Девятая жизнь

Девятая жизнь

...Во сне он видел, как по скрипучим половицам ходили чьи-то ноги. Рассохшиеся доски постанывали, жаловались на тяжесть, а он, не отрываясь, следил за чёрными ботинками. Потертая кожа, сбитые носки, на подошвах подсохшая рыжая глина. Ему не нравились эти ноги, потому он забился к стенке, тихонько подвывая от неприязни. Они... они напоминали о чем-то нехорошем, о чем-то таком, что он не хотел вспоминать. Внезапно сон изменился: он оказался в незнакомой комнате, на шкафу, среди пыльных коробок и пожелтевших бумаг. Сквозь грязные оконные стёкла пробивался тусклый свет, ложился пятнами на перевёрнутую мебель – пару плетёных стульев и такой же стол. Со стен свисали лохмотья обоев, пахло плесенью, мышами и старым гневом. Он потянулся, изогнулся так, что хвост едва не лег на уши, и спрыгнул вниз. Полёт длился бесконечно, он падал в огни, горящие огни, он падал, падал, падал...

 Снова этот сон. Он повторяется которую неделю, не дает насладиться пребыванием в новой семье. Кстати, как там его подопечные? Что-то подозрительно тихо они себя ведут.

 Огромный чёрный кот приоткрыл глаз и оглядел спальню. Никого. Придётся пройтись. 

 Коридор, детская, кухня. Нигде никого. Как же это он так оплошал, не заметил, как все ушли? Стареет, должно быть. Пора на пенсию. Он досадливо прянул ушами, подумав, что это – его последнее дело. 

 В подъезде зашумели, забегали. Крики и гам приближались с потрясающей скоростью; трудно поверить, что всего лишь двое детишек способны шуметь, как небольшой самолёт. Кот подошёл к двери и сел. 

 — Басик! Басик! — Крохотная девочка, не выговаривающая "р", ринулась к своему любимцу.

 — ...Нет, на даче мы не были ещё... Да, мам... Хорошо, — высокая женщина говорила по телефону.

 — Я разберу продукты, — долетело из кухни.

 — Ма, а Барсик стал ещё больше! — пропищала девчушка постарше.

 — Девочки, потише! Да, мам, я перезвоню... Катя, отстань ты от животного, дай мне ручку.

 Катя послушно выпустила кота из рук и повернулась к матери. 

 — Оля, не стой, раздевайся.

 Барс – он не любил, когда его имя переиначивали – отступил в тёмный угол, чтоб не мешаться под ногами, и оценивающе посмотрел на свою семью. Девочки трёх и пяти лет, обе рыжие и в веснушках, копии отца, молчаливого, рыжего и улыбчивого. Мать же совершенно иной породы: высокая, смуглая, с холодными чёрными глазами. За кем же присматривать? Слишком недолго он с ними, чтобы определиться с целью. 

Попасть в дом было совсем не сложно: пара ночевок в подъезде, жалобное мяуканье под дверью и терпение. Именно его не хватало ему – терпения и смирения, когда дети начинали играть со своей новой, живой игрушкой. Отвык он от людей. 

 — Ба-асик, — пролепетала Катя и вцепилась пухлыми ручонками в кота.

 — Мяу. — Он попытался отстраниться от ребёнка, упираясь лапами – когти были втянуты, но это не помогло. Его, такого солидного, покрыли сотней слюнявых поцелуев.

****

 Ночь снова прошла беспокойно – плохие сны не давали спать, вползали змеями в сознание, шипели из углов. Нехорошо. Интуиция никогда не беспокоила его по пустякам, она включалась лишь в преддверии неприятностей. Эти обещали быть самыми крупными. Что ж, придётся ему опять брать всё в свои лапы; а теперь не пора ли подкрепиться?

 — Миу! Ми-иу!

 Накормив сначала кота, потом детей, затем снова кота, семейство собралось на дачу. Следовало подготовить домик к зиме: об этом давно просила бабушка. Кота взяли с собой. Всю дорогу он провёл на руках у детей, притворяясь спящим. Девочкам это было даже на руку, так что к моменту прибытия в невеликое сельцо Барс весь извелся. Едва распахнулась дверца, он выскочил наружу и сразу же спрятался под днищем автомобиля. 

 Вид открывался невеселый. В осенней грязи, густой, холодной, жирно блестящей, утопали редкие домики, окруженные заборчиками из неструганных досок, чуть поодаль высился густой лес, наверняка населённый всякой живностью. На голых ветвях деревьев сидели угрюмые воробьи. Где-то заполошно, надрывно, изо всех сил лаял пёс, видимо, цепной, так как слышался звон металла. Людей не было видно, лишь кое-где над крышами поднимался дымок. 

 Семья двинулась к зелёным, выкрашенным масляной краской, воротам, за которыми прятался небольшой нарядный домик. У него был высокий фундамент, крыльцо с тремя ступеньками и настоящие резные наличники. 

 Пока его подопечные пробирались сквозь грязь, гулко ухающую при каждом шаге, он в пару длинных, стремительных прыжков добрался до дома и принялся обнюхивать дворик. Ничего необычного. Он задрал верхнюю губу, стараясь обнаружить старые, практически выдохшиеся запахи, и, кажется, на что-то наткнулся. Тонкий, незаметный аромат разложения, присущий болоту. Откуда он здесь?..

 — Басик!

 — Оля, смотри за сестричкой. Ты купил хлеб?..

 В доме – деревянном, старом – были невысокие потолки, разномастная мебель, пережившая на своём веку немало потрясений, крашеные полы, покрытые вязаными пёстрыми половичками, уютная большая печь и множество книг. Хозяева хлопотали: разводили огонь, готовили обед, проверяли подпол. Дети бегали из комнаты в комнату, стуча пятками, визжали от переполнявшей их радости. Ещё бы, такое приключение!

 — Мама, можно нам на улицу? — Оля шмыгнула носом.

 — Можно, только со двора ни ногой! И шарф Кате завяжи потуже. А то снова заболеет... 

 Он смотрел в окно, пока девочки долго собирались, неуклюже путаясь в складках одежд. А чуть скрипнула дверь, отодвинулась щеколда, – первым выскользнул в холодную сырость. Взрослые смогут постоять за себя и сами, а он пока посторожит молодняк.