Дикая малина для ведуньи Акулины

Глава 1

– Ох, и грамотная девка эта Акулька, – говорила тетка Пелагея, разравнивая скошенную траву вилами. – Ох, и грамотная... Давеча я ей на боль в спине пожаловалась, так она с одного боку мне одну травку приложила, с другого – другую, на губу капель пять какого-то жиру уронила да по колену три раза стукнула, а еще плюнула через левое плечо и здоровьица мне на долгие года пожелала. О, как!

– По колену-то зачем огрела? – спросила Пелагею ее товарка, баба тучная, рябая и сильно окающая. Захватила вилами травы не меньше, чем ее дружка, бросила на пустую полосу да принялась чесать, чтобы каждая травиночка ровно лежала и побыстрее подсушилась.

Пелагея хмыкнула.

– А я почем знаю? Я этих самых схол не кончала... Или откуда там Акулька вернулась?

– Ой, да мне тоже не выговорить.

– Вот и мне, да это и неважно. Дело свое она знает: я на себе проверила, так что не зря князь столько деньжищ угробил. Будет нам теперь и знахарка отменная, и ворожея, и просто красивая девка, которую и сыну моей сестры не стыдно будет сосватать.

– А что, Акулька красивая?

– Да не дурнее Цветанки, а бровями даже гуще.

– Ууу...

– А я что тебе говорю?! Ты меня слушай, я брехать не стану, – заверила товарку Пелагея и, отложив вилы в сторону, разогнула спину. Та не болела, и в пояснице не тянуло и не кололо. Чудеса!

Впрочем, так думали многие. Те, кто никогда не переступал порог Ведунской школы и по незнанию величал ее «схолой», а то и вовсе забывал название. Но я-то знала, что истинных чудес в мире не бывает и всему есть свое объяснение. И лучше всего те объяснения искать на лугах да в рощах, у матушки-природы, которую даже дед Деян побаивался. Он значился в нашей школе приглядывателем: следил, чтобы озорные девки с занятий лишнего не уволокли да потом тем лишним котов не опоили или парням из соседского заведения какую пелену колдовскую на глаза не набросили. Строг был дед Деян, и даже я его боялась.

Вы спросите, кто я? Так я и есть та самая Акулька, о которой судачили бабы, дочь егеря Казимира, и живем мы в хижине, на опушке, на окраине леса, близ каменной стены, которой обнесен Златоград. Вокруг поля, такие же золотые, как купола княжьей крепости, и луга, такие же разноцветные, как мое платье. И васильки на них, и лупоглазые лютики, и душистый клевер – много всего. И все это я бережно срываю, сушу, режу, мелю, варю, опять сушу, толчу в ступе, пропускаю через сито да потом либо в мешочки складываю, либо к потолку подвешиваю, либо в микстуры подбавляю. Народ ко мне идет, ведь я не простая девка, а местная колдунка. От хвори избавляю, от бородавок, а еще гадаю на суженого тем, кто о любви лишь вздыхает, да на мужа, козлину проклятого, тем, кто супружеской жизнью уже сыт по горло.

Обучилась я недавно и не абы у кого, а в таком престижном месте, узнав о котором широко разевали рот даже те, кто и не ведал, что это и где расположено. Ведунская школа – заведение приличное. Бездарниц туда не берут, как и босяков. Будь ты хоть тысячу раз одаренная, но будь добра – положи на стол главы школы золотой. Да не один.

У моего бати всех ценностей был лишь хлыст да капканов с десяток, да костяной гребень для волос, который напоминал ему о моей покойной матушке, поэтому, как бы ему ни хотелось, учить меня было не на что. И все мои знания так бы и ограничились одним подорожником, но на помощь пришел сам князь.

Помню день, как его светлость зашел в нашу кривую хибарку. Покрутился в тесноте, ударился локтем о печь да тут же вышел на улицу, поманив за собой моего отца. Разговор у них был короткий, и вот уже на следующую седмицу я тряслась в повозке, а рядом лежал узелок, в котором всех вещей был тот самый гребень, чистая рубаха на смену и калач.

В школе меня встретили радушно, и с того самого дня у меня началась новая жизнь. За что мы было такое счастье, я так и не узнала, но твердо намеревалась расспросить князя, как только вернусь домой и с гордостью протяну ему ту самую грамоту, в которой красивучими буквами будет начертано о всех моих успехах, и его светлость поймет, что не зря потратил на меня часть своего состояния.

В родные края я вернулась на двадцатый день травеня*, но к князю до сих пор допущена не была. То его светлость вместе со своим верным воеводой был в разъездах, то настала пора собирать молодую ромашку, а потом то одно, то другое... То бабка Пелагея, то коза ее в лес забредет...

В общем, как-то закрутилось все, забылось, и вот на дворе стоял уже знойный липец**, а моя гордость, моя красная грамота, так и не была с поклоном протянула нашему благодетелю. И ныне тоже не выйдет, ведь отец еще спозаранку сказал, что вечером у нас гости, а потом мне следовало закончить все свои дела пораньше да поставить в печь пироги, мясные и ягодные, чтобы было чем приветствовать тех, кто к нам на ночь глядя заглянет, да чтобы при этом не осрамиться.

В итоге, начадила я в светлице знатно – пришлось окно распахивать и скорее чистые тряпицы искать, чтобы ими пироги да прочие яства накрыть, иначе мухи одолели бы. И как только все было сделано, с улицы до меня донеслось лошадиное ржание. Лошадей было две-три, и ступали оно осторожно, словно крались по лесу, а не мчались по ровной тропке.

Высунув голову в окно, я посмотрела по сторонам. Как назло, начало смеркаться, и ночь вторгалась на нашу опушку гораздо быстрее, чем продвигались лошади. Но вскоре шум усилился, и к нашей хижине приблизились всадники. Их было двое. И подобрали они в аккурат такой самый момент, когда ни лиц их, ни одежд не разглядеть было. Хоть во двор с лучиной вываливайся, чтобы распознать, кто там.