Дикарь

Глава 19

В ответ он слегка улыбнулся.
Каждый уставился в свою книгу, и в комнате воцарилась бы тишина, если бы не постоянный, немного раздражающий хруст трескавшегося о зубы печенья.
Мои проклятые глазки бегали от фотографий мужчины, старшего брата Кая, к изображениям маленьких диких мальчишек и к реальному дикарю, сидящему слева от меня, отмечая сходства и различия.
У Кая темнее глаза, а у его брата — волосы. И последний больше похож на своего отца.
Мне никогда не работать в разведке или службах слежения, ведь любой хоть немного зрячий человек сразу бы заметил лишние взгляды и жесты с моей стороны. А Кай далеко не слепой.
Он одарил меня тяжелым взглядом, ясно говоря «Не лезь», но я еще сильнее, буквально в открытую, понимая, что шифроваться бессмысленно, пялилась на фотографии, книги и недовольного дикаря.

— Эти книги принадлежат твоей семье?

Зачем мне это знать? Спросите у глупого языка.

— Они принадлежат тем, кто их написал. Но так как эти писатели уже давно мертвы, думаю, они не против, что их труды пылятся на моих полках, — ответил дикарь, даже не подняв на меня глаз.

— Ты их украл?

— Нет.

— Твой брат их украл?

— Нет, — он нахмурил брови, — Наверное, нет, — дикарь прищурился, всматриваясь в изображение весело усмехающегося мужчины, — Все-таки нет. Он не любитель.

Кай встал, вернул книгу на полку и потянулся к миске с закуской, намереваясь её забрать.
Голодный организм запротестовал.
Мозг еще не осознал, а руки проворно схватили тарелку, пальцы обхватили прохладное стекло, глаза зло уставились на дикаря.
Почти совершеннолетний политик дерется за пачку чипсов.

Кровь прилипла к моим щекам, окрашивая их в ярко-красный, я быстро отпустила чертову миску. Будто бы унижений за эти секунды не было достаточно, Кай в то же мгновение решил уступить её мне, и, перевернувшись, тарелка с приглушенным стуком упала на отполированные деревянные панели. Печенье разлетелось во все стороны, треснуло, точно так же, как и моё более-менее нормальное настроение.

И я, и Кай одинаково переводили взгляд с крошек от крекеров на перевёрнутое блюдо, будто действительно не понимали, что произошло. Виновниками бардака в этом идеальном царстве уюта, литературы и воспоминаний были мы оба.
Неловко.

— Кто-то убирает здесь, а кто-то готовит ужин, — неуверенно предложил дикарь.

Я и готовка несовместимы в большей степени, чем я и уборка.
Дикарь облегченно выдохнул, когда я кивнула, соглашаясь с ним. Спорить не хотелось ни мне, ни ему, и это уже можно было назвать началом своеобразной дружбы.

— Тосты или макароны с сыром?

— На твой вкус, — я пожала плечами.

— Младенцы, заправленные кровью девственниц?

Я, конечно, понимала, что это довольно глупая шутка, и что нормальной реакцией было бы игнорирование, закатывание глаз, фырканье, но почему-то замерла.
Кай — Дикарь, а Дикарь — чудовище.
Почему?
Потому что помог полумертвой девчонке, целый день готов провести на кухне, лишь бы порадовать капризного ребёнка, и всеми силами защищает свой теплый, но противоестественный дом, свою неправильную семью.

Я точно такой же кареглазый монстр, но моя биография никогда не будет пестрить такими подвигами. Я эгоист, который заботится лишь о себе, о своих интересах, о своём будущем. Иногда мне кажется, что моя отвратительная внешность вполне соответствует моему противному характеру, слабой душе и жалкому внутреннему миру. В такие моменты отчаяния я начинаю вспоминать все хорошее, что когда-либо сделала, все светлое, связанное со мной, и неожиданно понимаю, что для девятнадцати лет существования этого мало. Ничтожно мало.
Но это несправедливо!
Почему же мой отец выглядит как приятный, ухоженный, идеально Белый мужчина, когда на самом деле является омерзительным гоблином, отбирающим у нуждающихся последнюю крошку хлеба?
Бессмысленные вопросы 
у бессмысленной девчонки
к бессмысленному мирозданию.

