Дочь Полоза

Дочь Полоза

Вольх уже закончил вязать мешки с крупой да репой, как невдалеке хлопнула дверь, возмущённо скрипнула калитка, и в морозный воздух ворвались визгливые крики:

– Вот ведь шкода какая! Паршивка!

– А ну, гони её, Матрёна!

И шум выкатился из избы, покатился по тихой сельской улице, нарастая как снежный ком. Любопытные соседи тут же поприлипали к окнам, из дверей корчмы выглянула пара голов...

Лесничий был не из любопытных. Он уже закинул свою ношу на плечо и повернулся, чтоб идти, как приближающийся из-за угла шум выкатился на широкую улицу, развернулся дорожкой из бегущих баб и швырнул прямо в ноги лесничему всклокоченный комок меха.

– Держи её, Вольх! – крикнула раскрасневшаяся толстая тётка в распахнутом полушубке, запыхавшаяся от быстрого бега.

За ней поспевали и другие. Все злые, но довольные, словно стая дворовых собак, загнавшая, наконец, в глухой заулок наглую бродячую кошку.

Лесничий не собирался вовсе встревать в бабьи дела, но тут комок у его ног шевельнулся, поднял голову и взмолился тонким голоском:

– Дяденька, защити!

Девчонка. Чумазая, всклокоченная, да и шубейка старая, драная, наизнанку вывернутая. А глаза молящие в самую душу заглянули. И, видимо, углядели там что-то, потому что беглянка тут же юркнула за спину лесничему. Вцепилась руками в пояс – как за спасительной стеной укрылась от нагнавших её злющих поселковых баб.

С разгневанными тётками разговоры разговаривать – пустое. Да Вольх и не собирался.

– Не трожь, – только и проговорил он, стоило Матрёне попытаться ухватить беглую за край шубейки, чтоб вытянуть её из-за спины лесничего.

Тихо проговорил, не угрожая даже. Однако слова инеем вспыхнули в морозном воздухе, мигом остужая горячие головы.

Тётки разом стихли. Так и стояли, сбившись в кучу, словно съехали толпой с горы да разом в сугроб и воткнулись. Только Фёкла, как самая старая и упёртая, не желала сдаваться так легко.

– Ты ведун, знаешь ли кого защищаешь? – уперев руки в боки, выступила она вперёд.

– Это ж Полозово семя! Змеюка подколодная! – ядовито сощурилась она. – Тьфу! – плюнула, целясь в девчонку, да чуть не попала в сапог лесничего.

От мгновенного страха, сковавшего улицу, даже под стрехой сосульки зазвенели, а уж про баб и говорить нечего – ведун только и успел поднять руку и молвить тихо:

– Брысь.

А бабы ка-ак бросились врассыпную! Что тут до какой-то пришлой девки! Свои б ноги унести! А мороз уже летел по пятам, срывал с голов платки, кусал за щёки, за носы наглые хватал – ой-ёй, того и гляди оторвёт!

– Ну? – спросил Вольх, даже не обернувшись.

А она уж и сама вывернулась из-за спины, распрямилась. Девчонка как девчонка. Годков пятнадцать-шестнадцать. Тёмная коса, острый носок, да глаза, что драгоценные камни, так и сверкают золотом да с прозеленью. Ишь ты, и впрямь – Полозова дочка. Не сбрехали бабы. А одежонка ну такая уж ветхая – последний поселковый забулдыга и тот рядом с ней богачом покажется – шубейка клочьями, на ногах валёнки стоптанные, а в прорехах солома торчит.

– Сдалека иду, – отвечала на его вопрос золотоглазая, – думала, приючусь, зиму перекантуюсь, да не дали...

И она скривилась, будто кваса кислого хлебнула.

– Чего учудила-то? – строго спросил Вольх больше так, для острастки.

А девчонка вдруг расхохоталась скаля крепкие белые зубы, но ничего рассказывать не стала. Ох, права Фёкла – точно шкода!

Лесничий повернулся и зашагал по пустой улице.

Ухо даже и не сразу учуяло скрип снега за спиной. Он уже успел далеко за окраину посёлка уйти. Обернулся – так и есть, крадётся следом. Да будто бы и не крадётся вовсе – идёт не таясь, головой по сторонам крутит, так и высматривает, чего б ещё учудить. Ох, бедовая девка!

– За мной зачем следуешь? – Он неодобрительно свёл брови.

А она ничуть не испугалась – то ли не поняла, с кем имеет дело, то ли и впрямь не из пугливых.

– А куда мне ещё идти? – Пожала плечами. – Назад вернуться? Так забьют ведь.

– К своим.

– Своих снегом давно замело, до весны не откопаю, – внезапно помрачнела она.

Стоит, теребит пальцами лохматый край платка, а сама на ведуна так и зыркает.

– Пусти к себе, а? Перезимую и уйду, – попросилась, наконец.

Потом сжала кулаки и заговорила быстро-быстро, словно ниточку на веретено накручивала:

– Знаю, ведун ты. Хоть кто и говорит, что ведьмак, да всё не так. Не боюсь тебя вовсе. По хозяйству помогать буду. Ты один живёшь, а я могу печь топить, щи-кашу варить, да порядок в избе наводить.

Молчит ведун. Думает.

– Не гони, Вольх! – взмолилась змеиная юница. – Знаешь ведь – зима тебе под ноги дорожку стелет, а меня мороз скрутит, да так и кинет ледышкой до весны.

Руки к груди прижала, а у самой глаза ещё больше заблестели, слёзы прозрачными льдинками в них застывали, не успевая скатиться.

Хмыкнул лесничий. Ну, бабы поселковые забить не забьют. За косу, конечно, оттягают, но никто в избу больше не пустит эту странную пришлую. Один раз доверие обманула – больше не поверят.

Задумчиво глянул в сторону села – а над ним уж потянулись в небо белые нечёсаные пасмы дыма. В каждой избе, даже самой кривенькой да кособокой топят – чуют, идёт стужа.

Он потянул носом – воздух сгущался, дело шло к вечеру. А к ночи мороз так и вовсе залютует. Сгинет девка, как пить дать.

Поморщился Вольх. Не любил он гостей. Тем более таких, от которых незнамо чего ждать ещё. Но что-то не давало покоя, тянуло душу, камнем ворочалось на самом её дне. И он молча кивнул. Отвернулся, пошёл скорее. До того, как солнце скатится за лес, надо бы хоть полпути сделать.

Не оборачивался. Уже чуял – идёт следом, бежит вприпрыжку, легко, словно скользит позёмкой, даже не вязнут валёнки в глубоком снегу. Ишь, змейка!

Как знать, может и пожалеет ещё Вольх о своём решении. Да мало ли их было, тех, о которых пожалеть пришлось не раз и не два? Как соберутся Пряхи решать судьбу души покойного ведьмака, будет на низке его дел хоть одна светлая бусина.