Дикий закат певчей Греции

Дикий закат певчей Греции

Действие 1. Арип

Смотреть в его глаза было почти невозможно, зная, что мраморный взгляд Орфея смотрел мне прямо в душу. Рука дрожала, и я отдал часть сил для того, чтобы удерживать её над белоснежным револьвером, так удобно сидевшим в кожаной кобуре. Мне хотелось посмотреть на часовню, возвышающуюся над храмом покровителя этого проклятого городка Арипа, но он, Уиксеус, дьявольская крыса, выстрелил бы в тот самый момент. Мощенная белесым камнем дорожка была достаточно широкой, чтобы увернуться, но я знал, что мне не хватит духу. И дух ответил, в злостном ворчании захватывая остатки воздуха в пленники. Я даже не понял, как перестал дышать, а когда вновь раскрыл уста для порции горячего греческого ветра — колокол загремел…

А ведь еще вчерашним утром я был обычным парнем Ампелофаном. Я был уверен, что вино, которым славится моя семья, угодит покровителю Орфею. Ведь, я каждое утро приносил ему дары в храм, и со всей искренностью сочувствовал его трагической утрате. Но, уже давно меня гложут мысли, что… что все эти боги, певцы и музы не сильно интересуются жизнями нас, людей. Конечно! Но даже если так, как мне удалось оказаться в такой ситуации? Я же винодел! Не стрелок и уж точно никогда не собирался влезать в дела шерифа, не говоря уже о делах плохих парней.

Все начиналось беззаботно. Ранним утром я проснулся в объятиях  любимой жены Кианитии. Её прекрасные голубые глаза все еще были укрыты нежными веками. Я не стал тогда будить это прекрасное существо. Её красота могла быть настолько естественной только по утрам, таким как это. Поднявшись с трудом из-под новой шелковой простыни, купленной в Афинской агоре, я умылся и выглянул в окно. Делал так каждое утро, ведь вид из него был чуть ли не самым лучшим, потому что, здание находилось на холме и я мог видеть всю нашу улицу и несколько других, расположившихся ниже, в том числе и местное жалкое подобие Акрополя, который так и уползал медленно в царство к Аиду. Зато, огромные часы, выделанные из слоновьей кости, прятали за собой просыпающееся солнце и я видел время, даже не выходя на улицу. Не каждый мог себе такое позволить.

Было без десяти шесть. Утро выдалось ветряным и я накинул свой ежедневный хитон из льна, украшенный двойными сферами, рассыпанными симметричной линией у пола. Благодаря своему другу, который вшил в этот наряд несколько свинцовых пластин, складки на нем падали ровными линиями, эти волны увеличивались к груди, ровной линией спадая до ног, а все последующие, более узкие, слегка изгибались дугами в стороны, прячась под руками у спины. Я не сказал бы, что имел честь носить самый красивый наряд, в нашем Арипе было много тех, кто позволял себе хлопок, а не деревенский лён, но зато, узор на моём наряде был единственным и неповторимым. Я специально попросил сделать те круги синими, чтобы они напоминали мне глаза моей Кианитии. Сон все еще давил на опухшие виски, я подозревал, что нельзя пить так много вина, но по случаю приезда старого друга из Афин, отказать не мог. Это был хороший вечер, и тяжелое утро отдавало легкой ностальгией по совсем недавнему отдыху, по сплетням о новой греческой политике и о ситуации в стране в целом. В этот же день, мне пришлось вновь, как большую часть своей жизни, начинать с работы.

Как всегда не завтракая, я направился вниз по холму, а потом по тропинке направо, минуя дом своего друга детства, жреца Орфея, который просыпался в четыре утра, преподнося дары тому, кто даже не является богом. Но на этот раз, я встретил его сидящим на лавке, чему сильно удивился.

— Хей, Ампелофан! Здравствуй, друг! — он крикнул мне, но в крике этом была слышна грусть, уж я-то своего лучшего друга знал хорошо, по этому, поднялся к нему на холм, впадая в дружеские объятия, также с привкусом горечи.

— Что-то не так! Азариас, почему ты не в храме! Что случилось? — Я всегда сопереживал своему другу. Мы были неразлучны еще с пелёнок, и спустя двадцать семь лет, ничего не изменилось. Я любил его, по этому, готов был разгребать все его проблемы, чего бы мне это не стоило.

— Помнишь… — начал он тихо, отпуская неохотно мое некрепкое тело и усаживаясь на лавочку. — я тебе говорил, что отвез жену в город к стоматологу. Она должна была вернуться вчера вечером. Сегодня утром, рэнглер Арчиппос доставил мне письмо. — Он достал кусок бумаги, свернутый неаккуратно за поясом своей тоге жреца. Я раскрыл и начал читать. Слов было не много, а куча ошибок в каждом из них уже задавала характер послания.

— О, боги! Её выкрали! 1000 драхм! Где же ты возьмешь такие деньги? — В письме было написано, что жену Азариаса Эерибию схватила банда Даймоны симпозиумов и они просили целых 1000 драхм в обмен на её жизнь. Эта банда, со своим глупым названием, уже успела побывать на устах мальчишек и более взрослых любителей греческой преступной романтики. Однако, эту славу нельзя было назвать хорошей. Её главарь, малыш Влазис, то и дело попадал за решетку, проваливаясь даже в обычных ограблениях магазинов. Но само письмо было подписано не ним, это были инициалы З.Ф., а капли крови, размывающие еще два слова, отдавали серьезными проблемами. Даже я, будучи знаком с Эерибией едва хорошо, узнал бы почерк жителя Арипа. Кровь, видимо, была её же, но я удержался и промолчал, понимая, что мой друг и сам догадался, чья это кровь.

Я хотел ответить. Чувствовал, что должен, но не мог подобрать слова долгое время. А когда, после несколько секундного молчания раскрыл рот, Азариас опередил меня своим высоким, но теперь уже не звонким тенором.

— Я уезжаю через несколько минут в Мизею. — Эта деревня находилась на краю Аттики, возле Китеронских холмов. Это, по сути, были горы, но называть их холмами для греков стало нормальным делом. — У меня нет денег, но, думаю, я смогу с ними договориться. Пожалуйста, сходи к оракулу Керберосу и скажи, что меня в храме не будет. — слава об этом оракуле ходила недобрая. Я удивлялся, как это Азариас только терпел нахождение с этим злобным, скребящим вечно своими железными зубами стариком. От него вечно воняло сигарами и дешевым вином, он скупился на всё и каждое воскресенье ходил по домам, собирая дары для Орфея. Как только я представил свою встречу с ним, то мое тело дернулось, а губы застыли в ужасной гримасе.