Демон

Демон

Лондон… вечная серость узких улочек и переулков. Бедность трущоб и теснота комнатушек. Мужчины, уставшие от бесполезных попыток выбраться из бедности, спускающие часть с трудом заработанных денег в насквозь прокуренных и потемневших от сырости пабах. А дома, распускающие руки, словно их жены виноваты в том, что слабость оказалась сильнее. Дети, рождающиеся на улицах и часто находящие смерть в первые пять лет жизни. Выжившие промышляющие воровством или гробящие здоровье наравне с другими в работных домах.

Я ненавидел все это. Зловоние улиц, канавок с отходами и примесью содержимого ночных горшков. Кисло-сладкий аромат разложения крыс, сбитых собак и кошек на дорогах, тяжелый запах мяса из магазинов и крови со скотобоен, вонь тухлых овощей и фруктов с рынка…

Я ненавидел смрад лестниц и комнат, пропахших нечистотами. Стены, покрытые плесенью, тряпки, заменявшие новорожденным пеленки. Ненавидел туман, душивший прохожих. Очень часто в молочно-белой или желтоватой дымке раздавались характерные звуки. Ночь – время удовольствий. Кто-то покупал его, кто-то продавал, надеясь наскрести несколько монет на комнату.

Но больше всего я ненавидел отчаяние жителей трущоб. Город пожрал их и медленно переваривал, высасывал соки, как паук высасывает беспомощную муху. Люди жили, плодились, работали, а затем умирали, разлагаясь в могилах и дополняя собой круговорот тяжелого духа Лондона.

Мне повезло. Я был ассистентом Ральфа Лльюэллина – доктора, принимавшего пациентов Ист-Энда. Это давало возможность не только выживать, но и довольно сносно существовать: снимать жилье и неплохо питаться.

Такая жизнь не приносила радости. Все чаще, когда на Лондон опускалась ночь и зажигались фонари, я чувствовал уныние. Глядя на луну я задавался вопросом: какова моя цель? Да, я смог выжить, я получил работу, доход, но что потом? Всю жизнь проработать под началом доктора? Перебраться в другой район? Прошлое терзало меня, а ночь затрагивала то, что я так долго пытался забыть.

После смерти родителей меня вырастил дядя. Он потратил немало сил, чтобы дать образование. Работа у доктора, светлое будущее, что может быть лучше? А я…, наверное, я просто приспособился, как умел это делать всегда.

Полученное образование привило любовь к книгам, в особенности к Жюль Верну. Романтизм прочно поселился в сердце, тогда как медицинская практика заставила мыслить шире.

Так что же я хотел на самом деле? Первое время, как любой юноша я мечтал о славе великого писателя, изобретателя, первооткрывателя. О том, что поставит меня в один уровень с великими людьми прошлых эпох. Так бы я смог передать свое наследие, самого себя. Со временем фантазии ушли. Я хотел совершенства – стать лучше, умнее, сильнее.

А спустя еще время, я впервые по-настоящему ощутил то, что приносило в жизнь упоение и страдание одновременно. Словно в насмешку над отвращением к городу и его ночным развлечениям, в моем сердце зародились чувства к Мэри Келли. К чему бы я не стремился, чего бы не желал, я хотел, чтобы эта женщина всегда была рядом со мной. Но, как и многие падшие женщины, она видела во мне лишь очередного «клиента», и редкая жалость в ее глазах била сильнее, нежели все отчаяние и зловоние большого города.

***

Я делал вид, что выбираю овощи. Подгнившие, над ними то и дело кружились мухи. Она была рядом и одновременно так далеко. Ее юбки плавно покачивались, а фигура была почти безупречна. Почему-то я не хотел замечать пятнышек грязи на поношенных ботинках и ветхой корзине. Мэри не любила шляпки и ее волосы…

- Вот это, - я ткнул в полусгнившее яблоко, бросил несколько монеток и вышел на улицу.

Зачем? Она снова посмеется надо мной.

- Снова ты? – она сдвинула брови, помолчала немного и со вздохом добавила, - ладно, надеюсь у тебя есть деньги?

Она потянула меня за руку, но я покачал головой и застыл.

- Да что с тобой? – я протянул ей только что купленное яблоко.

Она положила его в корзину, а я криво улыбнулся и тотчас пошел прочь. Ну почему я не могу просто поговорить? Воспользоваться в конце концов?

Нет. Это бы не принесло удовольствия. Не так. Не за деньги. Что бы сказал дядя? Племянник тушуется перед уличной девкой… какое противное слово. Но ведь Мэри и правда уличная девка. У-лич-ная дев-ка! Как я хотел ударить себя за такие мысли.

***

В приемной толпились люди. Доктор осматривал, я помогал. Некоторых пациентов Лльюэллин доверял мне. Из-за скромного нрава тихий доктор не всегда мог отказать и порой к нам забредали совсем опустившиеся люди, у которых не было и пенни.

Мы засиделись допоздна и горничная Кетти постелила мне в отдельной комнате. Я часто задерживался у доктора. Не скажу, что мне это не нравилось. Лльюэллин был хорошим наставником и приятным соседом. Он никогда не давал понять, что я живу в ЕГО доме. И все же… возвращаясь в свою комнатушку с видом на Лондонскую больницу я ощущал независимость.

За окном тускло горели газовые фонари, дневной шум улиц стихал, наступала другая – ночная жизнь Лондона. Жизнь, пропахшая грязным бельем, вонью из пабов и наполненная стонами, выкриками и фальшивым смехом. Где-то там была и Мэри. С кем она сейчас? Хорошо ли ей? Изображает удовольствие или мечтает, чтобы все закончилось? Почему-то мне хотелось, чтобы она страдала, занимаясь непристойным делом. Все ради денег на ночлег. Все ради того, чтобы выжить.

***

- Доктор Лльюэллин, проснитесь!

Послышался шум и взволнованные голоса прислуги. Я протер глаза, накинул верхнюю одежду и вышел за дверь. Доктор Лльюэллин осоловело мотал головой, пытаясь отогнать сон. Он едва успел накинуть халат.

- Доктор, скорее, - в прихожей стоял испуганный молодой констебль. Я видел его на улице пару раз… Тейн, кажется.