Демон. Очень приятно

Глава первая. Старинные часы на цепочке

Мужчина средних лет приблизился к юной девушке и сжал ее худые светлые плечи полными руками, сжимая их так, чтобы оставить видимые синяки. Он улыбнулся своими узкими полными губами, бледными и обветренными. В его карих глазах читалось ехидство и самодовольство, и ни капли жалости: глаза горели желанием, отвратительным и гадким. При такой мерзкой улыбке его широкие щеки округлялись, а лицо, кажется, становилось толще. Он приподнял короткие густые брови и оскалился на жертву.

— Поиграем, девочка моя?

Он выдохнул горячий воздух в ее бледную худую шею, прикасаясь горячими губами к прохладной коже, под которой нервно пульсировали сине-зеленые венки. Девушка вздрогнула и попыталась прикрыться в области груди, где ее тонкое бежевое платье было нагло и бесцеремонно порвано.

— Ненавижу тебя, грязная крыса... чтоб ты сдох, — выдала она, посмотрев своими темными синими глазами, большими, горящими злобой и чистой ненавистью, на него. Если бы взглядом можно было убить, то ей бы это удалось. Ее бледное лицо стало белее обычного, а теперь, когда мужчина все же порвал платье еще больше, то задрожала и прикрыла глаза, нахмурив тонкие темные брови, между которыми залегла небольшая складочка.

— Закрой свой грязный рот! — выругался он, хлестнув ее пощечиной.

— Ненавижу, умри, прошу тебя... — взмолилась девушка, беззащитно сжав руками простыни. Взгляд ее туманно смотрел вокруг, рассеиваясь и не замечая ни единого предмета. Темные густые ресницы задрожали, а кровь прилила к бледным щекам, окрашивая их. На худом лице отразилась волна боли: уголки небольших губ розоватого цвета опустились вниз, брови нахмурились пуще прежнего, а на ресницах появились капли слез. Все чувства смешались в один неистовый комок боли, наполненный грязью и глубоким отвращением. Все больше и больше отвращения с каждой минутой, секундой. Просто невозможно.

Она не видела ничего. Только ощущала, как вновь и вновь становится грязной. Казалось бы, что куда уж грязнее, но это вполне возможно.

Каждый день она чувствовала это, как сейчас. Это стало частью ее существования, и поделать с этим ничего не получалось. Это было адом и страшным сном, из которого она хотела убежать, но никак не могла этого сделать, сколько бы не пыталась. Каждый раз, словно срываясь с цепи, девушка убегала, но всякий раз ее ловили и жестоко наказывали, так что она оставила всякие попытки бежать, но душа ее неумолимо рвалась к этому.

Руки вцепились в простыни, девушка бессильно прикусила губы до крови и зажмурила глаза, слыша собственное сердцебиение. Изо дня в день случалось тоже самое, каждый день, когда этот человек насиловал ее, она теряла саму себя и чувствовала, как тонет в море грязи, от которой не избавиться и не очиститься, как не пытайся.

Она вся грязная, вся ее сущность, даже душа — грязные.

Волна отвращения покрыла все тело, заставляя съежиться. Где-то под сердцем сдавило, казалось, что боль не отступит никогда, но она притупилась, становясь почти незаметной, приглушенной. Да только эта боль никогда не уйдет, а будет напоминать о себе всегда. Это закончилось на сегодня, но только, чтобы завтра повториться вновь, принося еще больше отвращения к самой себе.

Мужчина оставил свою жертву и быстро оделся. Самодовольная улыбка скользнула на его пухлом щетинистом лице. Который раз он насладился этим молодым телом и остался полностью доволен, а как же иначе?.. Каждый раз ему нравится все больше и больше, каждый раз он чувствует себя лучше, когда унижает ее. Это такой своеобразный способ самоутвердиться, пусть даже вопреки всем человеческим законам. Все очень просто: для него никаких законов не существует, и творить ему можно все, что только он не пожелает.

— Ты сегодня отлично поработала. Не забудь умыться перед тем, как пойдешь к новому клиенту.

Он размеренно подошел к кровати, поправив свои черные с проседью волосы.

— Заткнись, Фейбер, — прохрипела девушка, поворачиваясь набок и болезненно съеживаясь в постели. Живот скрутило от волны отвращения, что стремительно перешло на все сознание. Невыносимо противно, настолько, что хотелось бы вздернуться и покончить с этим как можно быстрее, что бы там ни было. Так больно, так грязно и отвратительно...

— Кармен, — громко позвал мужчина, наклоняясь к юной особе и проводя рукой по ее мягким каштановым волосам, волнами спускающимися к лопаткам, — дорогая, что с тобой? — невинно пролепетал хриплым баритоном, уподобляясь помойным крысам, а это очень ему к лицу. От нового приступа злости, смешанного с отвращением и болью, Кармен стиснула зубы, чтобы не завыть от этого чувства, что шипит в ней при одном только взгляде на этого человека.

Ехидство нагло скользило в голосе. В каждом жесте, в каждом взгляде. Вся его гнилая натура являлась одной сплошной фальшью, за которой жила крыса, самая настоящая крыса без души, с гнилой пустотой внутри, отравленной и прогнившей. Он не сочувствовал ни капельки, даже не знал, что такое качество может быть присущим человеку. Ему простительно, ведь такого как он, язык не повернется назвать человеком. Если бы не он, то все могло бы быть по-другому. Если бы не он, то жизнь сложилась бы иначе.

"Лучше бы я умерла тогда в канаве..."

— Ты ненавидишь меня, я знаю, — гадко усмехнулся, жадно рассматривая пышную оголенную грудь. — Но только я могу делать с тобой все, что только захочу на полных правах. Наслаждайся временем.

Сказав это, Фейбер ушел, громко хлопнув дверью и оставив девушку совершенно одну.

Теперь можно поплакать.

Набрав в грудь побольше воздуха, молодой человек устремил взгляд миндалевидных хитрых голубых глаз вдаль. Ему казалось, что эта поездка никогда не закончится. Стук копыт, шум кареты, то и дело, раздающиеся ворчание кучера — все это действовало на нервы, заставляло морщиться и хмурить время от времени свои широкие длинные брови рыжеватого оттенка. Каждый день одно и то же. Каждый день по мотивам старого.