Дар шаманки

Дар шаманки

Хочу отметить, что к данной истории я имею самое косвенное отношение. Я не являюсь ее участником, не являюсь и автором дневниковых записей, представленных ниже. Свое имя я оставлю в тайне. Любой, кто получит этот файл, может смело поставить в название свое имя, ведь вряд ли кто-то воспримет это за правду.
 Записи, которые будут представлены ниже, ко мне попали случайно. В 2010 году я поступил в ординатуру по психиатрии. Не знаю, к счастью или нет, мне выделили место в ординаторской, тогда как остальные ординаторы ютились в учебных комнатах. Стол, за который меня посадили, принадлежал некоему профессору Руханову А.Г., который покинул кафедру за несколько лет до моего поступления. Собственно, именно его записи я и собираюсь опубликовать. 
В нижнем ящике стола, за стеклянной банкой, наполовину заполненной растворимым кофе, под пачкой с кубиками сахара, я нашел записную книжку. Прочный кожаный переплет, красная лента-закладка, плотная бумага и только ближе к концу были вклеены листочки в клетку, вырванные из какого-то блокнота на кольцах. Я знал почерк профессора Руханова по записям в историях болезни, поэтому точно мог сказать: все записи в книжке, кроме вложенных блокнотных листов, принадлежали ему. Он вел что-то вроде клинического дневника. Писал только про интересные или трудные случаи (надо сказать: и тех и других было в избытке, ведь профессор совмещал работу в стационаре с консультациями в поликлинике пару раз в неделю). Никаких личных дел, только психиатрия и немного наркологии. Я спросил старших коллег, могу ли я взять записную книжку, чтобы ознакомиться. Никто на нее не претендовал. 
Несмотря на чисто документальный стиль письма, читать рассуждения Руханова А.Г. было занимательно. Я даже подсмотрел у него пару-тройку приёмов для дифференциальной диагностики шизофрений (когда я позже выступал с докладом «Аутоимунная теория развития шизофрении», я указал профессора Руханова в соавторах, за что на меня обиделся мой куратор, которого я, кстати, в соавторах не указал, хотя у него к докладу отношения меньше, чем у моего соседа по комнате в общежитии, которому я и начитывал доклад). 
Наибольший интерес вызвали записи, касающиеся, последнего пациента профессора. После инцидента с *** (я не стал перепечатывать имя пациента, чтобы соблюсти врачебную тайну) он перестал вести прием, а вскоре вовсе покинул кафедру. Как я понял, о существовании записей не знал никто, так что, возможно, я единственный прочитал заметки о последнем пациенте профессора. 
Я перепечатал записи в перерывах между курацией пациентов и парами. Можно сказать, я выступил в роли редактора профессора, надеюсь, что он (где бы он сейчас ни был) не против. Кое-где я буду оставлять свои комментарии в скобках, чтобы описать артефакты, оставленные на страницах.
Вот эти записи:

