Дневник жертвы

Дневник жертвы

Первый год.

Сентябрь

Осень на редкость сухая и тёплая. Ветер щекотит дыханием виски, кружит в вальсе опавшие листья. Огненно-рыжие лапы клёнов тянутся к нам со всех сторон, но ты умело уклоняешься от их дружеских шлепков, выходишь в центр дорожки, идёшь быстро, спрятав руки в карманы, словно боясь обжечься этой раскалённой медью. 
Мне нравится парк, такой уютный и слегка заросший. Незаметные тропки, чистые лавочки, пруд с большим семейством уток, которых я не прочь покормить. Мне нравится гулять с тобой, тесно прижиматься к широкому плечу, временами запрокидывать голову, глядя в высокое чистое небо, и слушать истории из жизни, из книг, из прошлого и будущего… 
Но сегодня, кажется, историй не будет. Я частенько замечаю, что твоё настроение идёт вразрез с радостями природы. Такой яркий день, а ты хмуришься и что-то еле слышно цедишь сквозь зубы… про слишком громкую бабушку с внуком, наглого мужика, который зачем-то на тебя посмотрел, про грязь на вычищенных ботинках, дебильно-узкие дорожки, тупое хихиканье вон с той лавочки, про то, что тебя бесит, когда я так медленно иду…

- У нас же не марафон, - шутливо улыбаюсь, хватаясь за руку, и торопливо подстраиваюсь под широкий шаг. – Выходной, солнце, счастье! И…

Не успеваю договорить, с визгом и хохотом нас обгоняют двое первоклашек. Один из мальчишек, пробегая мимо, вскользь провозит рукой по твоей светлой куртке. Молча разглядываешь еле различимую земляную полоску. Я всё ещё беззаботно лопочу, что «ерунда» и «отстирается», но дневной свет уже начал тускнеть. Я знаю, что будет дальше. Набираю воздуха в лёгкие, как перед нырком, и встречаю несущуюся мне в лицо бурю.

Редкие прохожие ошарашенно хлопают глазами и торопливо меняют траекторию, шепчутся, кидая растерянные взгляды в нашу сторону, огибают по большой дуге и уводят подальше детей. Вскоре вокруг нас образуется вакуум, но ты продолжаешь орать с пеной у рта и материться, не замечая ничего вокруг. В очередной раз я услышу о себе всё, да и не только я, ещё добрая половина парка навсегда запомнит, что твоя подруга - эгоистичная, себялюбивая дура, раз притащила тебя в этот идиотский парк, что не умеет ценить вещи, раз так спокойно относится к их порче, избалованная и недалёкая, из-за неё ты пойдёшь домой грязный, как последнее чмо, что она виновата, виновата, виновата… во всём, даже в том, что тебе жарко в этой самой белой куртке. 
Отвечать бессмысленно, буря в одно мгновение способна переродиться в Армагеддон, поэтому я просто жду. Жду, когда выговоришься, и тебе полегчает. Судя по раскрасневшемуся лицу и хрипящим ноткам в голосе, ждать осталось недолго. Я знаю, что будет дальше. 
Вот стихает шквальный ветер, расходятся тучи, и ты, словно очнувшись, замолкаешь. Выравниваешь дыхание, искоса разглядываешь притаившуюся публику и, горячо сжимая мою ладонь, уводишь на соседнюю тропку подальше от всех.
- Прости! Прости! – слова выходят у тебя отрывисто и бессвязно, словно в бреду.

Листья хрустят под согнутыми коленями, тыкаешься лбом в живот, продолжая перебирать и перецеловывать мои пальцы.

- Я не хотел… Не злись… Не уходи… 

Стою как вкопанная, машинально разглядывая бугристую кору ближайшего дерева, свободной рукой глажу по волосам, чувствую, как ты плачешь.

- Ничего, переживём. Всё будет хорошо, - произношу затверженную фразу, в которую на самом деле верю, и которую ты сейчас хочешь услышать.

Благодарно стискиваешь меня изо всех сил. Вскакиваешь и по-детски радостно озираешься:

- Ну? Где здесь пруд с утками? Пойдём скорее!

Всё и, правда, хорошо. Передо мною снова тот, кого я полюбила: весёлый, бесшабашный, лёгкий на подъём. Сыплешь анекдотами, от души смеёшься, переносишь через лужи:

- Ты посмотри день-то какой, Олеська! – блаженно жмуришься. – Осень. Люблю осень. Помнишь, как у Есенина?

Я снова живу и дышу, а ты запрыгиваешь на хрупкие перила мостика и вдохновенно читаешь стихи любимого поэта, а потом и свои… об осени и обо мне. Смотришь в глаза, как будто в сердце… Талант. Тебе аплодируют. Раскланиваешься и кричишь, что есть духу, что я лучшая на свете. Любовь и смысл – всё во мне. 
Девушки завидуют, поглядывают с интересом, приосаниваются. Но ты смотришь только на меня… и не врёшь. 

Среди зевак мелькают недавние свидетели «бури», перешёптываются, недоумённо жмут плечами. Да и пусть. Что мне до них? Ведь они не знают… Не знают про твоё неспокойное детство, отца – алкоголика, вечную нужду. Как копил и подрабатывал, по крохам собирая деньги, чтоб в старших классах выглядеть не хуже сверстников. Оттого и чрезмерная бережливость, паника при виде испорченной вещи. Ещё они не знают про Кавказ, про плен, про сломанные ноги, пластину в голове и приобретённую шизофрению. Ничего не утаил, сразу признался, что с тобою трудно, что, может быть, не нужно… Но я и сейчас, месяц спустя, могу повторить слово в слово: «Ты моя жизнь».
Говорят, что первая любовь самая сильная. Но чтоб настолько… 
Я ведь поначалу честно пыталась отказаться. Но ты как наркотик, такой ломки я не переживу. Да и зачем кому-то страдать? Любые проблемы решаемы. Просто в твоей жизни было очень много плохого. А я сделаю всё. В лепёшку расшибусь, докажу, что есть счастье, что мне можно верить, что на меня можно положиться. И злость на весь мир пройдёт. Обязательно. Ты сам говоришь, что срывы стали гораздо реже. Значит, мы на верном пути, и уж я с него не сверну.