— Тосты. Без крови и детей, — незаметно усмехнулась я, — Пожалуйста.

Дикарь кашлянул, скрывая смешок, и почти что вышел из комнаты, но я остановила его.

— Кай, — губы медленно и тихо произнесли непривычное, новое для них имя, — А чем это, — я сделала неопределённый жест рукой, — Убрать.

Не собирать же по крошке, в самом деле.
Кай молчал. Он, сжав губы, рассеяно смотрел на меня, на перевёрнутое блюдо и обратно.

— Не знаю, — дикарь просто пожал плечами.

Я в замешательстве.
Над тёмной головой Кая будто кружились невидимые мысли, то синхронно собираясь в кучу, то игриво отталкиваясь друг от друга. Он запустил руку в волосы, и вопросы рассеялись, пугливо исчезли, боясь быть пойманными цепкими пальцами хозяина.

— Ладно, пойдём, — махнув рукой в сторону двери, предложил дикарь, — Оставь это.

— Здесь уберут? — Кай ведь не мог содержать порядок во всем доме, так? Неужели здесь работает обслуга? — Кто?

— Кто-нибудь, — краешками губ усмехнулся он, — Хотя… Можем кое-что попробовать.

Мне не понравилась ни гадкая ухмылка дикаря, ни его внезапное исчезновение.
Эта лёгкая манера общения напрягала своей простотой. Будто так и должно быть, будто так и нужно, будто я не притворялась какой-то несуществующей девчонкой, а он не мечтал разорвать горло моему отцу.
Я подняла блюдо, осмотрела его дно и стенки. Целое, ни одной царапины.
Будь на его месте любимые и прекрасные стеклянные наборы посуды моей матери, мне бы пришлось остерегаться множества осколков, готовых больно ранить даже самую грубую кожу.

Кай вернулся с небольшим и изрядно потрёпанным прибором в руках. Это была старенькая версия автоматических уборщиков, сейчас использующихся почти в каждом доме Республики. Удобный мини-робот, по форме напоминающий узкую коробку с округлыми краями, мог запросто заменить любые виды работ по дому, кроме готовки, стоит только выбрать нужную функцию.
Поставив его на деревянные панели, Кай нажал на кнопку пуска.
Секунда, две, три…
Ничего не произошло, даже экран не ожил. Дикарь вновь взял его в руки, хорошо потряс, так, что послышался звон ударяемых о друг друга деталей, наугад нажал на что-то. Результат остался ровно таким же, Кай слегка покачал головой и выжидающе посмотрел на меня.

— Я сделал все, что мог. Оно мертво.

Я никогда особо не разбиралась в технике, но это не смогло остановить мои же пальцы, неловко ощупывающие маленькие кнопки прибора и попутно нажимающие на них. Случайно я задела какой-то незаметный рычажок, и механизм запыхтел, сам уборщик странно завибрировал. Я чуть улыбнулась своей удаче и отошла на шаг, а Кай только решил поставить эту «коробку» обратно на пол, как она запустила в него сильную струю серой жидкости.
Это длилось буквально секунду, от неожиданности дикарь резко уронил уборщика, но прибору это было даже на пользу: заработал! Я отстранённо наблюдала, как он подъезжает к крошкам и ловко всасывает их в себя. Затем мой взгляд поднялся и завис на неровном, серо-коричневом масляном пятне, украшающем свитер Кая.
Грязь на чистом свитере грязного человека с отчасти чистыми намерениями.

— Я ни при чем, — выпалила я.

— Уже во второй раз, — одновременно со мной прошипел он.

И вправду. Только в этот раз мне хочется смеяться, а не бегать сломя голову по дому, разыскивая выход.
Нет, не смеяться. Фыркать.

— Даже неосознанно, — сокрушенно продолжил Кай, — Ты портишь мою одежду.

Я неосознанно порчу жизни, что уж говорить о рубашках или свитерах.

— Здесь чисто, — развела руками я.

Несмотря на свой возраст уборщик справился с беспорядком довольно быстро. И это радовало. Этот день можно было отметить в календаре зелёным маркёром: нормальный-почти-без-катастрофный-день.
В третьем сверху ящичке моего прикроватного комода сейчас пылится никому ненужный календарь. Он один ждёт моего возращения, ждёт моих ежедневных никому не нужных подписей, ждёт моих пометок никому не нужным фломастером. Некоторые дни в нем отмечены красным, синим или зелёным, другие — обведены в кружок или зачеркнуты, последние — остались нетронутыми ни мной, ни временем, ни происшествиями.
Дайте мне мой календарь.
Я цветом и символом передам все, что происходит вокруг.
И никто никогда не поймёт, что они означают.

— Я на кухню, — Кай кривился, рассматривая противное пятно, — Спускайся через минут десять.

***

Я бы спустилась буквально через пару минут, если бы не так пискляво и знакомо скрипнувшая половица.

В последний раз осматривая комнату, удостоверяясь в идеальном порядке, я подошла к стеллажу с фотографиями, а потом к книгам и ко столу. Захотелось куда-нибудь убрать «робота», проявить заботу об этом бесчувственном приборе, и я буквально опустилась на корточки, заталкивая его под стол.

Чертов скрип, раздавшийся, когда я надавила коленом на одну из деревянных панелей пола, будто перенёс меня домой, в штат.

Скрип половицы в кабинете отца — около четырех миллионов долларов в тайнике, спрятанном в полу.
Скрип половицы в комнате Евы — целый ворох каких-то бумаг и документов, поддельных карт и удостоверений.
Скрип половицы у кровати Сары — несколько толстых, массивных бумажных тетрадей в виде книг-дневников.

Это, наверное, один из инстинктов человека — глубоко закапывать свои секреты и одновременно жадно раскрывать чужие.

Такого понятия как «доверие» не существует, есть лишь осознанный шаг поделиться одной своей тайной, чтобы человек, пытающийся разгадать ее, в поисках случайно не наткнулся на другую, более грязную и темную. Вы дарите кому-то микроскопичную частичку себя, при этом крепко замуровывая двери огромной вселенной ваших тайн.

Я всего лишь взгляну.
Да, Кай может вернуться в любой момент. Да, это неправильно. Да, я не хочу ещё глубже погружаться в пучину этой жизни. Да, да и да.
Но я всего лишь взгляну.

Деревяшка не поддавалась, здравый смысл умолял прекратить, пальцы нагло ощупывали половицу, пытаясь наконец добраться до тайника.
Может, чем-то задеть её край?
Может, я неправильно давлю на неё?
Может, нужен ключ?
Может, просто спуститься вниз?

Я раздумывала о честности и морали, о том, что разбирание паркетных досок не поможет мне улучшить положение, когда деревяшка наконец сдалась и тяжело, со скрипом сдвинулась.

Меня поразила пыль.
Непонятно, как она попала буквально в пол, откуда её столько взялось, и почему никто не заботился о содержимом тайника. Её было так много, что я еле-еле различила около десятка тонких бумажных папок, опирающихся на стенки грязного «сейфа».
Пожелтевшие от времени, глубоко спрятанные под «землёй», они отдалённо напоминали документы, разные отчеты и графики отца.
Знала ли я о том, что, дотронувшись хотя бы до одной из них, оставлю за собой неизгладимый след стершейся пыли? Знала ли о том, что пыль уже не вернётся на прежнее место, и понадобятся годы, чтобы улики исчезли?
Да.
И, правда, это остановило меня.

Но затем, словно по велению ужасно озлобленного на меня рока или какой-то другой насмехающейся твари, я... чихнула.
Просто, глупо, громко и неожиданно.

Осевшая тяжёлая пыль резко взлетела, заразила собой воздух, и мне вновь пришлось чихнуть.

Я ошарашенно глядела на слетевшие с папок доказательства собственной глупости.
Глаза слезились, секунды быстро бежали, мозг пытался найти выход, но мои поганые пальцы снова его определили.
Ведь хуже быть уже не могло, так? Преступление совершено, и, пока преступник не пойман, он должен получить выгоду. Меня не интересуют миллиарды, меня гложет противное любопытство.
Я не хотела лезть в чужие документы, но та странная штука — судьба, в которую я даже не верю, все устроила сама.

