Дети долгой зимы

Дети долгой зимы

Санса чувствовала лёгкое недомогание уже давно – оно преследовало её, когда она обходила полуразрушенный Винтерфелл, наблюдая за тем, как замок медленно восстанавливается, наваливалось тяжёлой волной по утрам – приходилось заставлять себя оторвать голову от подушки, накатывало дурнотой при виде еды – приходилось открывать окна, чтобы глотнуть свежего воздуха, а то и вовсе поспешно покидать комнату. Санса знала, что это означает – головокружение, тошнота, слабость, сонливость, непривычная тяжесть собственного тела. Знала и всё же не признавалась никому, даже самой себе, боясь, что надежда окажется ложной, как оказывалось множество надежд до этого.

Санса давно научилась скрывать боль за улыбкой, таиться и прятаться, и теперь просторные платья и тяжёлые меховые плащи надёжно скрывали её фигуру от посторонних взглядов. Санса научилась прислушиваться к шёпоту слуг, сплетням и слухам, витающим по коридорам замка, замечать жадные и любопытные взгляды – таких, направленных на неё, новую королеву Севера, было множество, но ни в одном из них она не прочитала того самого вопроса, ни разу в кухонных шепотках не проскользнуло то самое слово. Лишь мейстер Уолкан изредка кидал подозрительные взгляды в её сторону – ну так на то он и мейстер, чтобы видеть невидимое и обнаруживать тайное.

Санса рассказала обо всём сама – однажды под вечер она вызвала мейстера в свои покои и, приложив ладонь к уже чуть округлившемуся животу, объявила, что ждёт ребёнка. В расширившихся глазах Уолкана мелькнули недоверие и страх, но он благоразумно воздержался от вопросов – по крайней мере, до тех пор, пока не осмотрит госпожу. Закончив осмотр, он объявил, что всё в порядке, здоровье леди Старк вполне позволяет произвести на свет здорового наследника... или наследницу.

– Наследника, – ответила Санса. Каким-то тайным, самой ей неведомым чутьём она знала, что родится мальчик.

– Могу ли я спросить... – мейстер всё никак не осмеливался задать следующий вопрос, но леди Старк поняла, что вертится у него на языке.

– Его отец – Сандор Клиган, – объявила она, гордо подняв голову. – Пёс, герой битвы за Винтерфелл.

И один из немногих, кто пережил её, добавила она про себя. Перед глазами Сансы ясно предстал Великий чертог Винтерфелла, множество длинных столов, уставленных яствами, мерцание свечей и полумрак под сводами. Она ощутила запах жареного мяса и хмельного вина, услышала шум множества голосов – смех, плач, торжествующие крики, пение... Как наяву увидела Джона, печального даже в такой счастливый миг, драконью королеву, тонкую и холодную, как ледяная статуя, с белыми локонами по плечам – тогда казалось, что они с Дейенерис ещё смогут договориться... Услышала раскатистый хохот бородача Тормунда и едкие шутки Тириона, увидела раскрасневшуюся от вина и впервые за долгое время улыбающуюся Бриенну, Джендри, который рыскал взглядом по залу, выискивая Арью. Тогда они все были вместе, на одной стороне, и казалось, что всё ещё может быть хорошо.

Санса не опьянела в тот вечер – она выпила совсем немного вина, и разум её оставался холодным. Она была трезва и вполне сознавала, что делает, когда садилась напротив Пса, только что шуганувшего хорошенькую служанку, когда говорила с ним, глядя прямо в глаза, когда сжимала его широченную ладонь и с улыбкой рассказывала о том, как скормила своего второго мужа псам.

Она знала, на что идёт, когда оглянулась, уходя, и Пёс, следуя немому призыву, направился за ней. Она знала, что будет, когда прошла весь путь не оглядываясь, в полной уверенности, что Клиган идёт сзади, слыша его шаги за спиной, вошла в свою комнату и лишь тогда развернулась, расцепляя острую заколку на медно-рыжих волосах. Даже когда Пёс прижал её к стене, сминая юбку на бёдрах и разрывая ткань на груди, Санса оставалась собой – она знала, что хотела именно этого и именно сейчас, когда тепло битвы ещё не успело остыть на губах, когда руки ещё помнят сталь, которую она сжимала, отбиваясь бок о бок с Тирионом от мертвецов, когда кровь ещё горяча, и она, Санса Старк из Винтерфелла, не превратилась вновь в ледяную скульптуру.

В её пока ещё недолгой жизни Сансе не везло с мужчинами. Можно сказать, очень не везло. Джоффри был её прекрасным принцем, дарил драгоценные камни и целовал – а потом этими же мерзкими, похожими на червяков губами отдал приказ отрубить голову её отцу. И после одаривал её уже не самоцветами, а синяками и насмешками. Тирион был добр к ней, Санса помнила это, и он не коснулся её, но она до сих пор вздрагивала, вспоминая тот их единственный поцелуй на шутовской свадьбе и изуродованное шрамом лицо с разными глазами. Петир Бейлиш клялся в любви то ей, то её матери, а от губ его нестерпимо пахло мятой, и они были такими же холодными, как и серо-зелёные прищуренные глаза. Рамси кусал её и рвал на части, как настоящий пёс, смеялся, когда она кусала в ответ или пыталась ударить, и злился, когда Санса сносила всё молча, лишь прожигая его своими льдистыми голубыми глазами.

Она думала, что после Рамси вообще не сможет выносить прикосновения мужчин, но это лишь отчасти оказалось правдой. Теон, перенёсший ещё худшие пытки, чем она, помог ей спастись, и Санса обняла его, не обращая внимания на грязь и вонь. Джон Сноу был её братом, единственным, как она думала, кто остался у неё, и она упала в его объятия, повисла на шее, несмотря на то, что была выше – он подхватит, поддержит, не даст упасть... Тирион сжимал её руку в крипте, придавая сил, и Санса была благодарна ему за это.

С Псом всё было иначе. Он был груб – не как Рамси, стремившийся причинить боль как можно более извращённым способом, а как зверь, грубость которого заложена в его природе – иначе он не умеет и не хочет. Он был осторожен, насколько вообще мог быть осторожен пьяный Сандор Клиган. Он по-прежнему называл её Пташкой, и у Сансы текли слёзы – не от боли, которой она почти не чувствовала, а от этого ласкового обращения. Пташки давно нет, Пташка умерла в Королевской Гавани, разбилась о скалы Долины, похоронена под снегом Винтерфелла – так зачем же Пёс зовёт её так?