Дикая свобода

Старые трещины новые страхи

Закат над техасской прерией, словно художник, размазал по небу огненные мазки. Золотистые и багровые оттенки медленно угасали, уступая место фиолетовой дымке ночи. Поля хлопка, раскинувшиеся до самого горизонта, стояли тихо, как солдаты, готовые к последней битве. Но тишина эта была обманчивой, как затишье перед бурей.

Дом Коллинсов, некогда сиявший белизной своих стен, теперь казался усталым. Его облупившаяся краска и покосившиеся ставни хранили воспоминания о лучших днях. Когда-то здесь звучал смех, а теперь — лишь шёпот ветра, пробирающегося сквозь трещины. Однако, несмотря на свою ветхость, дом всё ещё держался гордо, как пожилой джентльмен, не желающий сдаваться.

На веранде стоял Генри Коллинс. Его фигура, прямая и неподвижная, словно вырезанная из камня, казалась частью дома. Руки, привычные к тяжёлому труду, сейчас держали письмо. Простая бумага, но вес её, казалось, был неподъёмным. Генри читал строки снова и снова, и каждый раз они прожигали его разум, оставляя неприятный осадок.

«Платите или теряйте всё», — слова, написанные грубым почерком, отзывались эхом в его голове.

Он глубоко вздохнул, но воздух, наполненный запахом пыли, не принёс облегчения. Генри опустил взгляд на поля. Закатное солнце бросало длинные тени, превращая ряды хлопковых кустов в морщинистую поверхность, которая напоминала его собственное лицо.

«Коллинсы никогда не сдаются», — думал он. — «Эти земли держали моих предков, они будут держать и меня. Даже если придётся драться до последнего.»

Он знал, что правда была иной. Долги росли, как сорняки, и вытягивали соки из его жизни. Каждое новое письмо от кредиторов, как удар молота, рушило уверенность. Но он не мог показать этого семье.

Позади послышалось шаги. Генри обернулся и встретился взглядом с дочерью. Её тонкая фигура, обрамлённая последними лучами солнца, стояла в дверях, словно призрак. Её платье, выполненное с претензией на элегантность, выглядело немного поношенным, но она носила его с гордостью.

— Всё готово, отец, — сказала она. Её голос звучал мягко, но в нём угадывалась деловитость.

Генри кивнул, спрятав письмо в карман. Его лицо оставалось неподвижным, но в глазах мелькнуло что-то тяжёлое.

— Хорошо, Луиза. Я скоро приду, — ответил он, и его голос был твёрд, словно он командовал солдатами.

Она исчезла за дверью, оставив его одного. Генри ещё раз взглянул на поля, где тени стали ещё длиннее. Он знал, что на этом приёме нужно будет показать уверенность, убедить всех, что Коллинсы всё ещё сильны. Но он также знал, что если решение не найдётся, это будет их последняя осень.

Закат гас, а вместе с ним угасал и последний луч надежды, который Генри так отчаянно старался удержать.


Дом Коллинсов ожил в свете десятков свечей и ламп. Их мягкое мерцание отражалось в старинных зеркалах, заполняя зал тёплым золотым сиянием. Гости, прибывшие на вечерний приём, не торопились занимать свои места. Мужчины группировались у камина, обсуждая лошадей и урожай, в то время как женщины, одетые в лучшее, что могли позволить себе их гардеробы, порхали между креслами, словно пёстрые бабочки.

В центре внимания, как и всегда, была Луиза. Её платье — насыщенно голубое, с кружевами, подчёркивающими её утончённые черты, — выделяло её среди остальных. Умело подобранная прическа открывала длинную шею, а улыбка, отточенная годами практики, привлекала взгляды, как огонь — мотыльков.

— Вы просто блистательны сегодня, мисс Коллинс, — сказал мистер Хартман, склоняясь к её руке. Его голос был ровным, но в глазах читалась скрытая оценка. Он смотрел на неё, как на ценную вещь, которой хотел бы обладать.

Луиза улыбнулась в ответ, точно дозировав внимание, которое собиралась ему уделить.

— Благодарю, мистер Хартман. Но сегодня вечер не мой, а нашей семьи, — ответила она, отводя взгляд с изящной скромностью.

Она знала, как играть эту роль: быть достаточно доступной, чтобы привлечь интерес, и достаточно недосягаемой, чтобы этот интерес не угас. Её смех, лёгкий и музыкальный, был слышен даже через общий гул голосов.

Кэтлин наблюдала за этой сценой из дальнего угла зала. Она стояла, прислонившись к стене, и играла со своим бокалом. На ней было простое платье, которое Луиза заставила её надеть, утверждая, что "хотя бы раз ты должна выглядеть прилично". Но даже в этом наряде она чувствовала себя неуютно, как будто её заставили влезть в чужую шкуру.

Её глаза блуждали по комнате, выхватывая детали: мужчину, который смеялся слишком громко, женщину, чья улыбка исчезала, как только собеседник отворачивался. Всё это было ей чуждо. Она не видела здесь ничего настоящего, только маски и притворство.

