Глава 1

***

Все дороги ведут из Пустыни и лишь одна в нее

Арахна Реверс.

***

Когда-то давно меня ценили. Я что-то для кого-то значил. Кто-то волновался обо мне. Где-то были люди, кому я не был безразличен. Они откровенно радовались моим успехам и переживали, когда я снижал планку, не сумев нагнать прошлые высоты.

Возможно они, — моя семья, и сейчас волнуются. А быть может и не заметили ничего. Во всяком случае сейчас уже поздно о чем-то мыслить… Сейчас это все куда-то минуло. Пропало. Испарилось. Испарилось подобно капелькам пота, что выступают от безнадёги организма справится с непривычной ему температурой.

Быть может когда-то я занимал высокий пост, а может меня не подпускали даже до обуви слуг высших господ. Как бы то ни было… Я давно понял, что умираю… Да, полагаю, Она ощущается именно так.

Многие дни прошли с того момента, как я что-то пил или ел. Из памяти мало по малу стали стираться такие вещи как вкус и безвкусие. И жажда, и голод, и желание, и предвкушение не уступили им в скорости. Давно пропало волнение от ранее ведомого явления 'трапеза' и 'питье'. Их не стало, как и многого другого, что занимало мои думы и участки души.

Однако это не затронуло поверхностные ощущения. Чувство испепеляющей жары никуда не делось.

Разум мой давно поглотил зверь, враг моего народа. И имя ему – Пустыня. Многие лета она мешает им жить и я должен!... А что я должен… Погодите-ка, я должен был что-то доказать…

Что-то… доказать…

В глазах начало темнеть. Недавние гости, — голодные видения, перестали меня удивлять. Можно даже сказать, что я ждал минуты, когда все закончится. Однако…

Если скоро конец… Откуда такая легкость ощущения? Тело по-прежнему здесь, как и боль, им ощущаемая. Никуда не делись переживания о вчерашнем дне. Но… Будто бы ветром сдуло все тревоги, все корыстные мысли и пошлые видения. Все подлости, что я так старательно плёл в чей-то адрес. А в чей? Что этот неизвестный человек мне сделал? Человек? А это точно был он?...

Плевать.

Беспощадные ветра и раскаленные пески давным-давно пожрали плоть и принялись облизывать мои кости; в глаза и уши с каждым новым порывом задувало больше грязи и сора. Я уже не в состоянии различить какие бы то ни было звуки. Я не в состоянии разглядеть чего-то, да думаю, что мне это больше и не пригодится. Руки и ноги… Перестали слушаться еще день тому назад… День или два… Полагаю, что их погребли те же пески, коими жертвами и стали мои спутники…

Спутники?

А разве я был здесь с кем-то еще…

Голова нещадно болит. Появилось чувство, будто бы в ней стало больше места. Не знаю. Я уже ничего не знаю. Просто хочу, чтобы солнце перестало. Или хотя бы мимо проплыло небольшое облачко, и продержалось ровно столько, покуда проблема маленького человечка не разрешилась…

Дни моей былой жизни унеслись прочь вместе с надеждами, что над бурлящей жарой пустыни разразится гроза, способная смыть само основание мира. От мыслей на спасение не осталось ни крупиц, свет покидает меня и меня это вполне устраивает. Нет сил злится, нет сил переживать. Нет сил. Есть только неоправданный покой и желание заснуть…

***

Где-то далеко началась песчаная буря. Множество раскаленных песчинок кружились в танце с невидимыми саблями. Опасность такого танца повергла бы в ужас и бегство даже самого бравого воина имперской стражи, однако… Навстречу ей плавно вышагивали, высоко поднимая длинные стройные ноги, три царственные фигуры. Это были верблюды. Их ход сопровождало пение трех колокольчиков. Оно было легким и едва уловимым. Рев всемогущей стихии пытался, но не справлялся с собственными попытками заглушить их мерный стан и звон. Верблюды шли вперед, подбираясь до бури вплотную. Шествие остановилось. Царственные животные-покорители пустынь осознавали риски и вовсе не желали идти к очевидной погибели. Их откровенно не привлекала такая перспектива. Они были бы рады и с большей охотой прошли бы путь в дни долее, зато более безопасный, а главное – проверенный.

Верблюды плаксиво кричали, вторя друг другу. Они топтались на месте, загребая широкими копытами накалившийся добела песок. Надеясь избежать участи крупных камешков и веточек куста перекати-поле – брыкались и натягивали поводья, пятились, разворачиваясь в корпусах; гремели упряжью и отчаянно стучали квадратными корзинами, аккуратно прикрепленными к попонам у самых их боков.

На шум ожидаемого сопротивления проснулся их Погонщик. Его закутанная в дорожные одежды фигура пару раз качнулась не в такт шагу каравана, отчего он чуть не свалился из седла вовсе. До недавнего времени безмятежно дремавший наездник оживился и, начиная внемлить их мольбам, принялся успокаивать зверей, пока ситуация не осложнилась до нерешаемого исхода. Его верблюд на вид был самым старшим: его шерсть давно приобрела благородный серебристый оттенок, а волосины из ушей и с бороды местами свисали невообразимо длинными лохмами, придавая ему обличие старца. Погонщик любовно поглаживал верблюда-главаря по его длинной лохматой шее. Аккуратно почесывал его щетинистые щеки. Стал нашептывать на ухо вожака напутствие о спокойном пути, и просьбы относительно их путешествия.

— Ты не понимаешь, — молвил наездник с искушающей интонацией, — Там очень много колючек. Прямо за этой крохотной неприятностью. Пожалуйста, я тебя прошу, Корсак, проведи нас сквозь бурю. Ты же не хочешь, чтобы твои Воины песков потеряли пыл, который ты им с таким трудом прививал?

Серебристый верблюд внимательно слушал, всматриваясь в скрытое за обширным платком лицо своего господина. Каждое слово было для него бесценно, однако эта последняя фраза произвела эффект выпавшего в жаркий пустынный день куска льда.

Он не мог позволить рухнуть своему авторитету, а потому, издав самый вызывающий и неистовый рев, Корсак возвестил своим соратникам о продолжении шествия. Помаленьку караван двинулся вперед и Погонщику оставалось выдохнуть победное «Фуф» за идею с поднятием боевого духа. Все же буря продолжала бушевать впереди от них. Она была не менее реальной, чем желание одинокого крохотного человечка пресечь празднество природного хаоса.