Дорога в Чосон

Лица и маски. День первый

В Японии существует поверье, что ласка (самый маленький зверь из куньих) никогда не может пройти по своей тропе, если она хоть однажды была перекрыта человеком.

朝鮮鼬の道

Дорога в Чосон

(оригинальный перевод «Чосон: дорога ласки», Joseon: the road of weasel)

***

Солнце, медленно поднимаясь из вод залива после ночного купания, показало над морем свой верхний край.

В порту, не спящем даже в самые темные и глухие ночи, уже вовсю слышался плеск воды под ударами весел и шестов, скрип канатов, окрики рабочих и стук просоленных морской водой гэта[1] о деревянные настилы. Город же, неспешно поднимающийся на вершину горы, едва начал просыпаться, и сизыми лентами стекающий к морю туман властвовал над улицами. Позади портовых складов, среди смрада рынка и пристани, чернел квартал бедняцких лачуг – его обитатели ждали солнца, никогда не расщедриваясь на масло для ламп и никогда не просыпаясь до рассвета. И только со двора крохотного, покосившегося домишки под сенью громадной шелковицы с самых сумерек слышались непрерывный топот босых ног, стук дерева о дерево и тяжелое дыхание, порой прерывающиеся звуком падения.

— Сэнсей, я не могу больше, — подросток лет четырнадцати, в одном исподнем, с коротко остриженными, прилипшими к вспотевшему лицу волосами, опустил дзё[2] и устало оперся об него, тяжело выдохнул.

— Меня это не разжалобит, — тренирующийся с ним мужчина, такой же полуголый и взмокший, опустил свое оружие, поправил перематывающие ладони ленты. Его дыхание также сбилось, захрипло, но голос оставался тверд. — Если здесь ты просишь о мягкости, то что ты будешь потом просить у своего врага? Того же?

— Простите меня, сэнсей, — мальчишка вновь поднял дзё.

— Ты должен просить прощения не у меня, а у собственной совести, — мужчина окинул ученика равнодушным, безжалостно оценивающим взглядом и тут же, один за другим, сделал три выпада. — Прося отдыха, ты проигрываешь сам себе.

Мальчишка отбил каждый, но всякий раз отступал, и спустя еще пару ударов учитель оттеснил его в угол двора. Ученик стиснул зубы, не пуская наружу гневный рык, тверже сжал свое оружие. Тяжелый тренировочный посох скользил в мокрых ладонях, вопреки повязкам на них. Со свистом и хрипом воздух врывался в глотку, жар безнадежно сбитого дыхания колол под ребра. Злость, какую мальчишка так старательно сдерживал, помня о наставлениях всегда сохранять разум холодным, клокотала и бурлила, не находя выхода, вместе с усталостью и ноющим чувством в подреберье сбивала дыхание. И когда под спиной ощутилась холодная, сырая от ночной росы доска забора, злость вырвалась наружу и забурлила потоком. Отчаявшись, ученик с криком бросился на учителя, как бросается дикий зверь.

Мужчина рукой перехватил занесенный для удара дзё, пнул мальчишку в грудь. Тот не удержал равновесия и, отклонившись назад, резко сел на землю. Вместе с дыханием, вместе с силами этот постыдный пинок выбил из него и злобу.

— А вот теперь тренировка окончена. И сейчас послушай меня, Хико, — учитель прислонил оба дзё к забору, отошел к центру дворика.
— Слушаю, сэнсей, — мальчишка коротко поклонился, с тяжелым вздохом смахнул со лба капли пота.
— Первым делом встань, когда я с тобой разговариваю.

Хико послушно поднялся, не обращая внимания на ноющие от усталости ноги и боль в ушибленных местах, обреченно опустил голову.

— Я слушаю, сэнсей, — повторил он.
— Сегодня ты допустил много ошибок. Ошибка первая, — учитель принялся расхаживать взад-вперед, меряя шагами пустой дворик, от стены одного соседнего дома к другому, — в том, что ты еще до начала тренировки не был к ней готов.

Пять шагов от стены до стены.

— …ошибка вторая в том, что ты слишком сильно хотел победить, — голос мужчины, мягкий, негромкий и низкий, в иной миг мог бывать тепел как родительские объятия, но сейчас каждое слово звенело сталью.

Пять шагов, в другую сторону, от стены до стены.

— …ошибка третья в том, что ты дал волю своему гневу, когда это не было нужно.

Три шага, от стены на середину.

— …ошибка четвертая в том, что ты неверно оценил собственные силы и навыки, тратя излишне много сил на удары, которые не принесли бы тебе победы, но не вкладывая те силы в движения, в самом деле стоящие того. И ошибка пятая в том, что ты был слишком недоволен собой.
— Это все? — Хико закусил готовую постыдно задрожать нижнюю губу.
— Нет. В прошлый раз ты победил меня, и слишком сильно обрадовался этому, — учитель шагнул к лежащему у крыльца полотенцу, принялся невозмутимо вытираться. — Ты стал думать о том, что враг может поддаться тебе, перестал быть безжалостен к нему, и от этого перестал быть безжалостен к себе.

— Это все? — уже безо всякой надежды, уныло спросил ученик.
— Нет, — учитель повернулся спиной к нему и начал сматывать с запястий и ладоней тренировочные ленты.

Огонек в лампе над входом слабо заколыхался от тяжелого вздоха.

— Что я еще сделал не так?
— Я не видел правильной работы ладони и пальцев, — не оборачиваясь, заметил учитель. — Ты мог бы гораздо лучше держать дзё, и удары могли бы получаться сильнее и точнее. Но эта твоя оплошность происходит из предыдущих, поэтому исправить ее просто. Остальное слишком мелко, чтобы обращать внимание сейчас.
— В прошлый раз вы сказали, что откажетесь меня обучать, если я допущу пять ошибок, сэнсей, — Хико проглотил готовый вырваться всхлип, поднял голову, дабы изобразить хотя бы видимость достоинства. Сердце, казалось, пропускало каждый второй удар. — Это значит, сегодня была наша последняя тренировка?
— Еще нет, но наши занятия близятся к концу, — мужчина смотал и отложил в сторону ленты, потянулся к своей одежде. — И я уже много раз повторял — не называй меня так. Я не настоятель храма, и не многим превосхожу тебя в мастерстве. Считай меня старшим братом, если хочешь, чтобы я стоял выше тебя, но и в этом нет смысла. Я всего лишь твой друг и не смогу заменить тебе ни семью, ни родину.