Дети ждут ёлок!

Глава 1

Экспедиторам, водителям и их боевым машинам посвящается!

Открытая дверь склада призывно светилась во мраке раннего декабрьского утра, и наивный человек мог бы подумать, что там царит тепло и уют, — иначе зачем бы мне было так спешить туда, наперекор мелкой едкой метели и холоду, в настежь распахнутой чёрно-жёлтой куртке, делавшей меня похожим на гигантского зимнего шершня. Но я-то знал, что ожидает меня внутри, и, ворвавшись на склад, с ходу ощутил привычное биение сумасшествия, неизменно сопутствующего всякой работе по доставке чего-либо куда-либо.

— Здравствуйте, товарищи экспедиторы!!! — дико заорал я, вклиниваясь в хаос безмерно суетящихся людей и пытаясь найти Генерала Склада с моим путевым листом на сегодня. Наш склад располагался в большом общественном туалете на территории старого парка, недалеко от центра Москвы. Зимой туалеты не работали, и администрация с радостью сдавала их под жильё гастарбайтерам или любые другие коммерческие нужды, в частности, под наш склад “элитных датских ёлок”, продажей и доставкой которых мы тогда занимались. Несколько просторных помещений были до отказа набиты ёлками всех размеров и мастей, так что приходилось протискиваться и переступать через них на каждом шагу. Часть лесных красавиц, заботливо выращенных на ферме в Дании и привезённых сюда для медленной смерти в жарких московских квартирах, стояла вдоль стен. Одно неудачное движение влекло за собой их дружное падение, и вы, придавленный и погребённый этой щетинистой лавиной, долго и отчаянно барахтались где-то внизу, нещадно ругаясь и силясь встать, а встав, нещадно пинали их тщательно упакованные в сетку упругие тела. Ёлки проникали в ваш мозг, желудок и задницу, они снились вам, являлись вам наяву, и весь мир был замкнут только на них. Всё на свете пахло и выглядело как они, и это великое и прекрасное безумие уже никогда нельзя было полностью вычеркнуть из своей жизни. Это было нечто вроде клейма, изображавшего (по моему разумению) две скрещенные ёлки на фоне бешено мчащейся сквозь снежную пургу газели с включёнными фарами, которые символизировали ночь, в которую погружалось ваше сознание.

— Здравствуйте, товарищ Генерал Склада!

— Да… Привет…

— Какова дислокация противника?! Что докладывает телефонная разведка?

Андрей, третий день подряд дежуривший по складу, вконец очумевший от бессонницы, отгрузки, суматохи и плохого кофе, хмуро протянул мне лист с адресами клиентов и размерами ёлок, которые нужно было им доставить. Я бегло глянул маршрут.

— Ого! Рублёвка, “Алые паруса”… Пойду пороюсь в унитазах — таким людям ведь подавай всё самое лучшее!..

Серёга безнадёжно махнул мне рукой и исчез между ёлок. Вытащив из кармана рулетку, я побежал в мужское отделение, лавируя между сотнями ёлок и весело покрикивая на однополчан. В мужском было относительно тихо. Тут хранились небольшие, до полутора метра, ёлочки — предмет нашей гордости и восхищения. Они действительно были великолепны, вот только место их хранения вызывало у нас бесконечное и радостное злословие. Эти чуда были аккуратно навалены в длинном ряду кабинок, штук по 20 — 30 в каждой, а особенно хорошенькие были любовно вставлены в холодные и бессердечные глубины унитазов и писсуаров. Если бы владельцы огромных, баснословно дорогих квартир, таун-хаусов и рублёвских особняков знали, где и как хранятся их дорогущие древа, они бы просто обосрались бы от горя и возмущения. В этом отношение особенно приятно было вручать такие ёлочки (а такая ёлочка была у каждого уважающего себя экспедитора!) каким-нибудь расфуфыренным и снобически настроенным мадам, мелочно торгующимся из-за копеек и брезгливо смотрящим на вас и весь мир. В таких случаях я обычно просил их понюхать, как замечательно пахнут эти продукты датской предусмотрительности… И когда их высоко-холёные носы придирчиво склонялись к хвое, я расплывался в улыбке: “Чувствуете?” — спрашивал я. “Да… — неуверенно говорили они. — Пахнут не как наши ёлки, но запах… приятный… Да, определённо они ОТЛИЧНО пахнут!” Я улыбался ещё шире и отказывался от чаевых — зачем так много удовольствий сразу?!

В сущности, рулетка мне была не нужна. Я на глаз легко определял размер ели с точностью до 5 — 10 сантиметров, а по внешнему виду (все ели ещё в Дании были надёжно упакованы в плотную сетку и были похожи на торпеды) мог определить, насколько она будет пушистая, ровная и красивая вообще. Я работал на совесть и по возможности всегда брал самые лучшие ёлки, но к концу декабря их оставалось всё меньше и меньше, и нередко клиент получал довольно-таки чахлое деревце, взамен на свой совершенно полновесный и длинный рубль. И это притом, что сделать заказ он мог ещё в ноябре, с тем условием, чтобы елку доставили ему ближе к Новому году. Увы, такая предусмотрительность оборачивалась ему боком, и его справедливое возмущение не знало предела. Это был самый неприятный аспект работы, и тут мы были совершенно бессильны. Возможно, этих людей успокоил бы тот факт, что другие клиенты, получившие отличные елки раньше всех, звонили нам и тоже жаловались, что те высохли и пожелтели…

Воистину нельзя было предусмотреть всего наперёд: и самая лучшая ель могла не понравиться клиенту, и самая обычная нередко вызывала умиление всей семьи.

Оперативно отобрав и закинув в газель нужные ели (и положив про запас ещё с десяток), прихватив подставки, пилу, топор и прочую мелочь, я закрыл борт машины, опустил и закрепил тент и побежал к Андрею, хотя в этом и не было никакой необходимости.

— Разрешите доложить! — бодро рапортовал я. — Первая Краснознамённая Конно-Газельная Ёлочная Бригада им. товарища Доставки к отправке готова! Загрузка отсеков полная — 25 торпед!

Андрей неистово замахал на меня руками. Его тошнило от моей кипучей энергии и нездоровой бодрости в такую рань, но я был неумолим и продолжал орать:

— Дети ждут ёлок! Разрешите отдать концы?!

— Да катись ты! Псих! — не выдержал он.

Чудовищный распорядок этой работы безнадёжно расшатывал всем нам нервы, и если кто-то (вроде меня) становился от этого истерично-бодрым, то у других, напротив, начиналась глубокая и чёрная депрессия, выражавшаяся в апатии, отсутствии аппетита и неожиданных вспышках беспричинного гнева.