Дети Эртеса

Приторная улыбка

В лесу на склоне горных вершин, залитых палящим летним солнцем, молодой травник брел среди непроходимых зарослей. Взмокший и отравленный жаркими лучами, он не мог найти дороги домой. Шел он, едва удерживая в руках плетеную корзину с увядающими цветами да иссушенную флягу.

Когтистые ветви хотели прибрать его к земле, дикие звери провожали хищными взглядами, мечтая разорвать его плоть на куски и оставить на съедение червям. Юноша не знал, долго ли он здесь, ему чудилось, что уже с несколько дней он ходит кругами. Травник мечтал отдохнуть, но каждый шорох гнал его вперёд, вглубь горных терний. Лоза всё больше тому радовалась, звери всё больше скалились, черви, жаждая вкусить молодой плоти, сползались к его ногам. Казалось, что весь горный лес хотел забрать молодого травника к себе, схоронить среди ветвистых зарослей, сделать его скелет главным украшением чащи, увенчав череп маковым венком. Солнце палило сильнее, неумолимо проникая сквозь разносящиеся прочь кроны причудливых злых деревьев. Смерть медленно подползала к нему со спины, когтистыми лапами царапая камни.

Где-то за тернистыми кустами гулко журчала каменистая буйная река, извиваясь, словно змей, водопадами и причудливыми изгибами, ослепительно сверкая в солнечных лучах. Обезумев от бреда, что вдарил ему в голову от вида желанной влаги, парень из последних сил ринулся на ее настойчивый зов. Та обращалась к нему по имени, словно молила, чтобы он отдался власти мощного её потока, разбился о древние камни, захлебнулся прохладными водами, а после стал пищей для волка, который счастливо набредет на остывшее, истерзанное тело, нещадно выкинутое на берег течением. Он, спотыкаясь, брел к воде с ужасом в глазах, словно потерял остатки благоразумия. Юноша даже уже не знал, хочет ли он жить, не знал, когда закончатся эти бесконечные поиски хотя бы намёка на спасение, но зато понимал, как сильно жаждет каждой частью своего тела, чтобы всё вокруг него наконец стихло.

Когда прозрачная, залитая солнцем вода показалась среди зарослей, он рванул к ней, надеясь найти то смерть, то спасение в ее прохладе. Он не мог боле терпеть, как все живое вокруг хочет вкусить его плоти. Трясущимися ногами он сделал короткий шаг и вдруг упал. Падая, он не успел увернуться в полете от шипастой ветви, которая тянула свои цепкие пальцы к его голове, пытаясь схватить, но лишь порезала его висок, пролив на землю так сильно желаемую этим лесом кровь.

Он так и остался лежать у русла горной реки, все еще видя в своем бреду злые тернии леса. Вокруг него бушевала разноцветными невесомыми лепестками цветочная поляна. И, словно радуясь столь прелестному гостю, протягивала к его конечностям свои нежные цветки и листья, игриво щекоча. Но юноша лежал без сознания и не слышал, как поют вокруг птицы и как умиротворенно течет вода, иногда ударяясь об камни. И никаких червей под ногами его не было, лишь спелые ягоды, что опадают в это время года с деревьев. А дикие звери, что преследовали его, были изгнаны из местных лесов беспощадной войной, что была пару зим назад.

Беспокойный сон и боль в виске длились, пока до его воспаленного страхами слуха не донеслось тихое пение. Прекрасный голос не нарушал идиллии природы, звуча с ней в унисон, подобно самой прекрасной флейте. И тут же все ужасы гор расползлись по сторонам, поскуливая где-то в кустах от страха перед божественным пришествием.

Но никакого бога и не было. Юноша распахнул глаза, чувствуя у себя на лбу полотно мокрой ткани, порванной с рубахи. Жар отступил, и он увидел над собой взволнованную прекрасную девушку. Ее лик еще не был изуродован ни старостью, ни войнами, ни болезнями. Она пела ему тихую колыбель и гладила по щеке. Умиротворение обуяло его, и юноша наконец уснул. Безмятежным крепким сном, дарящим долгожданный отдых и тишину.

***

Он проснулся на рассвете, лежа в своем доме на отшибе горной деревни, что была в нескольких милях от той реки. Незнакомка все так же тихо напевала, сидя у печи. Она была одета в платье его жены, упокоившейся годом ранее. Расшитая красными нитями рубаха была почти одного цвета с ее медными густыми волосами, которые она заплела в косы. Легкая улыбка не сходила с ее алых пухлых губ. В руках она держала кусочек ткани, легкими движениями превращая его в искусную вышивку.

Травник приподнялся на локтях в немой нужде получить ответы. Но дева подошла к нему и лишь приторно улыбнулась, какое-то время просто вглядываясь в лежащего среди простыней парня. Ее лицо было самым прекрасным, что он когда-либо видел, но от того, где-то с самого краю сознания, пугающим нутро. Девушка села рядом с травником, взяла его за руку и спросила:

— Грим, тебе что, не говорили, что в полдень на солнце опасно без шляпы выходить, или ты грибов объелся?

Парень удивленно захлопал глазами.

— Ты кто и откуда знаешь мое имя?

— Я всё знаю и теперь буду тебя оберегать. Стану твоей новой женой, и ты возлюбишь меня столь сильно, как никого доселе не любил.

Он даже воспротивиться не успел ее словам, как вдруг его одолело желание уснуть. Только вот когда он проснулся, то уже и вправду полюбил пугающую незнакомку до гробовой доски.

Так ведьма с ним и зажила. Молодая и резвая, знала о природе всё, что ни спросишь, умела снимать любой недуг и хворь. Она всегда звонко смеялась и часто дурачилась, то и дело сравнивая себя с солнцем за задорный нрав и яркую наружность. Девушка научила Грима иначе собирать, отваривать травы и подкармливать мелкую животину так, чтобы она сама шла в силки.

Следующий год в деревне выдался урожайным, даже притом, что та стояла на неплодородном склоне горы. Посевы выросли вдвое выше обычного, засыпав всё в округе горстями своих не умещающихся в колосьях зёрен. Никто не знал, что за чудо снизошло до столь суровых краев… И только рыжая ведьма порой выходила из дома заполночь, завернувшись с головой в плотный темный плащ, да разговаривала с молодыми и слабыми побегами.