11.04.2008
Впервые мне хочется описать разговор с пациентом без синдромов, симптомов и прочих номенклатур. После очередной дамочки с депрессией (профессор написал это слитно и очень мелко), когда я попросил медсестру перепроверить, остался ли кто-то еще в очереди, она сказала, что в коридоре сидит мужчина, но он не записан. Как у любого пожилого профессора, времени у меня было больше, чем нужно - я попросил его зайти. Мужчина выглядел совершенно здоровым: живая реакция на окружающее, ясный взгляд, размеренные движения. Он сел рядом со мной и покосился на медсестру. 
- Ей можно доверять, - сказал я ему. 
Он еще раз посмотрел на нее, но уже чуть дружелюбнее. 
Я спросил его о проблеме. Он сказал, что с психикой у него все в порядке.
- Тогда зачем вы здесь? 
- Меня отправил терапевт. 
- Но вы не записались? 
- Записался, но вы тут нарасхват. Я должен прийти к вам аж через две недели во вторник. Но я не могу так долго ждать.
- Это обычная проблема. У всех свои дела, да?
- Дело не в этом. Видите ли, к тому времени я буду мертв. 
Он сказал это спокойно, даже обдуманно. Это не прозвучало, как игра слов или угроза. Он не походил на потенциального самоубийцу, хотя этого нельзя было с уверенность исключить. Тело его казалось здоровым, разум, - несмотря на последнее заявление, - тоже. Я даже решил, что он так пошутил и пошутил в ответ:
- Ожидание убивает, но не настолько.
- Нет, я буду мертв самым настоящим образом. 
- И в чем же дело? 
- Меня убьют.
Медсестра закатила глаза и достала рецептурный бланк. 
- Вам кажется, что вас убьют?
- Не кажется. Я знаю это. 
- Кто? 
- Мой сын. 
- Ах, вот оно что...
Я решил, что понял в чем дело: по-видимому, его сын страдал психическим недугом. Скорее всего шизофренией. В порыве бреда, он угрожал отцу, а тот воспринял это как настоящую продуманную угрозу и теперь пришел за помощью. 
- Ваш сын, наверное, состоит на диспансерном учете? 
- А зачем это ему?
- Я решил, что раз он вам угрожает, и вас перенаправили к психотерапевту, значит он это делает в не совсем адекватном состоянии. Можете ли вы повторить слова вашего сына? 
- Не могу. Я их не слышал.
- Он говорил это кому-то другому или оставил записку?
- Нет. 
- Откуда же вы это знаете? 
Он посмотрел на часы.
- У вас уже заканчивается приём. 
- Пускай.
Медсестра вздохнула (тут профессор нарисовал уставшую мордочку). У нее, по сравнению с  отличником здравоохранения, свободного времени куда меньше. Я отпустил ее. Сказал, что сам закончу. Она трижды напомнила мне закрыть форточку в кабинете, я сказал, что непременно закрою. К моему позору, закрыть я забыл. Когда Елена Тимофеевна ушла, он продолжил говорить.
- У меня очень длинная история, - сказал он.
- Если она интересная, то я потерплю.
- Как вы думаете, сколько мне лет? - спросил он.
- Думаю, лет сорок, может меньше.
- Мне семьдесят.
Тут он понял, что мы так и не познакомились. Я представился. Его же звали ***. 
Я сказал, что ему не может быть семьдесят. Тогда он достал из сумки блокнот на кольцах, из которого торчал краешек фотографии. Он протянул мне фото. На фотографии в два ряда стояли люди будто из разных эпох. Вперемешку с людьми в современной походной одежде стояли люди азиатской наружности, одетые совсем по-дикарски. Он указал пальцем на человека во втором ряду, стоящего между «дикарями». 
- Это я, - сказал он, - во время предпоследней экспедиции.
Я даже снял очки, посмотрел под другим углом, повернул к солнцу фотографию. Человек действительно был очень похож на ***, только выглядел старее. Я даже предположил, что это брат или отец, и он пытается меня обмануть.
- Здесь мне пятьдесят, - сказал он. 
- А теперь вам семьдесят? - переспросил я.
- Точно. Вот другая фотография, - на ней стояла горстка людей в такой же походной одежде только на фоне озера, - она сделана восемнадцать лет и почти девять месяцев назад. 
- Но как же это возможно? - спросил я. - И откуда такая точность про восемнадцать лет и девять месяцев? 
- Вы готовы выслушать мою историю?
- Именно поэтому я и отпустил Елену Тимофеевну (в этом месте опять появилась уставшая мордочка). 
(Несколько следующих страниц записной книжки были заклеены блокнотными листами, исписанными другим почерком. По-видимому это путевой дневник ***. Участки, касающиеся непосредственно случившегося с ***, кто-то выделил зеленым маркером. Невыделенные участки содержали информацию о снаряжении, здоровье группы, запасах провизии, денежных средствах и т.д. Выделенные цветом записи я также перепечатал, для удобства выделив курсивом, чтобы не путать с записями самого профессора. Все события, описанные ниже, датируются июлем 1989 года)