Октябрь

Ура! Новоселье! Наконец-то мы будем жить вместе, ради этого я даже перевелась в другой университет. Твой край, гостеприимный южный город. Далековато от семьи, но я стараюсь смотреть в будущее с оптимизмом. Времянка с дымной печкой, конечно, не очень подходит для зимы, но ведь это только начало. Раньше её снимали отдыхающие, а мы сделаем из неё настоящий дом. Ты всё умеешь, я буду помогать. Не зря говорят: «С милым рай и в шалаше». 

***
Всё не совсем так как представлялось… На людях «рубаха – парень», а дома ты другой… Угрюмый и молчаливый, когда пытаюсь с тобой заговорить – злишься. Наверное, просто устаёшь.
***
Вчера ты сказал, что нам нужно обсудить что-то важное. Оказалось, что я тоже не совсем такая, как тебе бы хотелось. Мало читаю, мало общаюсь и совсем не умею себя подать. Ты яркий, всегда в центре внимания, рядом должна быть королева, а не серенькая мышка. 
Растерялась. С детства люблю книги, две лучших подруги, с десяток хороших знакомых. Одежду предпочитаю комфортную, спортивного типа, и в салонах не сижу, но чтоб вот так в «синие чулки» угодить… такое впервые.
Видя мое замешательство, снисходительно поясняешь: «Со стороны видней».
Внешность самая обычная – значит, краситься надо ярче, книги читать правильные, те которые подберёшь ты, ну, а подруги… они же далеко, здесь должны быть другие. Ты как раз знаешь парочку отличных девчонок, они в сто раз лучше моих «неадекватных кур» и уж точно научат, как правильно выглядеть и выгодно подать себя в мужском обществе. Ведь я не против общения? Новые друзья - это же хорошо?

Трудно не согласиться. Друзья на новом месте мне нужны. Насчёт остального… не знаю… может, со стороны и, правда, виднее… 
Достойна ли я тебя? 

Ноябрь

Дома очень холодно. Я не знаю, где ты. Огромные поленья свалены возле крыльца. Попыталась расколоть парочку, но ничего толкового не вышло. Никак не могу отстирать твои джинсы, томатный сок въелся намертво, бьюсь уже второй час, извела два ведра воды. Придётся снова идти к колодцу, был бы он ещё не на другом конце деревни… Точно не успею дотемна. На очереди ещё две твоих куртки, рубашки, футболки, комплект постельного белья. Обедать, пожалуй, некогда. Да и готовить не на чем, печка-то не топлена… Ну, ничего, вечером поедим вместе. Я надеюсь, вечером ты придёшь. 

***
Меня уже трясёт. Всё делаю не так, постоянно тебя раздражаю. Не так сижу, не так хожу, не то говорю. Ты каждый раз заново, скрипя зубами, учишь меня варить макароны. Оказывается, даже эту простую операцию, я не в состоянии произвести без твоего участия. Странно, готовлю с десяти лет. Всем нравились мои запеканки, супы, мясные рулеты, самодельная лапша… Но ты не доверяешь мне даже солить воду. 
Для того чтобы я развивалась, ты выдал томик Есенина, каждый день спрашиваешь, о чём сегодня читала, много ли поняла, требуешь учить стихи. У меня хорошая память, и мне, в общем-то, несложно, но уже подташнивает от твоего менторского тона. Никогда не думала, что буду выплёвывать поэзию как битумную крошку. 

Декабрь

Ужасно хочется домой, к маме, хотя бы на Новый год. Слава богу, на это ты согласился сразу. Я даже немного ожила. Целых две недели без тебя и Есенина – просто праздник какой-то. Хотя, в общем-то, сейчас жаловаться не на что. Ты собран и адекватен, срывов не было почти две недели. Вот только это не моя заслуга. Я уже оставила иллюзию, будто смогу как-то благотворно повлиять на твою жизнь. Ты влияешь на меня гораздо больше. Часто слышу от тебя, что нужна, что мы должны держаться вместе. Но я ничего не смогла тебе дать. Ты всё так же злишься и психуешь. Две недели – наш рубеж, их ты как-то проживаешь, держишься, и я каждый раз жду чуда… Но его не происходит, круг замыкается. Снова ты орёшь до тех пор, пока не охрипнешь, швыряешь мебель, крушишь зеркала… а потом ползёшь за прощеньем и уже приевшейся мантрой: «Всё будет хорошо. Мы справимся». 

***
Я остаюсь. За день до моего отъезда ты слёг с температурой. Ладно, навестить родных я могу и позже. Какой праздник, когда ты весь больной, ни печку сам не растопишь, ни воды не принесёшь. Уютно прижимаешься ко мне, когда подсаживаюсь на твою постель с супом. Тихонько начинаешь вспоминать, как было страшно в яме, как били, выводили на расстрел каждый день… Сглатываю тяжёлый комок, обнимаю крепко-крепко, стараясь закрыть собою от всего, от тех кошмаров, от целого мира…
Выбираем новогоднюю комедию, комментируем по ходу действия, шутим, болтаем. На душе тепло и легко. Мне никуда не нужно, моё место рядом с тобою. 
***
Новый год, а настроения нет совсем. Не знаю, что со мною происходит. Всё тусклое и серое, ничего не хочется. Ты с утра как заводной, готовишься к приёму гостей, что-то чинишь, красишь, расставляешь. Все должны видеть, какой ты образцовый семьянин, хозяйственный и рукастый, дом – полная чаша. Вместе с болезнью улетучилось и благодушие. Снова огрызаешься, чтоб я не хлопала глазами, а бегала шустрей: подметала, мыла, готовила... Отдельное замечание – заняться собой и не позорить перед людьми.

Половина двенадцатого… Сижу в кругу своих новых подружек, стараюсь быть общительной и раскованной. Очень стараюсь. Чем и заслуживаю твой одобрительный взгляд. Мы говорим ни о чём, но они все правильные и яркие девочки – жёны и подруги твоих знакомых. Общих точек соприкосновения у меня с ними нет, общих интересов тоже, взгляды на жизнь расходятся, и мы обсуждаем новый цвет лака для ногтей, скрывая обоюдную неприязнь натянутыми улыбками. 
Гости хвалят стол, а ты меня. Красноречия тебе не занимать, пафосные стихи в мою честь и подарок под восторженное аханье собравшихся. В пакете с лентой ярко-красный ремень с огромной пряжкой в стразах и того же цвета помада. По твоей просьбе сразу примеряю презент и крашу губы. Ты восторгаешься, гости одобряют:

- Ты шикарна! Просто секси…

Улыбаюсь, киваю. Ты очень хочешь сделать из меня королеву, но почему-то чувствую я себя проституткой. 

Январь

Мы отправляемся в гости к твоей маме, она переехала в другой город.

- Надо же ей увидеть будущую невестку, - радостно заявляешь ты. – Ух, Олеська! – горячо шепчешь, сгребая в охапку, - если бы не ты, давно руки на себя наложил… Только тобою и живу.

Я стала как-то странно слышать слова: «Только тобою и живу» … Именно мною… Порой кажется, что засчёт меня или даже вместо…
Всю дорогу молчу, боюсь ляпнуть что-нибудь не то, случайно разозлить. Хоть бы один день без упрёков и недовольства… устала. Ты меж тем спокоен и разговорчив, ухаживаешь, приносишь чай, рассказываешь о детстве, о родителях, смешной соседской собаке… Помолчав, делишься неприятным откровением – мать слегка тронулась умом, поэтому до сих пор и не знакомил. Тебя это очень печалит, но сделать, похоже, ничего нельзя.

- Она с виду вполне нормальная. По дому делает, в магазин ходит. Но…

Оказывается, у родительницы один странный бзик – она тебя боится. Ни в какую не остаётся с тобой наедине, жалуется соседям, будто сын её бьёт и грозится в окно выкинуть, даже в полицию звонила.

- А ведь я же её люблю, она мать моя… - сокрушаешься ты. – Ни разу даже голос на неё не повысил.
Тебе тяжело об этом говорить, вздыхаешь, тянешься ко мне за утешением. Я обнимаю и целую в висок:
- Надо же как…

Несчастный ты мой человек, без родителей плохо…

Нам открывает дверь ещё совсем не старая женщина вполне адекватного вида. Дома чисто, закипает чайник. Тамара Ивановна суетится у плиты, распаковывает различные вкусности к чаю.

- Тортик бы ещё надо, - спохватывается она. – Дим, сходи за тортиком.

Ты как-то слегка напрягаешься и медленно киваешь, беря меня за руку.

- Сейчас сбегаем.

Тамара Ивановна, неловко улыбаясь, начинает лопотать что-то про то, что «девочку с собой таскать не обязательно, одному быстрее».

- Вместе пойдём, - обрываешь ты её жалкие потуги.

Мать угодливо кивает и скрывается на кухне.

- Боюсь тебя с ней оставлять, - поясняешь уже на ходу, - мало ли, чего выкинет…

Неопределённо пожимаю плечами, буйной родительница мне не показалась, но тебе, наверное, виднее. 

За столом все предельно вежливы и благожелательны. Тамара Ивановна с интересом слушает рассказ о совместной жизни, доме, планах. Кажется, искренне радуется за нас. Ты не упускаешь случая похвалиться перекрытой крышей, новым крыльцом, резными наличниками, как и положено заботливому сыну интересуешься её здоровьем и просишь поберечь себя, хотя бы ради внуков. Речь заходит о свадьбе. Мать живо пересказывает слухи, о том, где купить самое лучшее платье, умиляется, по-старчески вздыхая. 
Душевное чаепитие, но между вами словно натянутая струна. Отчего у меня такое ощущение, что вы постоянно играете в гляделки? Ты извиняешься и скрываешься за дверью туалета. Мать, ещё не отсмеявшись от рассказанной шутки, что-то напутственно кричит тебе вслед про заедающий шпингалет и мигающую лампочку, а когда я поднимаю от чашки глаза, передо мною сидит уже совсем другой человек. Бледная, сгорбившаяся женщина с расширенными от страха глазами.

- Он больной, - шепчет Тамара Ивановна одними губами, то и дело оглядываясь на закрывшуюся дверь. – Он тебя погубит, дурочка…

В следующее мгновение ты уже в комнате.
- Что притихли? – посмеиваешься, возвращаясь к прерванной беседе, а взгляд напряжённо мечется от матери ко мне и обратно, жадно шаря по лицам.

Всю обратную дорогу ты спишь, сладко посапывая на моём кроличьем воротнике. А я всё прокручиваю в голове тот момент… Что это было? Бред больной женщины? Но даже не слова меня зацепили. Другое… Тамара Ивановна характером, чертами лица, суетливой заботой вокруг сына поразительно напоминает одного человека… меня.

Февраль

Тема свадьбы тебя не оставляет. Недавно вечером, после крепкого чая и задушевных бесед ты даже предложил сделать мальчика, сразу не сходя с места, рыженького такого Антошку…
Я представила рядом с собой конопатого малыша и мужа, довольного, играющего с сыном. Улыбнулась. А свадьба… Ты как-то очень быстро решил когда и где она будет, что я не успела понять хочу ли… Наверное, должна хотеть, ведь я же тебя люблю. Надо признаться, что это уже не та всепрощающая, слепая любовь, от которой меня коротило и замыкало, как неисправную ёлочную гирлянду, но ведь так и должно быть. Страсть становится нежностью, заботой, человеческим теплом. 

***
Меня посещают крамольные мысли. Я так устала от перепадов твоего настроения, от образа гламурной домохозяйки, идиотских ритуалов по правильной расстановке посуды в шкафу… С тоской вспоминаю то время, когда мы ещё не были знакомы, и я носила то, что нравилось мне, общалась, с кем хотела, не красилась в шесть утра возле настольной лампы, чтоб мой внешний вид при пробуждении, не дай бог, не оскорбил твоего эстетического вкуса… Оказывается, это было так здорово! Я хочу уйти.

