Девушка и стекло

Девушка и стекло

Будет осень и будет мокро
Ранки старые отболят
Время - лучший на свете доктор
Не дающий напрасных клятв

Андрей Пшенко

Поздняя осень хозяйничала как на улице, так и в душе.

Угрюмые холодные дни с нудной ледяной моросью, колючий промозглый ветер, голые ветви безжизненных дерев – всё заставляло зябнуть.

Асфальт в бесформенных дырах от замороженных луж давил на нервы. Стремительно улетающие куда-то вдаль облака намекали на невозвратность. Смутно ноющая, невыразительная какая-то, сентиментально-плаксивая грусть, вгоняла в уныние, которое как ядро фурункула, невозможно выковырнуть.

Всё однажды кончается. Всё!

Обиднее всего, что Светлана убеждена, что это была любовь. Настоящая большая любовь.

Вот именно – была. Тогда почему, почему он ушёл, громко хлопнув дверью!

Расстались довольно давно: два месяца, десять дней и четырнадцать часов назад. Можно сказать, что с тех пор прошла целая вечность, наполненная немилосердными корчами души, наркотической ломкой в каждой клеточке безвольно размякшего тела.

Душа безжизненна, возможно, уже мертва.

Сложно осознавать реальность, которую не принимаешь.

До сих пор Светлана болезненно прощалась с иллюзиями, пыталась вымарать, затушевать в памяти всё, что связано с разрушенными отношениями. Вернее – старалась расстаться с Димой и его образом, что удавалось не сказать, чтобы очень.

Его проекция, точнее предельно реалистичный прототип внутри головы, не давал покоя. Любимый в своём прежнем обличии приходил, когда вздумается, издевательски шутил, напрягал возбуждающими ласками, искушал, насмехался, дразнил.

Света сходила с ума от его такого родного, манящего запаха, который никак не выветривался из памяти. Стоило дотронуться до любого связанного с Димой предмета, бросить взгляд на пейзаж, где вдвоём бродили, обнимались, смеялись, как мгновенно включалась цепочка живых ассоциаций. В мозгу начинала безжалостно крутиться молотилка, перемалывающая мысли исключительно о нём. Света то и дело забывала, где находится, вступала в безумные диалоги с ним и с собой.

Почему, зачем, если он навсегда закрыл дверь души, оборвал связующую нить! Он есть, но его точно нет, и никогда больше не будет рядом.

Танцующая на промозглом ветру опавшая листва, которой можно было позавидовать – выглядела вызывающе шикарно.

О чём она загадочно шуршит? Наверняка сплетничают о её неприкаянности.

Разве её вина, что Дима ушёл! Им было так хорошо вдвоём и вдруг счастье, ощущение благополучия и блаженства разом закончилось.

– Хватит, хватит, – пронзительно шептала Света, – я устала ждать, что ты передумаешь, вернёшься! Отпусти, дай возможность заснуть, разреши про тебя не думать.

Нужно было в самом начале, когда скворец в душе весну прославлял, романтики нахлебаться досыта, пока горячо, влажно и сладко, пока дрожь в коленках и дурман в голове, да и разбежаться, не успев прорасти, друг в друга.

Так ведь нет – корни пустил в теле души, а крону безжалостно отрезал.

– Что я имею в сухом остатке, – размышляла Света, – учёба недоучена, работа недоделана, судьба исковеркана состоянием гнетущей пустоты.

Жизнь была перекроена под любовь. Так и не проявленные до логического завершения чувства словно завернули в грязную тряпочку и отправили в мусорный бак. Это жизнь, это будущее!

Эх, все-таки не удержалась, опять начала себя жалеть.

Обещала же себе – не буду про него думать. Прогуливаться, туда-сюда буду, просто так, развлекаться, петь, шутить и смеяться, когда особенно плохо.

Возьму и махну куда-нибудь на край самого крайнего Севера, где только айсберги и белые медведи кругом, а из мужчин, смотритель семидесяти лет от роду, тишина, и ни одного напоминания о нём, о том, что отныне я в этом мире абсолютно одна.

Как же ей было лихо!

Девушка зашла в кафе, заказала горячего чая с лимоном, но так и не притронулась к нему, потому, что прикоснувшись к чашке, почувствовала уютное тепло. Его тепло: родное, манящее, влажное.

Света забылась на миг, уселась в кресло, как дома, с ногами, обняв колени руками, закрыла глаза и принялась вспоминать: улыбку, движения, голос.

–Девушка, извините, это кафе – не вокзал. Вы спите почти час. Будете ещё что-нибудь заказывать?

Дима причинил страдания, боль – увесистая причина ненавидеть, а она любила. Теперь уже непонятно – его самого или память, в которую от избытка невостребованных чувств, от прилива неуправляемых эмоций, вливались нескончаемые потоки творческой энергии.

Был ли её любимый таким, кого она выдумала? Теперь сложно сказать.

Захотелось пойти туда, где много людей. В толпе легко затеряться, можно придумать легенду, вообразить себя счастливой. Наивное, но спасительное желание – согреться в иллюзорном сиянии придуманной нежности.

Торговый центр походил на огромный аквариум. Дима не любил магазины.

Здесь можно ни о чём не думать, тем более о нём.

Яркие, озабоченные люди-рыбки сновали туда-сюда, не замечая никого, кроме себя. Создавалась иллюзия движения, как бы настоящая жизнь, разноцветная суета, но, увы, судорожное вращение света, эскалаторов и людей не успокаивало – раздражало. В нём не было ни смысла, ни цели.

Сложно представить, но одиночество в толпе куда более осязаемо, неотвратимо и безжалостно, чем наедине с собой. В скоплении снующих во все стороны разом людей мысли принимают отчётливо негативный оттенок, появляется предощущение страха.

Вот и слёзы навернулись.

Светлана зашла в отдел, где бойко торговали шёлковыми и кашемировыми Павлово-Посадскими платками, нашла уютный уголок, но и он был прозрачен.

Убежать из этого мира невозможно, даже отгородившись стеной. Успокаивало одно – её не замечали, не видели, потому что окружающие были заняты исключительно собой, а она могла не спеша наблюдать за всеми. Просто так.

Создавалось впечатление, что никто никому не нужен. Оживлённая бессмысленная суета.