Долина Драконов

Часть 1. Побег.

Вольха всегда мучительно просыпалась. Каждый ее день начинался с боли - заставить себя открыть глаза, оторваться от мягкого сна, в котором она улыбалась, и окунуться в мир, в котором ей нечему улыбаться.

И занятия в семинарии, и обычные женские работы, и даже празднования в деревне начинались еще до первых лучей рассвета. А Вольха любила смотреть на небо после последних лучей заката. Одно с другим плохо сочеталось, и превратило ее жизнь в хроническую боль от просыпания по утрам.  

Когда Вольха была совсем девчонкой, мать и отец насильно волокли ее в дом после заката и под страхом наказаний заставляли засыпать раньше. Вольха со слезами обиды пряталась под одеяло, слушала как удовлетворенные послушанием родители уходили в свою часть избы, и еще долго лежала, уставившись в потолок. Но она смотрела вовсе не на бревна и балки, она знала что за бревнами и балками оно - темное, мягкое, спокойное ночное небо с бликами звезд.

Ритуал перехода из девочек в женщины хоть и был унизительным, и накладывал на нее ворох неинтересных для нее обязанностей, но он освобождал ее от необходимости послушания перед родителями. Прошедшая ритуал молодая женщина больше не принадлежала родителям, ее больше не могли принудить или наказать. Правда помогать ей больше тоже не могли. После прохождения ритуала Вольха переселилась в коммуну, где ей предстояло делить просторную избу с доброй дюжиной таких же “новых взрослых”, как она, и работать на благо деревни. И молиться, чтобы ей повезло найти мужа, которому она будет принадлежать после ритуала венчания.

В коммуне жизнь была намного тяжелее, чем в родительском доме. Зато теперь она могла сидеть на земле за избами сколь угодно долго после заката и смотреть в небо, в то самое темное, мягкое, спокойное ночное небо. От этого она постоянно недосыпала, всегда с болью просыпалась, быстро раздражалась, у нее появились темные мешки под глазами, лицо осунулось. На работах она могла задремать и схлопотать палкой пальцам от смотрительниц. Нездоровая внешность и вздорный характер сильно занижали шансы выйти замуж и вообще выбраться из коммуны. А это уже грозило либо ранней смертью от травм и истощения, либо перспективой стать одной из блаженных старух, которые живут в грязи и голоде в шатких шалашах на краю деревни. В лучшем случае, невостребованные девушки становились старшими на полях, надзирательницами в избах, воспитателями в семинариях коммуны, - существами, мало уже напоминающими женщин, с потухшими глазами, с разбитыми сердцами, ненавидящими молодых за их молодость, мстящими всему миру за свою судьбу.

Вольха отлично понимала, чем она рисковала, не отправляясь спать вместе со всеми, сразу после вечерних песнопений. Но каждый вечер она выбирала этот риск опять и опять, и засиживалась под ночным небом. Это время давало ей что-то необъяснимое, что-то, о чем не рассказывали ни учителя в семинарии, ни монахи, ни надзирательницы, ни счастливые замужние, ни родители, ни соратницы в коммуне.

В это время она ощущала себя свободной. В это время она ощущала себя по-настоящему живой. Она была даже уверена, что только в это время она на самом деле жила.

И пусть завтра будет больно пробуждаться, пусть в голове будет туман весь день, пусть она сорвется на рыжую дуру, которая постоянно учит ее, как правильно работать. Днем все равно невозможно жить по-настоящему. А здесь, в тишине, в темноте, наедине с бархатом неба она жила.

И иногда, когда она смотрела в это ночное небо, ей казалось, что звезды прятались за огромной тенью перепончатых крыльев.

***

Свет больно ударил в приоткрывшиеся глаза. Стоял полдень, солнце в самом зените палило нещадно. Вольха приоткрыла губы и ее обдало новой волной боли: губы потрескались от обезвоживания и от обжигающего солнца так, что ими было больно шевелить. Веки болели от солнечных ожогов, на щеках ощущались соленые дорожки от засохших слез. Вольха вспомнила, что прошлой ночью она так же сидела и смотрела в небо, и слезы разрывали ее изнутри, а потом вырвались наружу безудержным потоком. Она никогда столько не плакала. Она никогда не плакала именно так: не от боли, не от наказания, а просто потому, что живая. Эти слезы были как дождь, который наконец пролился на землю после долгой засухи, и оживил маленький росток.

Боль растеклась по всему телу по мере того, как Вольха приходила в сознание. Она стала ощущать все места, где она содрала кожу о камни и ветки. Она ощутила опухшие от ударов ступни. Она ощутила ноющие от небывалой нагрузки мышцы. Вольха сильно поморщилась от боли, подтянула колени к груди и свернулась в комочек. Стало немного безопаснее. Как будто пряча от кого руки между телом и собственными окровавленными коленями, Вольха рассматривала пальцы.

Ногти были обломаны, кусками содраны вместе с кожей, с запекшейся то тут, то там кровью. Все руки были в глубоких царапинах. Фаланги пальцев опухли, кожа на них была содрана.

“Вот и сохранила пальцы”, - подумала про себя Вольха. “Кому они нужны, эти пальцы. Может бабушка действительно была не в себе. Мне ведь говорили, что она блаженная. Надо же было додуматься, послушать умирающую блаженную… Вот и поплатилась..”

***

Последнее, что сказала Вольхе умирающая бабушка: “Беги, Вольха. Беги, пока пальцы целы”. Она сказала это шепотом, притянув Вольху к себе.  Тогда Вольха думала, что у бабушки просто не было сил говорить. Она вложила последние силы умирающего тело в то, чтобы приблизить девочку к себе. Но позже Вольха поняла - бабушка не хотела, чтобы кто-то еще слышал.

“Беги, пока пальцы целы”.

В деревне не было женщины, которая в здравом уме хотела бы сохранить пальцы целыми.