***
Собралась с духом, и озвучила своё решение. Ты сказал, что я такая же, как все, что зря мне поверил, что я обманула, посмеялась… Ты долго говорил и был на удивление спокойным и таким потерянным. В конце я уже рыдала, чувствуя себя настоящей предательницей, ведь и, правда же, обещала помочь, знала, на что иду.
А ты не виноват, ты хороший, это просто болезнь… Не помню, как помирились, но сразу стало легче дышать. На пару плакали от радости. Надо же, из-за сиюминутной слабости чуть не сделала такую глупость! Шмыгая носом, объясняла, что мне не нравится в наших отношениях. Ты внимательно слушал, соглашался и просил прощения. Говорил, что даже не подозревал, как сильно меня это всё задевает, что если б знал, то никогда… Матерью клялся - никогда больше не позволишь себе орать, будешь уходить в гараж и там беситься, если уж совсем приспичит. 
Я заснула в твоих объятиях успокоенная и убаюканная. Оказывается, всего-то и надо было - просто поговорить, а не молчать и дуться. Сама виновата.


Март

Наконец-то весна! У нас столько планов, столько дел, но я счастлива. Ты действительно изменился, мы легко общаемся, много времени проводим вместе, понимаем друг друга с полуслова. Среди твоих знакомых есть отличные люди, интересные и творческие. Часто ходим в гости, выбираемся в музеи. Присмотрели новый дом. Ну, в самом деле, времянка – это несерьёзно, а уж если будут дети… 

***
Дура. Какие дети, какой дом?! Вчера даже соседи прибежали, думали, что меня убивают. 
А началось всё невинно: решила тебя порадовать. Приготовила на ужин своё фирменное блюдо – пирог с треской в сливочно-сырном соусе.
Оказалось, что треску ты не любишь, а конкретно этот сыр так и просто ненавидишь. А я заранее не удосужилась узнать, и ты теперь остался голодным.
Пирог полетел в окно собакам, а за ним и стулья, планомерно, один за другим все четыре штуки. Стол бы ты тоже выкинул, но он не пролез. 

***
Я хочу, чтоб меня кто-нибудь спас. Дожили… 
Заезженная пластинка играет одну и ту же мелодию: срыв – идиллия – срыв. Это не жизнь, это вечное ожидание. Кажется, чего проще – встать и уйти… А не выходит. 
Ты манипулируешь жалостью, чувством вины, чувством долга и порядочности. Как только моё терпение лопается, находишь тысячу способов удержать, вымаливаешь четыреста первый «последний шанс», и я остаюсь, хотя прекрасно понимаю, что ничего не изменится. И твои слёзы… коронный номер, на который я всегда ведусь. Ведь если человек плачет, значит ему очень плохо, правда? Ему больно… А я не хочу, чтоб тебе было больно. Я ведь всё ещё тебя люблю. 

Апрель

Выхода нет. Расставаться ты категорически не желаешь. Пробовала уходить, уезжать, прятаться, но ты и мёртвого достанешь. И как ни странно, все за тебя. Соседка приходила с утра увещевать, что мол, парень-то хороший, а уж как любит, как страдает… 

- Бедовый он, натерпелся по жизни. Ты его приласкай, отогрей, он и буянить перестанет. Как в сказке заживёшь!

Да я и так, как в сказке, страшной недетской сказке. Даже по телефону с родными общаюсь урывками и шифрами, потому что каждый их звонок ты ставишь на громкую связь. Тебе от чего-то взбрело в голову, что это семья настраивает против, нашёптывает гадости… Бред шизофреника. Дома считают, что у меня всё хорошо. Как я им признаюсь: в здравом уме и трезвой памяти из всех возможных вариантов выбрала маниакального психа с комплексом неполноценности и теперь живу с ним, и радуюсь. 
Всегда считала, что счёты с жизнью сводят только слабаки, но мысли сами лезут в голову. Так просто: раз… И нет этих опостылевших дней, круг разомкнётся. Вот только близкие… они такой подлянки точно не заслужили. 

Май

Погода просто шепчет, черёмуха вся в цвету, собственно на мой день рождения всегда приходятся лучшие дни. Бабушка даже раньше шутила, что я солнцем поцелованная. 
Проснулась с музыкой, ты поставил мой любимый диск, нарвал большущий букет одуванчиков, декламировал стихи с табуретки, дурачился… Ну, как ребёнок. Вот как тебя после этого не любить? 
Во дворе появился мотоцикл, не знаю, у кого ты его одолжил.

- Дама сердца желает прокатиться? – по-рыцарски склоняешь голову и протягиваешь руку.

Жест эффектный. От такого предложения сложно отказаться.
Уже тронувшись с места, запоздало посещает замечательная мысль: «А есть ли у тебя права?» 
Но уже через пару минут необходимость в вопросе отпадает. И ежу понятно, что на мотоцикле ты сидишь максимум раз пятый. 

- Да что тут сложного? – отмахиваешься, выезжая на дорогу. – Я же не гоню. Просто сиди и держись покрепче.

Нехорошее предчувствие – вещь упрямая, но я молчу, для меня же человек старается.
Ты сцепляешь зубы и материшься под нос. Что-то не получается, мотоцикл идёт урывками. Резко добавляешь скорости… и не вписываешься в поворот. Стальной конь заваливается набок, чертит нами по асфальту, расшвыривая в разные стороны. Тебя выкидывает на обочину, меня в кювет. 
Ты поднимаешься первым и, не скрывая паники, бежишь… к мотоциклу. Дрожащими руками обшариваешь пыльное железо, судорожно вздыхаешь.

