Дар Каландара

Глава 2. Избранник

Море оказалось огромным. Простор ослепительной синевы открылся внезапно – усталый ослик наконец-то осилил подъем, порывом ветра сдуло клубы пыли, и Давид ахнул от изумления. Он придержал поводья, чтобы вглядеться в гладь залива. Корабли с такой высоты казались крохотными скорлупками, крепостная стена изгибалась желтой лентой, обгорелые башни торчали обломанными зубами. Два года назад, спасаясь от яростной ханской свары, жители ушли из города кто куда, подвергнув огню и разрушению старые укрепления. Но на белой кошме опять заключили мир, узкоглазый Тэнъри благословил своих буйных детей, в Таврике воцарился покой. И тотчас трудолюбивые армяне и упрямые греки как муравьи к муравейнику потащили к развалинам камни. За два года Кафа отстроилась заново более чем наполовину.

- Поторопись, сын мой! Идет жара, солнце уже злое, – раздался хрипловатый, одышливый голос отца Геворка. Монахи отъехали шагов на десять, Андрей гарцевал, горяча буланую кобылку, брат Левон смирно сидел на широкой спине спокойного мула. Настоятель ловко справлялся с громадным, как и он сам, тяжеловесным жеребцом, но мелкий пот заливал раскрасневшееся лицо и дыхание вырывалось из груди с присвистом – дорога далась ему нелегко.

Из монастыря они выехали затемно, и все же солнце приближалось к зениту, а до городских стен оставалось не менее трех миль. Татарский разъезд остановил всадников у поворота на Поссидиму. Сварливый нойон долго цеплялся, куда это собрался бородатый священник в такой ранний час, а есть ли у него тамга, а уплачены ли налоги великому хану, а золотой ли у него крест, а не хотят ли добрые всадники подарить что-нибудь доблестным воинам от души и без всякого принуждения… Перепуганный брат Левон зашарил в складках рясы, забыв, что кошелек спрятан в седельной сумке, отец Геворк покачал головой. И на чистейшем татарском объяснил бледнеющему на глазах нойону, как горячо благодарен был хан Тохта насельникам монастыря Сурб-Хач за спасение любимой жены Юлдуз от тяжелого недуга посредством святой воды из источника, что конкретно великий хан сделает с обидчиками табиба-целителя, куда именно пошлет нерадивых слуг и сколько лет такому умному и храброму воину придется крутить хвосты козам, вместо того, чтобы с удовольствием и пользой для себя объезжать окрестности. Тяжело вздохнув, татарин удовольствовался дорожной пошлиной, махнул рукой нукерам и повелел: езжайте. От пережитого страха у брата Левона свело живот, остальные с полчаса дожидались, пока он вылезет из кустов. Потом у Андрея кобыла потеряла подкову, пришлось сворачивать в попутную деревушку, искать кузнеца и уговаривать его подковать лошадь да побыстрее. Потом, спешившись, набирали воды из придорожного источника…

Задумчивого Давида задержка не огорчала. Впервые увидеть море, побывать в городе, посмотреть своими глазами на большой мир – заманчиво до невозможности. Но лишнее время в пути означало лишнее время рядом с отцом Геворком – еще день или два и прощание неизбежно. Настоятеля вызвали в Хачен, последнее вольное княжество, уцелевшее от некогда великой Армении. Чин верховного вардапета стал наградой за многолетние труды мудрого священника. Его ждали беседы с отцами церкви, жаркие диспуты, хрупкие от старости книги и божественно крепкое армянское вино. И новое место, более подобающее ученому человеку, нежели захолустный монастырь в провинциальной глуши.

Не раз и не два отец Геворк пробовал убедить упрямого отрока поехать с ним. Соблазнял монастырскими библиотеками - кладезями тысячелетней премудрости, рассказывал о чеканной простоте храмов и ангельском пении хора в пасхальную ночь, вспоминал чистейшую как слеза воду Севана и ослепительно белый снег на вершинах гор. Там у людей горячие сердца, в домах не запирают дверей и всякого гостя принимают как кровного брата. И ты, Давид, станешь родным, возвысишься в служении…

Вот только любви к книжной премудрости у нерадивого ученика так и не появилось. Витиеватые строчки священных книг вытекали из памяти, как песок сквозь пальцы, от учебы ломило виски и безудержно хотелось спать. Онемелое тело требовало двигаться, бегать, прыгать, валяться на теплой траве, глядя в небо, а не корпеть над свитками, притулившись в сумрачной келье. И славная участь церковного иерарха привлекала Давида не больше чем овцу волчье логово. Поток несчастных, ищущих покровительства «святого отрока» не ослабел. Его подстерегали крестьянки и протягивали чахлых младенцев с просьбой благословить, слепые умоляли, чтобы «чудотворец» лично промыл им гноящиеся глазные впадины, немые ползли на коленях и разевали рот - напои… Кому-то и вправду делалось лучше, иногда больные полностью выздоравливали. Но не все и даже не многие.

Страшнее всего оказалось, когда из Солдайи привезли мальчика, искусанного бешеным волком. День за днем Давид приходил, чтобы полить раны больного святой водой и подержать его за руку. Сперва парнишка бодрился, шутил, ел за двоих, укусы почти зажили, затянулись тонкой розовой кожицей. Ему было тринадцать, как и Давиду – высокий, красивый, как все армяне, благодарный и искренний. Надеясь на помощь Всевышнего, он молился, читал псалмы, клал поклоны, спрашивал у монахов – когда разрешат, наконец, выйти во двор и потрудиться на пользу обители. Казалось, чудо действительно произошло. Мать ловила «целителя» в коридорах и норовила облобызать пыльные сандалии. Но спустя две седмицы мальчик пожаловался, что искусанную волком руку словно грызет изнутри. День-два он недомогал, плохо спал, капризно перебирал еду. А потом, Давид, открыв дверь кельи, увидел, что мальчик скорчился в углу, рыча и скаля зубы, как дикий зверь. Пришлось связать больного, чтобы он не навредил ни себе, ни другим. Несколько дней из кельи доносились ужасные вопли, визг, бессвязные просьбы вперемешку с обрывками псалмов. Потом несчастный замолк. Потом умер…

- Не спи, Давидка, замерзнешь! Айда вперегонки! – сияющий словно именинник Андрей развернул кобылу и загарцевал рядом.