Аккуратно взяла первую папку, аккуратно раскрыла, аккуратно взглянула в чётко сфотографированные глаза своей матери.
Не чувствуй и не паникуй, Джун, абстрагируйся и анализируй.

Мои пальцы не дрожали, пока я медленно листала страницы её тщательно подобранного досье. Здесь были медицинские карты, скандальные вырезки из статей газет, разные пароли от её учетных записей. Дикие шпионы собрали все то, о чем, наверное, не догадывался даже её муж.

Мои глаза спокойно перемещались от слова к слову и замерли лишь два раза.
Когда я прочитала своё имя в графе «Семья».
Когда наткнулась на маленькую, смазанную фотографию, где Диана Моретти не официально улыбается, не подписывает бумаги, не участвует в переговорах, а скованно обнимает свою маленькую дочь, восьмилетнюю дикую дочь.
Изображений со мной больше не было, но были вклеены ещё пара снимков мамы.
Никогда не видела признаков старения на её лице, никогда не думала, что у нее появлялись морщины и темнели круги под глазами, Диана — это что-то вечное и постоянное для меня.
Как и любая мать для своего ребенка.
Но эти снимки не то чтобы явно «говорили» о её возрасте, они «шептали», что время не бесследно проходит даже для нее.
Их сделали около семи или восьми лет назад, и все досье не обновлялось, наверное, столько же.

Подозревая, что точно такие же документы и в в остальных папках, я убрала на место эту и протянула руку к следующей.
Сара Робертс мило улыбается на камеру, стеснительно накручивая локон своих великолепных волос на палец. Эта кукла позировала даже диким мятежникам.
Я нахмурилась, поверхностно просмотрела пару абзацев.
Закрыла. О реальной, настоящей девятнадцатилетней Саре я знаю намного больше, а список добрых дел, совершенных этой уже одиннадцатилетней противной девочкой, меня мало интересовал.
Взяла другую папку, открыла и чуть похолодевшими губами вслух тихо прочла первую строчку — «Джун Моретти».
Взгляд упал на старый снимок уродливой, нескладной дикой девчонки. Я всматривалась в её черты лица так, будто никогда не видела этого человека, будто не она ежедневно смотрела на меня из отражения зеркал, будто мне не омерзительно вообще разглядывать её карие глаза.
Это досье было точно таким же, как и остальные, за исключением около десятка вложенных бумажек — заключений генетических экспертиз. Каждая твердила одно и то же:

Предполагаемый отец: Николас Моретти
Ребёнок: Джун Моретти
Вероятность отцовства: 99,985%

Даже дикие шпионы сомневались, что я дочь Моретти. Даже дикие шпионы не верили, что у него может быть ТАКОЙ ребёнок.
Мне оставалось только горько усмехнуться и попытаться собрать осколки своего мнимого хладнокровия в кучу.

Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как чертова половица поддалась моим тщетным усилиям, но я точно не хотела сейчас объясняться с Каем, если вдруг он здесь объявится.
Я вскрыла пол в библиотеке, нашла там тайник с кучей досье на влиятельнейших людей штата и их семьи, ужаснулась собственным фотографиям детства, поняла, что среди высшего окружения полно шпионов, о, ты приготовил тосты?
Это будет эпичным концом моей истории.

Удивительно, но я быстро сумела все собрать обратно и вставить половицу так, будто никто ее не терзал и не проклинал около десяти минут.

Я хотела фломастеры и календарь?
Передумала. Буду следовать моде, проделаю дуры в полу и спрячу туда свои немногие пожитки.

Медленно спускаясь по лестнице на кухню, я лихорадочно задавалась вопросами, ответы на которые остались спрятаны в полу.

Кай не знает, кто я.
Но его дом явно все знает.
Пыль говорила о том, что тайник давно не открывали, информация досье не обновлялась около восьми лет.
Сколько было Каю, когда её собирали? Пятнадцать? Шестнадцать? Не мог ведь подросток лезть во взрослые, республиканские дела?
Мог? И все это время скрывал, что знает о моем вранье? Зачем?
Знает или не знает…
А если знает, что предпринял? И если не знает, что предпримет, узнав?
Всё может рухнуть к черту, если до сих пор не рухнуло… А что «все»? Разве у меня есть система или план? Глупости.

— Что опять не так?