Рядом так-же в углу комнаты, полусидя на подлокотнике кресла, лениво перебирал струны гитары её младший брат Джеймс. Его фигура была расслабленной, а взгляд — отсутствующим. Он не пытался участвовать в разговорах или даже притворяться заинтересованным. Его мелодия была небрежной, словно он специально подчёркивал своё безразличие к происходящему.

— Джеймс, — произнесла Луиза, появляясь рядом с ним и бросив короткий взгляд на его гитару. — Ты бы мог хотя бы попытаться вести себя прилично. Это важно для отца.

— А ты думаешь, он заметит? — лениво ответил Джеймс, не поднимая взгляда. Его голос был мягким, почти сонным, но в нём звучала скрытая насмешка.

Кэтлин услышала их короткий диалог и улыбнулась про себя. Её брат умел не оправдывать ожидания лучше, чем она, но в его равнодушии было что-то раздражающее. Она перевела взгляд на отца, который стоял у камина, пытаясь поддерживать беседу с тремя мужчинами. Его осанка была прямой, а голос — твёрдым, но его взгляд время от времени блуждал, словно он проверял, всё ли идёт так, как должно.

Кэтлин знала, что он разрывается между желанием сохранить достоинство и тяжестью ответственности. Эта мысль заставила её вновь взглянуть на Луизу, которая безупречно справлялась с ролью хозяйки дома.

"Ей это нравится," подумала Кэтлин. "Она наслаждается этим, а я только хочу сбежать."

Именно эта мысль не давала ей покоя. Здесь всё казалось ей слишком правильным, слишком выверенным, как будто она находилась внутри декораций. Её взгляд снова метнулся к двери. Туда, за которой начиналась ночь, где было её место — под звёздами, среди ветра и тишины.

Луиза вдруг появилась рядом с ней, явно замечая её отстранённость.

— Ты хотя бы притворись, что тебе интересно, — шепнула она. — Отец замечает.

— Он замечает только, когда это касается его планов, — тихо ответила Кэтлин, но её голос прозвучал холоднее, чем она хотела.

Луиза бросила на неё резкий взгляд, но ничего не сказала. Она развернулась и снова исчезла среди гостей, оставив Кэтлин наедине с её мыслями.

Тишина вдруг показалась ей оглушающей. Все эти разговоры, смех и музыка стали звучать как один шумный, ненужный аккорд. Кэтлин поставила бокал на ближайший столик и направилась к двери. Её шаги были быстрыми, но никто не заметил её ухода. Она знала: никто не обратит внимания, если она просто исчезнет.

Когда вечерний приём начал стихать, а смех гостей становился всё тише, на первый план выступила тяжесть, которую скрывали свет и музыка. Дом Коллинсов, залитый золотым сиянием ламп, больше не мог скрыть трещины, что пролегли между его обитателями. Напряжение витало в воздухе, как гроза, готовая обрушиться в любой момент.

Генри Коллинс стоял у камина, держа в руках стакан виски. Его взгляд был устремлён в огонь, и в этом взгляде читалась неуступчивость, которая не позволяла ему открыто говорить о том, что его терзало. В его мыслях не было покоя — только счета, долги и попытки удержать этот дом от краха.

Луиза подошла к нему лёгкой походкой. Она выглядела столь же безупречно, как в начале вечера, но в её глазах блеснуло что-то тревожное.

— Всё прошло хорошо, папа, — начала она, словно ожидая похвалы. — Мистер Хартман был очарован. Он всё больше интересуется нашими делами.

Генри поднял глаза, его лицо оставалось каменным.

— Очарован, говоришь? — произнёс он, но в его голосе не было радости. — Очарование не спасёт эту плантацию, Луиза. Нам нужно больше, чем улыбки и разговоры.

— Но это же начало, — настаивала она, её голос стал чуть резче. — Ты сам говорил, что поддержка Хартмана может всё изменить.

— Поддержка? — Генри усмехнулся, но это была горькая усмешка. — Ты слишком доверяешь людям, которые привыкли брать, а не давать.

Луиза прикусила губу, но промолчала. Она знала, что отец не хочет слушать, что она сделала всё, что могла. В его глазах этого было недостаточно.

С другой стороны комнаты доносился глухой звук струн. Это был Джеймс, лениво перебирающий гитару. Его мелодия была хаотичной, но он не прекращал, как будто специально хотел раздражать окружающих. Генри резко повернулся к нему.

— Джеймс, неужели ты не можешь найти себе дело полезнее? — Голос отца прозвучал так, будто он с трудом сдерживал раздражение.

— Полезнее? — Джеймс поднял взгляд, в его глазах читалось упрямство. — А что мне делать, отец? Разговаривать о долгах, которых я всё равно не смогу вернуть? Или, может, очаровывать мистера Хартмана, как Луиза?

Генри шагнул к нему, его лицо исказилось от гнева.

— Ты позволяешь себе слишком много, мальчишка. Ты даже не пытаешься что-то изменить. Всё, что ты умеешь, — это сидеть и жаловаться.

