупь. Продавец, милый старик с длинной бородой, поведал мне трогательную историю об этом шелковом отрезе ткани. Его жена, родом из моей любимой Италии, привезла материал ещё в прошлом веке и собственноручно пошила шарфик. Но вскоре её не стало, и дедушка долго хранил эту вещь как память. Времена стали тяжёлыми, и теперь он продаёт всё, что имеет хоть какую-то ценность, чтобы протянуть ещё месяц на скромной пенсии.

Я смотрю на часы и понимаю, что успеваю забежать на рынок, где обычно торгует этот дедуля. Осень с каждым днём сдаёт позиции перед напором зимы, а тонкая ветровка совсем не спасает меня от холодного пронизывающего ветра. Мелкий дождь добавляет дискомфорта. Единственное, что радует, — дедушка, похоже, ещё собирает свои вещи, надеясь успеть продать что-то до конца дня.

Я тороплюсь, подстёгиваемая холодом, и подхожу к нему почти бегом.

— Добрый вечер! Я за шарфом, — говорю я, показывая сжатую в руках купюру, которую предвартельно сняла в банкомате.

Дедушка оборачивается. На его лице сначала появляется тень узнавания, а потом виноватая улыбка.

— Здравствуй, дочка. Его уже купили, — говорит он, разводя руками. — Тут ребята на машине проезжали. Не здешние, громкие такие. Остановились, дали большую купюру и забрали всё, что лежало на столе. Девчонка потом из окна этой машинки шарфом размахивала.

Я смотрю на пустой раскладной столик и замечаю, как дедушка прикасается к карману своей куртки. Вероятно, держит там сегодняшний куш. Он расстроен, но видно, что такой удаче он всё же рад. Десять тысяч рублей — огромные деньги, и,

думаю, он уже планирует, как потратит их на что-то нужное.

— Когда они забрали его? — спрашиваю автоматически, стараясь спрятать разочарование.

— Минут десять назад… Ты не переживай, дочка, — дедушка роется в своей клетчатой сумке и достаёт что-то, завёрнутое в старую бумагу. — Вот, это тоже моя Ниночка шила. Пальто из кашемира. Примерь. Размер вроде твой. Я хотел сохранить его для внучки, но она давно меня не навещает. Всё в своих интернетах сидит. А тебе пригодится — вон какая красавица, а мёрзнешь.

Смутившись, я аккуратно беру свёрток. Забирать у дедушки что-то ценное я, конечно, не собираюсь, но хотя бы взглянуть на пальто очень хочется.

Я разворачиваю ткань и замираю. Передо мной роскошное кашемировое пальто белого цвета. Оно не утратило своего лоска, несмотря на возраст. Белоснежное и страшно нарядное, как будто слишком красивое для этого серого рынка и для меняюВ свете уличного фонаря ткань переливается и выглядит невероятно дорого.