Цветущая в ночи

Глава 1

Тяжелая маслянистая капля звучно ударилась о каменный пол, разнося мелодичный всплеск по широкому коридору. Нахмурившись, я опустила старую треснувшую щетку в ведро с ледяной водой и медленно провела мыльным раствором по въевшемуся пятну. Мне хорошо запомнилось происхождение этого пятна, все до мельчайших звуков и деталей. Все, до последнего хрипа и скрежета ногтей по камню. Все, до лязга зазубренного топора. Все, до тяжелого глухого стука.

Я помнила все.

Тюрьма на острове Килиан никогда не отличалась безропотным следованиям правилам. Лишиться кистей рук здесь можно за судорожные всхлипы, за хриплый кашель по ночам из-за сырых камер и пробирающего до костей сквозняка стража любила подвешивать заключенных за ноги в логовах изнывающих от голода крыс. А за счастливый смех… Нет, здесь не было места счастью и смеху. Здесь никто не позволял себе даже мимолетную ухмылку, никто не искал надежды в наступившем дне. В разуме каждого пленника зарождались и несмело созревали лишь два возможных пути: план самого быстрого и безрассудного побега, либо болезненная, но столь желанная смерть. Это далекое место возводилось не для исполнения загаданных желаний. Под покровом ночи в подземелья Тюрьмы прибывали лекари и травники, цель которых была одна: не допустить ледяное дыхание смерти в могучие стены раньше, чем это потребуется. Стража не гнушалась использовать самые изощренные методы развязывания языков, заставляя признаваться в любых деяниях: во всем, лишь бы изматывающая боль притупилась на мгновение. Многих здесь обвиняли в покушении на жизнь наследников королевских престолов, грабеже дорогих повозок и похищениях, кто-то глупо попался на краже рубинов невесты короля, кто-то собирал прибрежные деревеньки на восстания против жестоких правил и сполна за это поплатился.

Но я…

Нет, мне нет никакого дела до бедняков и их прогнившего урожая, не было дела до голода, ужаса и страха, что преследовал их днями напролет. Сюда я попала по собственной глупой неосторожности — и на протяжении двух лет неустанно совершала отчаянные попытки сбежать. Я поджигала тлеющими факелами охапки старых тряпок, разнося удушающий дым по всем коридорам и ближайшим постам стражи, сломала трубу с ледяной водой, надеясь, что на восстановление драгоценной влаги потребуется значительное количество людей, четыре морозные ночи я потратила на получение возможности вдохнуть долгожданный свежий воздух — и с первыми лучами солнца меня швырнули на ледяной пол самой отдаленной темницы, не позволив даже краем глаза взглянуть на главные внешние ворота. Редкими вечерами, когда стража забывала о моем существовании, изрядно перебрав с пряными напитками, я вырисовывала угольками на украденных клочках штанов примерное расположение всех увиденных мною дверей, помечала особо охраняемые зоны, пустые клетки, в которых можно было бы спрятаться, и темные безжизненные коридоры, соединенные запутанной цепью ходов. В моменты пыток я погружалась в недра своей памяти, раз за разом мысленно проделывая одни и те же пути по своим заметкам. В своей голове я всегда достигала манящей свободы.

Скрип замка разрушил гнетущую тишину, и я едва слышно втянула спертый воздух сквозь сжатые зубы. Кто бы ни входил сейчас в коридор, он явно не принесет мне угощение или мягкую подушку. Тяжелая железная дверь распахнулась под напором сильной руки, и некто в грубых ботинках зашаркал по направлению ко мне. Я сильнее сжала пальцами щетку. Господин Октавиан собственной персоной, решил прохладным днем навестить свои владения. А, возможно, уже наступила глубокая ночь. Вот только в это крыло Октавиан спустился всего однажды за весь прошлый год: когда в бессильной ярости волочил меня по полу в камеру, где гнили останки несчастного заключенного, обглоданные крысами. Он удалялся тогда с рыком «Это лесное чудовище повредило мое колено!» и велел своей страже подвесить меня над тлеющей ямой с кучей нетерпеливых крыс и выпороть так, чтобы голодавшие грызуны сполна насладились вкусом моей крови. Воспоминания заставили пересохшие губы дернуться в усмешке: приятно понимать, кому из нас больше досталось.

Отполированные до блеска новые военные сапоги остановились прямо возле моей руки, оттирающей кровавые подтеки. В нос ударил яркий запах забродивших ягод, можжевельника и уличного холода. Каждой клеточкой кожи я ощущала, как высокомерный холодный взгляд мучительно медленно сжирает мое тело. Стоило мне ступить на территорию Тюрьмы — Октавиан сам стянул с меня промокшие доспехи и, с пренебрежением закинув их в костер возле главных ворот, повел по лестницам в самый низ, позволяя каждому стражнику и заключенному в полной мере насладиться зрелищем и сопроводить меня присвистывающими животными звуками. На огромной ярко освещенной площадке, где единственный вход и выход строго охранялись, Октавиан сообщил, что проведет «обряд очищения», призванный сломить волю и дать понять, что отныне и навсегда вся моя жизнь, все решения и желания - абсолютно все - принадлежит только ему. Я знала, что сбежать прямо сейчас не выйдет, но и оставлять такое обращение безнаказанным не хотела. Стоя на коленях под жадными оценивающими мужскими взглядами, я изо всех сил вцепилась зубами в колено Октавиана. Тогда я впервые познала силу свистящего кнута собственной кожей. К удивлению, тем же вечером один из заключенных бросил мне свою рубашку. От старой ткани пахло свежей землей и потом, но она оказалась сухой и немного теплой, да и у меня не было другого выбора. Этому пожилому мужчине с красивой длинной бородой и удивительно добрыми светлыми глазами на следующее же утро отрубили голову прямо в коридоре, держа меня так, чтобы не было возможности отвернуться, но рубашку все же позволили оставить, и до сих пор никто не совершил попыток сорвать ее. В тот момент я твердо решила, что Октавиан возглавит мой список отмщения в этом месте.