- Поцарапали… Очень заметно? – взволнованно спрашиваешь, когда я, прихрамывая, добираюсь до места аварии. 
- Не особенно… Затрём в гараже. 
- Ты-то как? Ничего? – кидаешь на меня беглый взгляд, и снова принимаешься гладить пальцем полинявшую краску.
- Нормально, - пожимаю плечами, разглядывая художественные лохмотья на месте одной из штанин. 
- Ну, так поехали, чего стоишь? Дома будешь глазами хлопать, - нервно выдаёшь ты, снова берясь за руль.

***
Повезло. Хозяин то ли не захотел ругаться, то ли, правда, не заметил порчи имущества. На память о дне рождения у тебя остался внушительный синяк на плече, а у меня свезённая голень и лёгкое сотрясение. Ты убедительно просил никому о случившемся не рассказывать. Зачем нам лишние проблемы? Да я и не собиралась, даже в больницу идти незачем. Голова уже не болит, нога заживает. 

***
На самом деле стыдно, что ты белишь потолок в гордом одиночестве. Ремонт нужен, как раз на май планировали… Но мне сегодня как-то нехорошо. Температура тридцать семь, знобит и голова кружится. Может перед месячными, а может, простудилась. Ты то и дело искоса на меня поглядываешь, недовольно поджимая губы:

- Лень-матушка вперёд тебя родилась? 
- Потом наверстаю, - слабо улыбаюсь на очередную подколку. – Простудилась, и нога ещё болит…
- У меня тоже плечо болит, - невозмутимо фыркаешь ты. – Я же не филоню. Просто любишь себя очень, всё перетрудиться боишься. А если бы война? – выжидательно сверлишь взглядом. – В армию тебя. Там сделали бы человека…

***
Думала, за ночь поправлюсь. Не случилось. А сегодня ведь обои клеить хотели… без меня никак. Где-то были обезболивающие таблетки…

***
Справились. Неделя кропотливого труда, и времянка преобразилась: стены, окна, пол, потолок, да и снаружи облагородили. Хоть и одна комната, а всё-таки видно, что чисто и светло. Возможно, и не зря ты подгонял… Только что-то я совсем расклеилась, таблетки не помогают, на улице жара, а меня знобит, и нога болит адски, практически не вступить. Не понимаю… я ведь всё тогда обработала. Надо полежать, а завтра в больницу…

Хотела полчаса подремать, а за окнами уже стемнело. Вот ведь развезло. Нет, надо подняться, ужин так и не сделала, и за водой сбегать, а то с утра даже умыться нечем будет… Не пойму, что со мной. Тело словно ватное, веки набухли, не могу ни на чём сфокусироваться, то и дело проваливаюсь в беспокойную дрёму. С четвёртой попытки прихожу в себя, стараюсь подняться с кровати и чуть не вскрикиваю от боли. Правую ногу будто придавило бетонной плитой. Откидываю одеяло: голень раздуло, в ней что-то тюкает и пульсирует. Дотягиваюсь до аптечки, выуживаю градусник. Ртутный столбик меньше чем за минуту доползает до отметки тридцать девять и девять.
Нашариваю глазами тебя. Сидишь на кресле спиной к кровати, экран мерцает порно роликом. 

- Дим, вызови «скорую»…

Твоя рука двигается очень интенсивно, видимо, я вообще не вовремя.

- Ладно, ща… пять минут, - отрывисто выдыхаешь, не оборачиваясь.
- Дим… 

Пять минут, конечно, ничего не решат, но меня снова уволакивает в мутную дрёму, и я боюсь отключиться. 

- Ну, чего у тебя опять случилось? – разворачиваешься со вздохом.

Видимо, выгляжу я также плохо, как себя чувствую, потому что ты удивлённо моргаешь и принимаешься активно одеваться. 

«Скорая» приезжает минут через сорок и сразу увозит в городскую больницу, там на меня орёт уже хирург:
- Неделя?! Ты терпела неделю?! Тебе что, жить надоело?!

Спустя час отправляют под нож. Местная анастезия, яркий свет и запах лекарства. Неудобно как… взяла и добавила людям работы в ночную смену. Обезболивающее почему-то не берёт, и я во всех подробностях ощущаю движение скальпеля, инструменты под кожей… 
Хирург то и дело прикрикивает, чтоб я не дёргалась и не совершала лишних телодвижений. Изо всех сил вцепляюсь в край кушетки над головой, пытаясь уменьшить ёрзанье и… ору благим матом нараспев. Не подозревала, что умею визжать на ультразвуке, попутно выдавая такие перлы. Матерящийся дельфин… От этой картинки меня начинает потряхивать истеричный смех. Присутствующие напряжённо наблюдают мои гримасы. 
Пока ногу бинтуют, стараюсь более менее связно извиниться перед медсестрой и хирургом, особенно пред хирургом. Как раз его-то во время операции я и посылала особенно упорно и в разных направлениях. Стыдно вспомнить, что наговорила незнакомому человеку вдвое старше меня, который в это время пытался помочь…
К моему удивлению, врач тихонько посмеивается и уже в дверях бросает через плечо:

- Молодец, дочка. Выдержала. 

***
Целый день уколы: антибиотики и жаропонижающее. Каждая перевязка – как персональная пытка: промывание раны, выскабливание гноя, дренаж… А я то по наивности считала, что на операции отмучилась, и такая боль уже не повториться. Зато быстро усвоила – на процедуры надо ходить с пустым мочевым пузырём, всякое бывает. 
Медсестра на перевязках – золотой человек. Ей бы памятник при жизни. Дело своё знает на отлично и всегда подбодрит, нужные слова найдёт для каждого. 
Палата тихая – одни ветхие бабульки с грыжами и аппендицитами, возятся со мной, как с внучкой, носят еду из столовой, фрукты на тумбочку подкладывают. А ведь я им никто, даже почти не общаюсь – ни сил, ни аппетита. От любой еды воротит, пью сладкий чай и сплю почти круглосуточно. Все мои перемещения по больнице происходят в инвалидном кресле, вставать мне нельзя, да и никак. Инфекция, не смотря ни на что, ползёт вверх. К первоначальной флегмоне добавилось ещё воспаление вен и рожистое воспаление кожи. Через десять секунд в вертикальном положении нога багровеет, и начинаются жуткие боли. 
Ты приезжаешь часто – каждые три дня, но надолго не задерживаешься: поцелуй – пакет с фруктами – десять минут вежливой беседы, и в больничных стенах тебе надоедает. Сложно за это винить, обстановка в палате не самая радостная, а на улице солнце и почти уже лето…

***
Моя личная температура устаканивается в районе тридцати восьми. Нездоровая краснота упорно забирается по конечности всё выше. Узнаю, что антибиотики заразу почти не берут, организм не борется. В ответ могу лишь понимающе кивнуть и снова уставиться в окно на бегущих к автобусной остановке людей. Кроме разглядывания пассажиров других развлечений здесь нет. 
Прошу тебя захватить, что-нибудь почитать, чтоб отвлечься. Ты привозишь Есенина.

