Диктант

Диктант

Многие считают, что можно написать нечто ценное методом «автоматического письма». Мол, пиши всё, что придёт в голову. Открой ворота сознания и в них ворвётся огромное войско мыслей. На штурм, на штурм! Успевай менять карандаши.

Соблазн так думать велик, потому что подпитывается авторской гордостью. Писатель хочет внимать только Богу и записывать за ним. Кто же ещё вправе диктовать? Уж точно не толпа или эстетствующие критики-дегенераты.

Такой подход снимает и возможные упрёки в техническом несовершенстве. Какие ещё «длинноты и отступления»? Претензии не ко мне! Я лишь приёмник для волны, пришедшей сверху. 

А может, так считают потому, что хотят ощущать себя легкокрылым творческим ангелом, а не ломовой лошадью, пашущей до рези в глазах, чтобы когда-нибудь пришла весна и всё зазеленело. «Так, ерунда. Набросал не глядя» – сказал один классик о трёхстраничном рассказе, переписанном им семьдесят раз. 

Умышленная ложь! Нужно тренироваться всю жизнь, чтобы однажды… Стать максимально лёгким, суметь разбежаться быстрее ветра и сделать один за другим три огромных прыжка по вертикальной поверхности. Прыжок первый – чтобы преодолеть бесформенность своих мыслей, втиснуть безграничные ощущения в некую форму. Прыжок второй – чтобы преодолеть разрыв между задуманной формой и возможностями языка, обеспечить точное выражение замысла в письменных знаках.

И прыжок третий, самый затяжной, – чтобы знаки, написанные твоей рукой, превратились… Снова в мысли, но уже читателя, причём мысли, точно совпадающие с твоими (насколько может нечто бесформенное совпасть с таким же бесформенным). Этот разрыв между авторским и не-авторским восприятием… Иногда кажется, что всё настолько ясно, что не может быть никаких вариантов понимания, кроме единственно правильного. Нет, может! И – сорванный третий прыжок.   

А ведь бывают и другие расстояния… Садишься к столу, представляя только… свет больших ласковых глаз. Ни мыслей, ни формы, ни языка… Только душа, сжавшаяся в усилии сделать что-то, чтобы этот свет был по-прежнему обращён ко мне, чтобы, может, улыбка тронула такие желанные губы, чтобы… Пусть даже облако задумчивости набежит на её родное лицо… Хоть как-то, но преодолеть это безумное расстояние – от одинокого рабочего стола – к ней.

Метод «автоматического письма»…

Однажды он вышел на улицу… Странная привычка представлять себя в третьем лице, наверное, связана с временным отлётом души в закатное поднебесье... Она оглядывается и видит покинутое мужское тело, бредущее, словно зомби, наедине с земными мыслями.

Слово «однажды» – не имеет значения. Всё повторяется. Но какие же слова имеют смысл? Может, их всего несколько… Люблю тебя…

Действительность сминает и давит мечту, как бульдозер – бумажного змея. Толпа – одна, другая… Вглядываться в лица варваров – как смотреть антиутопию о жизни после ядерной зимы. Лица бессмертных тараканов, лишённых простейших понятий. Один окурок способен отравить полтонны морской воды. «Но ведь это чужая, теоретическая вода», – думают ублюдки. Никто не считает Землю своим домом. Никто не видит в ручье часть мирового океана.

Я не такой, как они. Впрочем, избранность пути не всегда радует. Особенно если являешься тем, кто делает всё, что может, но не имеет ничего. Тренируешь тело, чтобы оно могло выполнять приказы разума. Тренируешь разум, чтобы он мог выполнять веления души. Но всё равно… Не догнать тех, кто не делает ни хрена, но имеет всё.

А вот и самое жуткое место в Москве. Колоссальных размеров прямоугольная коробка на Проспекте Мира. Навскидку – построена на излёте застоя, когда уже не осталось воздуха и все привыкли дышать углекислым газом. В первый раз, что ли, делать то, что не предусмотрено природой? Весь эффект этого дома в том, он наполнен множеством живых душ, но внешне ничем не отличается от коробки. Ни малейших попыток придать индивидуальность, как-то встроить в ландшафт, ни единого отражения хоть какого-то стиля, архитектурной школы, идеи, представления о красоте… «У квартир – вид неправильных туч, заражённых квадратностью, тюлем…». Эта коробка, действительно, источник заразы.

Такой равнодушный свинарник могли бы построить роботы, чтобы загнать туда покорённых людей. Симметричность может быть очень страшной. Хоть бы кривая труба торчала из стены… Нет. Это тупо коробка и всё. Живое внутри мёртвого, просто оторопь берёт. Если бы кто-то построил дачу такой формы – он отравил бы пейзаж вокруг, деревню, кусок леса и неба над ним. Но это… Размером с тысячу дач… Кажется, что если к чёрту взорвать коробку, земля под городом вздохнёт с облегчением. Не стоит даже думать о том, что происходит с людьми, ежедневно подходящими к этой коробке, чтобы войти внутрь…

Неужели на самом большом куске обитаемой суши нельзя по-другому? Чтобы – холмы и просторы, привольность, блеск выдумки, достоинство и богатство, чтобы солнечным лучам хотелось ложиться на эти крыши…

И ни в одном из тысяч домов нет настоящего камина. Что сводит к нулю шансы несчастных деревьев на красивую смерть в оранжевом пламени.

Подобного шанса не имеет и никто из людей. Острая боль слева, в тесноте подземной трубы, или ещё где-то на дне каменного мешка, или, для праведников, в собственной продавленной постели…

Но не так, как подобает человеку – среди высоких сосен, сливающихся с небом, с раскинутыми руками упасть чёрным крестом в белый снег, глядя в небо и тоже сливаясь с ним… Не закрывая глаз до конца и с вечным стихотворением на губах: «тело покинув, облаком стану… плывущим в призрачном мире рядом с луной…». У настоящего стихотворения только одна черта – его невозможно забыть. Преданность красоте…