Углубившись в свои отчаянные, мрачные мысли, я не заметила, как дошла до кухни. Зато это заметил Кай.
Он недовольно смотрел на меня, сложив руки на груди. Испорченный свитер сменился на яркую футболку с каким-то логотипом.
На мирно разделяющем нас столе остывали аппетитные с виду тосты, там же стояли две чашки с дымящимся горячим напитком — чаем.

Что не так?
«Чихнула и немножко сошла с ума», — подумала я и пожала плечами.
Скоро это станет моим любимым жестом.

— Ты до сих пор не успокоилась? — раздраженно спросил Кай, садясь за стол.

Это риторический вопрос?
Я буду спокойна тогда, когда мои волосы засияют белизной, а глаза загорятся голубым пламенем.

— Успокоилась, — я осторожно присела, неловко протянула руку к чашке.

Принятие пищи несколько интимно.
И насладиться им можно только в одиночку. Я молилась, чтобы телефон Кая снова противно завибрировал, и дикарь испарился.

— Откуда ты знаешь про книги? -неожиданный вопрос дикаря, сейчас намазывающего тонкий слой джема на тост, меня, конечно, встревожил.

Вломилась в кабинет отца и десять лет читала его запрещённые собрания.

— Мои родители, — я сглотнула, — Преподаватели. Точнее, отец. А мама — доктор, поэтому я в курсе насчёт эли…

Я замолкла, хлебнула чаю. Представить Николаса Моретти учителем в какой-то младшей школе оказалось слишком трудным даже для моего воображения.
Кай спрашивает о том, что может легко узнать, заглянув в тайник кабинета.
Неужели он не видел тех проклятых папок?

— Нера, — я продолжила сбивчиво лгать, — А твои?

Мужчина и женщина, чьи счастливые лица запечатлены на фотографиях в кабинете, вполне могли быть докторами, учеными, летчиками или учителями.
Учителями, у которых в домашней библиотеке куча засекреченной информации.

— Почти то же самое, — он слабо улыбнулся, — Ты ведь ещё учишься?

— Осталось только получить диплом.

Он приподнял бровь.
Да, я не выгляжу как почти двадцатилетняя выпускница. Но и он не смахивает на прилежного гражданина Республики.

— Где? — заинтересовался он, — В каком университете?

— Высший Моретти, — пробормотала я, — А где учился ты?

Он ведь учился?
Дикари и учеба… Дикари и книги.

— Высший Грейсон, — он кивнул на тосты, — Кушай.

В каждом штате есть несколько университетов, а самые богатые и влиятельные из них называются Высшими.
Естественно, Высший Дорианс, главный университет столицы, а значит, и всей Республики, был мечтой любого студента, но и Моретти занимал многие почетные места.
Учиться в таких заведениях — привилегия богачей. И уж точно там нет места дикарям, но если твоей фамилией назван целый штат… В общем, учиться мне почти никто не мешал.

Родители Кая, в отличие от моих, не были Белыми сенаторами, поэтому факт его обучения в Высшем университете меня немного шокировал.

Хотя в Грейсоне ведь терпимы к дикарям…
Но не к совершеннолетним и скрывающимся от закона!
Мне нужно было все обдумать.

— А где Иви?

Дикарь сегодня разговорчивый, а у меня, черт возьми, ни одного нужного вопроса.

— В школе.

— Она хорошо учится?

— Да.

— Её не обижают?

— А почему её должны обижать?

Будто бы я не знаю, каково быть тёмным ранимым ребёнком, окружённым толпой Белых бессердечных задир.

— Не все же... толерантны.

— Иви учится в смешенной школе.

Я открыла и спустя мгновение закрыла рот.
Иви учится в заведении, которого существовать не должно даже в учебнике истории. Смешенные школы действовали сто лет назад вне Республики, однако, быстро сгнили. Конечно, темному ребёнку легче в такой школе, но от них не легче миру. Не должно государство устраивать сборища диким детям.

— Она ведь твоя племянница?

Кай шумно выдохнул, откинулся на спинку стула.
Похоже, лимит его терпения на сегодня исчерпан.

— Ина - жена моего старшего брата, — спокойно произнёс дикарь, подтвердив мои теории насчёт фотографий, — Вдова.