Девушки-мухоморы

В начале июля я вместе с двоюродным дядькой поехал на рыбалку, на маленькую безымянную речушку – приток Чузика. Виталий Николаевич жил с женой в городе Кедровый,[1] но город не любил, ругал его часто и с удовольствием, и почти всё время проводил на рыбалке, на охоте или в доме покойных родителей, в селе Пудино. У дядьки я не был давно, и в этот раз приехал на свадьбу его младшего сына. Приехал на два дня, а задержался на неделю, потому что Виталий Николаевич пообещал знатную рыбалку и щук весом по пять килограммов.

Но клёв был плохой. А если говорить честно – вообще никакой. Шла только самая досадная мелочь, да и то по рыбешке раз в три часа. Вечером мы развели костёр, поели, стали пить чай. Настоящий, таежный – с травами и сушеной ягодой.

- Утром рыба пойдет, - дядька утешал, скорее, самого себя, потому что я и без рыбы чувствовал себя неплохо. Хотелось закурить, но дядька запретил: таёжные законы и все такое. Я не стал спорить, потому что не знал, были они, эти законы, или Виталий Николаевич придумывал их на ходу, по мере надобности.

Дым от костра разгонял редких комаров, в реке отражались глазастые звезды, и было тихо-тихо, как никогда не бывает в городе. Мы разговаривали с дядькой «за жизнь». Впрочем, говорил, в основном, он. Жаловался на детей, которые «совсем свихнулись от цивилизации» и забросили дедов дом, был недоволен властями и телевизором, по которому показывали «всякую ересь», а когда я пытался сказать хоть слово, дипломатично обрывал меня: не ори, рыбу распугаешь.

Ближе к полуночи я отправился за валежником для костра, а заодно и по кое-каким личным делам. Набрал охапку и собрался возвращаться, когда услышал странный звук – низкое монотонное завывание, подхваченное лесным эхом. Будто ветер задувал в щели огромного дерева с пустой сердцевиной. «Пиу-пю… Пиу-пю», - гудело на весь лес. Жутковато, если не сказать – жутко. Поколебавшись, я бросил дрова и пошёл на звук, подсвечивая путь фонариком.

Завывание становилось громче и всё больше походило на странное пение. В конце концов, я сообразил, что это было. Тумран. Музыкальный инструмент племени ханты, проживавшего давным-давно на этих землях. Что такое тумран? Костяная пластинка с костяным же язычком, к которой привязана сухожильная нить. Прижимаешь пластинку к зубам, дёргаешь нить, оттягивая язычок – вот и музыка, похожая на вой ветра или на стоны какого-то мифического существа. Но кому пришло в голову играть на тумране ночью в лесу?

Впереди заблестел огонёк, а фонарик мой ни с того ни с сего погас. Наверное, сели батарейки. Сделав несколько шагов в темноте, я выглянул из-за еловых лап, да так и застыл на месте.

На круглой поляне танцевали девушки. Самые настоящие девушки – десять или больше. Они водили хоровод вокруг небольшого костра, возле которого стояла ещё одна девушка – она-то и играла на тумране. На танцовщицах были короткие халаты, расшитые узором «оленьи рога» и берестяные конусовидные шапочки с широкими полями. Шапочки темные, а пятна на них светлые - мухоморы, да и только. Мне приходилось видеть танцы народа ханты, исполнявшиеся женщинами. Танцовщица раскидывает руки, как крылья, кружится то в одну сторону, то в другую, похожая на яркую птицу. Девушки в смешных шапках танцевали именно так – кружились на месте, потом медленно шли кругом, соприкасаясь ладошками и ступая с пятки на носок.

Ночь, костёр, древняя музыка, танцующие красавицы – всё было необычно и таинственно. Кто же они такие? Откуда взялись?

Тут музыкантша громче загудела на тумране, а танцовщицы сбросили халаты и продолжили пляску обнаженными. От неожиданности я выпустил еловую ветку, и она хлестнула меня по лицу колючей лапой, словно укоряя, что подсматривать нехорошо. Но я предупреждением не проникся и снова отвел ветви. В темноте тела девушек казались белыми, как береста, и только свет костра расцвечивал плечи, груди и бедра золотистыми пятнами. Теперь плясуньи еще больше походили на грибы – с тонкими, гибкими ножками.

Залюбовавшись танцовщицами, я не услышал, как подошел Виталий Николаевич – дядька умел подходить бесшумно, только и заметишь, когда по плечу хлопнет. Глянув на поляну, он нахмурился, сунул два пальца в рот и засвистел. В ту же секунду девушки забыли о танцах и бросились врассыпную, оглушительно визжа. Некоторые подхватили халатики, некоторые и вовсе позабыли про одежду. Самой первой мчалась музыкантша, так ловко управлявшаяся с тумраном.

- Ну зачем ты, дядь Виталь? – упрекнул я.

- Чего удумали! – фыркнул дядька, выходя на поляну и забрасывая костер землей. – Мухоморницы, так их разэдак! Попадись мне хоть одна – выпорол бы, чтобы неделю сесть не могла!

Он подобрал брошенные халаты и повесил их на нижние ветки елей:

- Пошли, а то они за одёжкой подойти побоятся. Так и потопают до города голышом.

Мы вернулись на берег, дядька закурил, протянул мне пачку.

- Как же таёжные запреты? – невинно заметил я. Фонарик мой, кстати, благополучно заработал.

- Какие тут запреты, если вон – паскудницы голяком бегают! – дядька всё не мог успокоиться.

- А кто это были?..

Дядька зло сплюнул:

- Да дурочки молодые. Нет, чтобы делом заниматься - изображают из себя мухоморниц. Дескать, соблазнительницы они. Вот почему сейчас все девки хотят быть соблазнительницами? Не матерями, не жёнами, а соблазнительницами?!

Я поспешил перевести тему, потому что нравственность современной молодежи была любимым коньком Виталия Николаевича:

- Ты их мухоморницами назвал. Это кто такие?

- Не обращай внимания. К слову пришлось.

- Расскажи, дядь Виталь! Ты ведь все местные байки знаешь!

Дядька ещё позволил себя поуговаривать, а потом завел очередной рассказ: