Дитя моего отца

Пролог

Дождь лился, мокрой земли вокруг моего съёжившегося тела становилось всё больше и больше, я утопала в грязи, задыхалась от боли во внутренностях, захлёбывалась моей кровью. Сердце затухало, мир смазывался.         

- Нет… не хочу… за что?..

Дрожащей рукой нащупала в кармане телефон. Едва сил хватило поднять к лицу. Сощурилась, пытаясь разглядеть экран. Одна шкала зарядки. Мигает. Забыла зарядить. Вот чёрт! Тот, который шёл за мной все эти дни. Тот, который послал мне его.

Больно. Жутко больно внутри. Обидно. Горячей крови не согреть озябнувшие от холодного дождя руки.

Чёрт, мобильник утопнет, зарядка кончится – и я потеряю последний шанс выжить! Хотя жить в таком аду не хочется.

Хочется взять кирпич, подойти к нему и расшибить его лицо. Его мерзкий смех до сих пор звучит у меня в ушах.

Выжить. Убить.

Дрожащие пальцы жмут на кнопку.

Вызов. Я и телефон мокнем под градом дождя. Силы уходят. Сдохнет зарядка или я? Кто сдохнет первым?

Долгий гудок. Шумная мелодия. Я её ненавижу.

- Алло? – напряжённый голос.

От которого хочется взвыть и самой перерезать себе глотку. Жаль, нападавший выдернул и унёс нож, пряча от милиции улики.

- Чё те, тварь? – мрачно спросил брат, не дождавшись моего ответа.

- Я умира... ю…

- Отлично! – серьёзно отозвался он.

Запищал телефон, который вот-вот разрядится до 0% и отключится. Ответ на том конце чётко говорил, что искать мне уже нечего.

Больно было умирать.

Обидно было за все эти дни.

- Так чё тебе, пигалица? – с ненавистью спросил он.

Дальше бежать уже было некуда. Отчаянно пищал телефон. Остался только один миг.

Не страх. Боль. Воспоминание, резко вспыхнувшее.

- Ты помнишь…

- Я многое помню, - его сердитый голос многое обещал.

- Ты… показал колесо… обозрения… вид… с высоты… помнишь?

Мир мерк, но то последнее воспоминание было ещё ярким. Последнее.

- Ты пьяна?

- Ты… показал… мне… мир… Спаси…

- Тебя спасти? А не пошла б ты в задницу?!

Это… был он?! Он подослал убийцу? Тогда просить о помощи бессмысленно.

- Иди ты! Дура!

- Спасибо! – прохрипела я, собрав последние крохи сил.

Телефон выпал из разжавшихся пальцев.

Мой последний удар он тоже не забудет. Он же сказал, что помнит всё.

Мир поплыл… последние мгновения я ощущала только режущие удары дождя по глубокой ране на животе.

И смех. То ли из телефона, то ли откуда-то со стороны.

И ещё один звонок откуда-то из темноты…

***

За окном лил дождь, раскрашивая пятна фонарей льющимися струйками и превращая их в огненные хризантемы. Запах кофе делал старую и обшарпанную квартиру немного уютнее. Покуда я не заметила паутину над кухонным шкафчиком, весьма увеличившуюся в размерах, да жирного паука на ней, поджидающего с краю добычу.

Мать, позёвывая, вошла на кухню и включила телевизор. И торопливо переключила канал с кадров взрывающегося самолёта. На какие-то перестрелки в машинах, советского производства. Поморщившись, предприняла последнюю попытку, отчаянную. И расплылась в улыбке: показывали «Золушку», снятую по пьесе Шварца. Мама давно обожала эту историю. Я – нет. Я давно перестала верить в волшебство.

- Не выспалась? – грустно спросил меня Серёжка, тихо прокравшийся и начавший готовить геркулесовую кашу.

Судя по выбранной кастрюле – большой, советской, с местами эмалью облезшей и обнажившей чёрное нутро – на всех.

Я благодарно улыбнулась брательнику.

Мама, не глядя на нас, опустилась на подоконник, мечтательно глядя на разговор Золушки с феей-крёстной. Начинается. На это утро можно о ней забыть. Хотя, впрочем, мои хорошие оценки и без того не слишком её интересовали: мать постоянно порывалась сама обрезать мои толстые косы или покромсать мои длинные юбки. Хотя иногда она шлялась на работе или по каким-то мероприятиями, тогда я могла спокойно учиться и сшивать укороченную юбку с обрезанной частью, прикрывая стыдливо шов сверху тесьмой.

Последний год мама заметила у себя седину и попытки сделать из меня «что-то приличное» удвоились. Хотя, её отчаянными стараниями сделать меня симпатичнее, а также подброшенной Серёжкой гениальной идеей со старой тесьмой, моё школьное прозвище «дура с косичками» сменилась на «девочка с тесьмой». Первое меня огорчало безумно – мои густые и длинные волосы я считала единственным своим украшением – а во втором лично я не усматривала ничего крамольного. Хотя иногда хмурилась для виду, чтобы одноклассники не вернулись к первому прозвищу или не придумали что-нибудь похуже.