Джеймс резко поднялся, отбросив гитару.

— А ты думаешь, я слеп? Думаешь, я не вижу, что всё это бесполезно? Мы теряем всё, отец, и ты не можешь это остановить! — Его слова, словно выстрелы, разрезали тишину.

— Хватит! — голос Генри был как удар хлыста. — Ты не имеешь права говорить так. Пока я здесь, этот дом стоит. И он будет стоять, пока я дышу.

Джеймс лишь фыркнул и вышел из комнаты, оставив за собой тяжёлую тишину.

В этот момент Кэтлин, стоявшая у стены, впервые подала голос.

— Он просто не хочет видеть, — тихо сказала она, не глядя на отца. Её слова повисли в воздухе, будто вопрос, не требующий ответа.

Генри обернулся к ней, его взгляд был полон усталости.

— А ты что видишь, Кэтлин? — спросил он, его голос был тише, но не менее твёрдым. — Ты тоже думаешь, что всё бесполезно?

Кэтлин подняла глаза. В её взгляде не было ни вызова, ни страха, только горькая решимость.

— Я думаю, что мы пытаемся скрыть трещины, которые видны всем. И если мы будем продолжать в том же духе, то эти трещины разрушат нас.

Её слова вызвали короткое молчание. Луиза, стоявшая чуть поодаль, нервно взглянула на отца, но ничего не сказала. Генри посмотрел на дочь так, как будто пытался прочитать её мысли.

— Если ты думаешь, что я сдаюсь, ты ошибаешься, — наконец произнёс он. — Мы держались на этих землях слишком долго, чтобы сейчас всё отпустить.

Кэтлин не ответила. Она знала, что в его словах была правда, но она также знала, что он не хочет видеть, как эти земли удерживают их, словно цепи.

Снаружи прерия замерла в ночной тишине, но внутри дома Коллинсов напряжение продолжало расти, готовое прорваться, как гроза, которая всё ещё скрыта за горизонтом.


Приём подошёл к концу. Гости разъехались, оставив после себя лишь лёгкий запах духов и гулкие отголоски своих голосов, которые всё ещё эхом отдавались в пустых комнатах. Дом Коллинсов опустел, но вместо спокойствия в нём осталась гнетущая тишина, которая давила на стены и полы, как невидимая тяжесть.

Кэтлин сидела у окна, глядя в темноту, которая поглотила хлопковые поля. Луна освещала их ровным серебристым светом, превращая каждую складку земли в тень. Её пальцы, тонкие и нервные, перебирали край платья. Мысли крутились в голове, как мустанги в загоне, и каждая новая была более острой, чем предыдущая.

Разговор с отцом не выходил у неё из головы. Его слова, его твёрдый голос — всё это резало её, словно нож. Она понимала, что он ожидал от неё большего. Ожидал, что она будет такой же, как Луиза, или хотя бы притворится, как Джеймс. Но это было невозможно.

"Я не могу быть тем, кем он хочет," думала она, смотря на мерцающие огоньки светлячков, которые словно танцевали в темноте. "Но я и не могу разочаровать его. Я разрываюсь между тем, что должна, и тем, чего хочу."

Её дыхание стало быстрее, и она почувствовала, как стены вокруг будто сжимаются. Ей нужно было выбраться отсюда. Из дома, из этой тишины, из своих мыслей.

Кэтлин встала, накинула плащ и направилась к выходу. Её шаги были лёгкими, но в них чувствовалась решимость. Дом остался за её спиной, его окна больше не сияли светом, а внутри него она оставила только свою растерянность.

На дворе было прохладно, ветер слегка трепал её волосы. Звёзды сияли высоко над головой, их свет напоминал о мире, который был больше, чем её проблемы, чем её страхи. Она направилась к конюшне, где Джаспер уже спал, но встрепенулся, как только услышал её шаги.

— Ты ведь тоже хочешь немного свободы, верно? — шепнула она, поглаживая лошадь по шее.

Кэтлин ловко оседлала его и направила в сторону прерии. Джаспер послушно тронулся вперёд, и вскоре они уже пересекали поля, освещённые лунным светом. Ветер обдувал её лицо, и с каждым шагом лошади мысли о доме становились всё более далёкими.

Она ехала без цели, просто вперёд, туда, где ночная прерия раскинулась во всей своей дикой, неукротимой красоте. Здесь не было ожиданий, не было долгов, не было слов, которые она должна была произнести. Был только ветер, звёзды и её собственное сердце, которое билось с каждым шагом Джаспера.

"Здесь я могу быть собой," думала Кэтлин, вдыхая прохладный воздух. "Здесь нет клеток, нет стен. Только я и этот мир."

Луна освещала её путь, а вдалеке слышались едва различимые звуки ночной жизни: стрекот сверчков, шорох травы под копытами, крик птицы. Ночь была её единственным союзником, её убежищем. И в эту ночь она наконец почувствовала, как тяжесть покидает её. Пусть ненадолго, но этого было достаточно, чтобы дышать.