***
Надоело валяться бревном, беспомощность раздражает. Что за чёрт?! Пару недель назад я носилась как электровеник, а теперь не могу даже сама добраться до туалета, который в ста метрах по коридору. Невольно начинаешь понимать улиток: сто метров – гигантское расстояние. 

Июнь

Вы с хирургом долго курите возле крыльца. Мне он почему-то ничего не говорит, а с тобой поделился.

- Всё плохо, - неловко признаёшься ты, вернувшись.
Видно, что новость тебя расстроила. Стараешься не смотреть в лицо, бормочешь что-то невпопад и уезжаешь ещё раньше, чем обычно. 

***
Десять вечера. Пора гасить свет в палате и укладываться, а вокруг меня снуют сердобольные бабульки. Температура скакнула к сорока градусам, до ноги не дотронуться – как перезрелый кабачок. 
Испуганная медсестра приводит дежурного врача. Он осматривает, хмурится и вполголоса даёт отрывистые указания. Я различаю слова: утро, операция, добровольное согласие. Со мною хирург не так конкретен, издалека подводит к тому, что жизнь важнее ноги, и главное - сохранить сустав, пока инфекция до него не добралась, но, конечно, это ещё не окончательный приговор, и завтра надо будет хорошенько посмотреть, просто так никто резать не будет…
Я каменею, машинально киваю, и врач уходит, велев сделать мне ещё один жаропонижающий укол. 
Не верю. Просто выключаюсь из действительности и пялюсь в стену. Так не бывает: глупая случайность, пустяковый порез и… ампутация. Меня начинает колотить. Ампутация! Мне двадцать один год, я люблю верховую езду и пеший туризм… 
Дрожащими руками набираю твой номер.

- Привет, котёнок, - игриво мурлычешь в трубку. – Соскучилась? Я вот очень…
- Дим… Дима… - сглатываю ком в горле, стараясь не разрыдаться. – Завтра операция. Мне очень страшно… 
- Ну, что ты, что ты… - мягко успокаиваешь, как маленького ребёнка. – Под наркозом не больно.
- Да причём тут больно – не больно… Я без ноги могу остаться, - меня, наверное, почти не слышно, еле шепчу, так жутко произносить это вслух. – Ты приедешь?

Не дышу, в трубке напряжённое молчание. Нет, нет, нет… Ты не можешь не приехать, ты единственный, кто знает. Ты мне нужен!

- Ну, зайка… Я сегодня у тебя был, - сочувственно тянешь ты. – А завтра не могу… у меня дела.

На заднем плане в трубке слышится пьяный смех и призывы «заканчивать трёп».

- Мне пора, - вздыхаешь виновато, - ко мне гости пришли. Кстати, все желают тебе скорейшего возвращения, первый тост – за твоё здоровье. Любимая…

Вот и всё. Я осталась одна. 
Конечно, можно позвонить матери, рассказать, покаяться, что вот такая дура… Она-то точно подорвётся сразу, возьмёт билет за любые деньги… и всё равно не успеет. Между нами тысяча километров. Поездом - это почти два дня пути, а у меня есть только ночь. 
С тоской смотрю на номера родителей в списке звонков, убираю палец с кнопки вызова и с тяжёлым сердцем откладываю телефон. Будут знать – все изведутся, а помочь - не помогут. Я не могу... Сама уложила себя на больничную койку, должна сама и встать с неё. 

- Помолись, - тихонько советуют бабульки, переглядываясь, – слова то знаешь?

Знаю. Учили в школе «Отче наш»... 
Некстати вспоминается, что я атеистка. В моём положении быть принципиальной глупо. Все средства хороши, раз уж традиционная медицина развела руками. 
Отворачиваюсь к стенке и неслышно шевелю губами, проговаривая. Первые же слова встают комом, и в голове звучит жёсткая фраза: «Атеисты не молятся».
Молитва без веры – кощунство. За пару минут из скептика превратиться в набожную прихожанку не потому, что душа попросила, а потому что очень припёрло? Это как-то фальшиво и подленько. И так слишком много притворяюсь последнее время. В угоду тебе пытаюсь быть тем, кем не являюсь. 
Впрочем, я не совсем пропащая. Я тоже верю… Верю в эффект бумеранга, ещё неоткрытые законы Вселенной, карму и в то нечто большее, чем просто избитое слово «бог». 
Лёжа в тёмной палате, закрываю глаза и, что есть сил, беззвучно кричу в пустоту, в бездну, в космос: «Help! SOS! Спасите наши души!» Кричу всем, кто меня слышит, кому есть до меня дело, до испарины на лбу, до изнеможения, на всех частотах… 

***
Утро начинается гораздо приятнее, чем ожидалось. Во-первых, ещё не открыв глаза, ощущаю, что отлично выспалась: без привычных ночных болей и мутных снов. Во-вторых, голова лёгкая, тело не ломит от температуры. Ну, а в третьих… я жутко голодна. 
Скрестив пальцы, осторожно отгибаю край одеяла. Нога по-прежнему кабачковых размеров с воспалённой, натянутой кожей, но бардовые язычки, ещё вчера жадно лизавшие колено, заметно полиняли и как будто даже отползи. Аккуратно сажусь, свешиваю здоровую конечность с кровати и с интересом оглядываю соседние тумбочки: «Кто-то хотел со мной поделиться?»

***
Ем всё подряд, я бы даже сказала, мету, не особо разглядывая, что там в тарелке. Аппетит волчий и не проходящий, активно восполняю затянувшуюся чайную диету. Каша «Полтавка», похожая на замазку, салат из ненавидимой мною редьки, бутерброды с маргарином, сырые клубни топинамбура, которыми угощает баба Валя… Имей я доступ на улицу, наверное, жарила бы кузнечиков и выковыривала улиток из раковин. Вкус, цвет, запах – я их даже не замечаю. Я вижу только стройматериал для своего тела. Я должна встать, должна выйти отсюда и желательно на своих двоих. 

***
Доктора удовлетворённо кивают, динамика положительная. «Иммунитет соизволил включиться», - шутят они. 

***
На утреннем обходе лечащий врач поинтересовался, не хочется ли мне домой. Немного растерялась, ещё вчера сам говорил, что рано… Но оказывается я слишком залежалась, а у них сроки и комиссия, да ещё авария где-то… 

- Ты можешь встать? – неуверенно спрашивает врач, глядя то в свои записи, то на мою ногу.
- Секунд на десять, а потом скрутит…
- Ну да, ну да… - задумчиво вздыхает Григорий Константинович. – Это всё вены… Ладно, лежи. Подождём ещё недельку.

Но не проходит и двух часов, как меня посещают снова, на этот раз уже втроём. 
- Добрый день, как самочувствие? – бодро интересуется мой лечащий врач, будто и не было нашего разговора. – Встать можешь?
Я ловлю этот короткий, просящий взгляд. Грустно улыбаюсь и киваю. Конечно, я могу встать. Вот, смотрите…

***
Ты бурно радуешься выписке, взахлёб рассказываешь, как переживал, выкуривал по две пачки за день, не спал…
Я предлагаю, чтоб меня из больницы забрала мать. С университетом уладили, успею сдать экстерном. У тебя работа, а мне нужен уход, да и по дому сама сделать ничего не смогу. Ты только отмахиваешься:

- А что тебе делать? Я всё сам! Лежи, книжки читай, учёбу навёрстывай… На руках буду носить и кормить с ложечки.

***
До такси действительно несёшь на руках, закрыв сверху огромным букетом. Мои бабульки умиляются и машут вслед. Счастливая пара… 
Вносишь в дом, укладываешь на кровать, подтыкаешь подушки, шепчешь приятные глупости, обцеловываешь с головы до ног, устраиваешься у меня на груди и замираешь.

- Олеська… Не пугай так больше, я чуть не умер… как чудище из сказки… Я соскучился…

Глажу по спине, утыкаюсь в растрёпанные соломенные волосы… какой ты родной, тёплый… Оказывается, я тоже соскучилась.

- Есть хочешь? – вдруг спохватываешься ты.
- Зверски.
- А у меня ничего нет! – признаёшься, всё также радостно улыбаясь. И в подтверждение слов распахиваешь шкаф с одинокой пачкой соли и упаковкой спичек.
- Сходи в магазин, сейчас по-быстрому что-нибудь сготовим, - не вижу я повода для беспокойства.
- Денег тоже нет.
- У тебя ж на днях была зарплата…
- Ну, - пожимаешь плечами, - такси, цветы на выписку – всё для тебя, да и друзья приходили. Может, у матери займёшь? – предлагаешь ненавязчиво. – Отдадим потом. 

Не хочется, но другого выхода я не вижу. Перевод на карточку приходит в течение часа. Пишу список: хлеб, крупы, молоко, яйца, сыр, сахар… и сажусь ждать.

Ты возвращаешься с двумя большими пакетами, и на стол выкладываются: сушёные кольца кальмаров, арахис, вяленая рыба, сухарики, семечки, чипсы… Второй кулёк звенит рябиновой настойкой и пивом. 

- Вот, держи, - опускаешься на колено возле кровати и ласково вкладываешь в руку шоколадку. – Знаю, что ты горький любишь, но этот, сказали, тоже ничего… с карамелью.

Растерянно верчу в руках золотистую обёртку.

- Дим, а продукты? Я есть хочу… Ты тушёнку купил?
- Не было тушёнки, - хмуришься, оскорблённый чёрной неблагодарностью. – Столько всего – ты опять недовольна! Лучше стол накрой по-человечески, сейчас гости придут. Стулья от соседки принести надо…
- Я не встаю, - осторожно напоминаю, удивлённая твоей забывчивостью.
- Что совсем? – морщась, трёшь затылок. – Даже по дому? Опять всё сам, - горько хмыкаешь ты. – Ладно, загорай.

Шумной толпой вваливается весь цвет местной пьяни. Любого, кто готов за стакан тебя слушать, ты называешь другом и тащишь к нам. 
Гости с большим энтузиазмом трясут мою руку, поздравляют с выздоровлением и с «настоящим мужиком», который только обо мне и печётся.

- Держись за него! Таких больше нет…

Через час обильных возлияний про меня забывают окончательно, хоть кровать и находится в метре от стола. Я этому даже рада, но против естественных потребностей не попрёшь.

- Дим, мне надо в туалет, - шиплю адресно, чтоб не позориться перед всей честной компанией.
- Угу, - согласно киваешь, продолжая слушать эмоциональный рассказ одного из собутыльников.
- Дим, прямо сейчас, - пытаюсь настаивать, но ты отмахиваешься, как от надоедливой мухи.

Ради приличия выжидаю пять минут, но теперь ты уже сам в центре внимания: шутишь, цитируешь, смеёшься… О, да, это ты умеешь. Душа компании. На это я и повелась когда-то. 
Устраивать представление с ведром на радость собравшимся я не намерена. Туалет во дворе. Встаю на одной злости, иду по стенке. Моё копошение, как и прежде, никому не интересно. Уже через пару шагов ногу начинает сводить и скручивать. Конечно, я не дойду, но мне плевать.

- Единственный мой, неповторимый, - скриплю зубами, бубня под нос. - Надеюсь, что таких и, правда, больше нет, - хватаюсь за ручку двери и выпадаю на улицу. 

Вот сейчас полежу, отдохну и потихоньку, по забору…

***
Впервые ссоримся. В том смысле, что я не только молчу и слушаю очередную истерику, а начинаю огрызаться в ответ. У меня тоже есть претензии: к проматыванию материных средств, наплевательскому отношению, буйным пьянкам по ночам. 
На пике взаимных обвинений, ты выпаливаешь железный аргумент:

- А ты всё равно не уйдёшь. Тебе не встать! 
- Если потребуется, я отсюда уползу.
- Да неужели? – насмешливо хмыкаешь. – Далеко?
- А хочешь, проверим? – меня подмывает злой азарт. – Сто к одному, что я доберусь до дороги, поймаю попутку… Так, что? Спорим?
- Не спорим, - как-то резко бледнеешь и меняешь тон, глядя большими испуганными глазами. – Олеська, ты чего всерьёз что ли это всё воспринимаешь? Это же не я, это болезнь! Не казни меня…

***
Говорят, что во всём нужно видеть позитивную сторону. Ну, что же… я научилась вполне сносно бинтовать и обрабатывать гнойные раны. Проделываю всё тоже, что вытворяли со мной на перевязках: выжимаю гнойники под кожей, жду, когда желтовато – кремовая масса выйдет в открытую полость и промываю, закладываю мазь… 
Как-то ты решил мне помочь.

- Терпи, сейчас будет больно, - предупредил, заметно нервничая и… слегка надавил пальцами на края раны.
Я сдержала улыбку. Какой ты у меня чуткий… Да разве это больно, родной? Больно вот так, а потом вот так…

***
Мне уже лучше. Рана всё ещё гноится, но вены более-менее в тонусе. Даже самостоятельно добираюсь до больницы на костылях. 
Врач пожимает плечами – вроде молодой организм, в хороших условиях, а заживает медленнее, чем у бомжа. В очередной раз советует фрукты, отдых и новый раствор для обработки. 
Ты тоже радуешься моим успехам и говоришь, что неплохо бы больше работать по дому. К примеру, затеять стирку. Ведь чистых вещей у тебя почти не осталось. Конечно, ты мог бы и сам… но всё-таки это женская забота. Напоминаю – до колодца на костылях я буду идти почти час, а уж как возвращаться обратно с ведром, не представляю и вовсе. 
Качаешь головой и наставительно произносишь: 

- Так, ведь ты и не пробовала…


***
Не хочу чувствовать себя лентяйкой и обузой. Тем более, ведь и, правда, не пробовала. 
Решаю натаскать воды за несколько заходов. Кое-как добираюсь до колодца, опираюсь на один костыль, пытаюсь вытянуть ведро и, потеряв опору, чуть не ухаю вниз, следом за сорвавшейся жестянкой. 
Нафиг. Стирка окончена. 

Июль

С утра одеваюсь на плановый осмотр к хирургу и слышу, как ты по телефону отпрашиваешься с работы до обеда. Ведь нужно же проводить меня, подстраховать, а то волнуешься каждый раз, мало ли, споткнусь или плохо от жары станет. Впечатляюсь неожиданной заботой, надо же… приятно. Действительно, от помощи не откажусь, а то иной раз прохожие доводят, глядя на мои ковыляния.

- Ты ж радость моя! – благодарно улыбаюсь, нависая над тобой, дремлющим в постели. – Проводишь?
- Зачем? – сонно вздыхаешь и чуть приоткрываешь глаза. – Всегда сама ходила, а сегодня не дойдёшь?
- Но ты отпросился… - лепечу растерянно.
- Бухали всю ночь. Ты не видишь, я никакой? Отсыпаться буду, иди уже, не мешай.

***
Врач хмурится:

- Опять набегалась? Умеренная активность, у-ме-рен-на-я! Что не понятно? Будешь продолжать в том же духе – ляжешь. 

Возвращаюсь с твёрдой решимостью уехать к родителям. Как бы я тебя не любила, а пройти больничный ад по второму кругу, да ещё с неизвестным результатом – не согласна. Сама, конечно, сглупила – дала на выписке себя уговорить. Хотелось навестить родню будучи уже здоровой и загорелой, а не хромым пугалом… Не вышло. 
Ты непротив, даже наоборот. Моё благополучие для тебя важнее всего, выше собственных желаний. Сокрушаешься, что недосмотрел, не смог сразу отпустить. Но ведь это понятно, так сильно любишь…
Помогаешь собрать вещи, чуть ли не на руках относишь на вокзал. Тревожно заглядываешь в мутное стекло вагона, шепчешь задыхаясь:

- Олеська, это ведь не насовсем? Ты ведь вернёшься? Пообещай, что вернёшься! Пообещай!

Бежишь за набирающим ход поездом и, срываясь, отчаянно твердишь последнюю фразу. Я снова вижу тебя того… наивного, трогательного, искреннего. И я обещаю… скорее ему, бегущему сейчас по перрону, чем тебе, которого не хочу больше знать. 

***
Родня смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Уезжал человек, а вернулось привидение. Мать говорит, что я похожа на помоечную кошку: тощую, облезлую и какую-то одичавшую. Из привычных пятидесяти пяти килограмм со мной остались сорок три. Неожиданно. И выглядит совсем не так привлекательно, как думают многие худеющие. Костыли и вид гноящейся раны вызывают шок, меня начинают заново водить по врачам и усиленно откармливать, выпытывая, как такое могло произойти. Я отделываюсь скупыми отмазками: упала, порезалась, инфекция… 
Ты про меня не забываешь, звонишь по несколько раз за день, болтаем легко и ни о чём, присылаешь посылки с любимой музыкой, трогательными письмами, блокнотами стихов, меж страниц которых я нахожу засушенные цветы. Заочно знакомишься с родителями, интересуешься у родных моим здоровьем, передаёшь приветы от Тамары Ивановны…
Через пару недель тебя обожает даже мой дед, который обычно весьма воинственно настроен ко всем потенциальным ухажёрам.