Dream On

Dream On

Будильник зазвенел – и до того тоскливой заводской мелодией, что аж скулы сводило. Каждое утро Рип мрачно клялся себе, что поменяет чёртову мелодию, выберет, наконец, что-то симпатичное. И каждый раз благополучно забывал об этом до следующего утра. Хотя Рипу в принципе было сложно представить мелодию, под которую могло быть приятно просыпаться. В глубине души он считал утро самой отвратительной частью дня. 

– Кому доброе, кому и утро, – пробурчал Рип, поворачивая голову к окну. Небо было серым, невозможно понять, что на улице – утро или вечер. Рип вздохнул. И так всегда. Идёшь из дома – темно. Идёшь домой – темно. Как в Заполярье каком-нибудь. Солнце бывает, конечно. Но много ли его увидишь, сидя в офисе и глядя в монитор?

– Заболеть бы, – Рип тоскливо посмотрел в потолок и отметил, что пора бы уже с этим потолком что-то, наконец, сделать. Он был криво оклеен узорчатыми белыми плитками, которые мало того, что выглядели весьма и весьма непрезентабельно, с этим Рип за три года, что жил в этой квартире, еще как-то смирился. Но в последнее время плитки стали как-то подозрительно крошиться. Рип реагировал на это по-разному: будучи в хорошем настроении, он флегматично вынимал кусочек плитки из кружки и допивал кофе. В плохом – особенно по утрам – чувствовал бессильную ярость. На потолок – за эту дурацкую плитку, на эту квартиру – маленькую, явно нуждающуюся в ремонте, на себя самого – что не мог позволить себе что-нибудь более приличное. Да что там – даже ремонт в этой клетушке не мог себе позволить.

– Как бы то ни было, пора вставать, – сказал Рип вслух. Собственный голос показался ему таким вялым и неубедительным, что он поморщился.

Душ, пластиковый чайник, последняя чистая чашка, дрянной кофе, горячий бутерброд с колбасой, совершенно картонной на вкус. Свежая рубашка, не слишком кричащий галстук – а то, что подумает начальница,  ключи от машины.

Машина словно родная сестра этой квартиры, ей бы тоже ремонт не помешал.

За минуту до начала рабочего дня пройти с пропуском через турникет, откинуться на спинку кресла и перевести дух. Привычно оглядеть стол в поисках своей кофейной чашки – жуткий подарок коллег, которым неловко не пользоваться, – на кружке была нарисована обезьяна с каким-то глумливым выражением лица. Символ года. К слову сказать, обезьян Рип терпеть не мог.

И вообще, в последнее время количество вещей, которые Рип терпеть не мог, как-то резко увеличилось.

«Когда это произошло? – спросил Рип себя, наливая в найденную-таки чашку жидкий офисный кофе. – В какой момент это вот всё вокруг – безликое, крошащееся и унылое – стало всей моей жизнью? А ведь когда-то я мечтал стать кем-то – рок-звездой, или великим ученым, или знаменитым художником. И не просто мечтал – я был уверен, что всё мне по плечу. Я так верил в себя! Когда же…»

Но додумать эту мысль Рип не успел: в дверях уже стоял первый за этот день посетитель – доктор Манн.

«Старый хрыч опять не в силах посчитать собственные отпускные дни!» – с неприязнью подумал Рип и вежливо улыбнулся – так широко, что заныли мышцы лица.

– Здравствуйте, доктор Манн! Садитесь, пожалуйста!

И Рип с самым внимательным видом уселся напротив посетителя, раздражённо постукивающего ногой.

В этом, в основном, и состояла задача Рипа на работе – выслушивать претензии сотрудников и широко улыбаться при этом. Особенно тяжело становилось к концу рабочего дня. Так и хотелось заорать на того же доктора Манна, который приходил практически через день то с одним тупым вопросом, то с другим. Или на кого-нибудь из менеджеров – такое ощущение было, что они так и не научились даже сложению, не говоря уже о прочих арифметических действиях, зато у каждой второй был яркий маникюр, и ни одна не приходила на работу без тщательного макияжа. Рипу приходилось сдерживать себя, он кусал губы, глубоко вздыхал, а когда становилось совсем тяжело – смотрел в окно, за которым флегматично качалось крохотное деревце. Рип чувствовал чуть ли ни зависть к нему – ведь деревцу не приходилось выслушивать всю эту ахинею! Час за часом, день за днем, месяц за месяцем, год за годом, аминь!

На обеде было не лучше. Знакомые до воя коллеги послушно выстраивались гуськом вдоль ленты раздачи еды и мерно передвигали потрескавшиеся подносы с майонезными салатами и унылыми супчиками по рельсам. Как в тюрьме, честное слово. Или в больнице.

Разговоры за столом были, как правило, об одном и том же – погода, работа, семья. Оживлялись лица только при разговоре о деньгах. Хотя чего уж там было оживляться, Господи! У большинства денег хватало только на то, чтобы питаться и ездить на эту самую работу. Получался нормальный такой Perpetuum Mobile. В другое время Рип бы усмехнулся такой циничной почти аналогии, но впереди была еще целая половина рабочего дня, доктор Манн, кажется, выяснил еще не всё, что хотел, и следовало экономить силы. Разговоры за столами сливались в его ушах в равномерный гул – как будто бы стая мух залетела в столовую. Хотя вряд ли бы мухи соблазнились местной кухней…

Вечером, открывая дверь своей квартиры, тупо глядя на то, как слишком громоздкий брелок мешает ключу повернуться в замке как следует, Рип уже не думал ни о чём. Он уже не вспоминал о том, что в юности мечтал стать рок-звездой, о том, как купил первую свою гитару. Он не вспоминал о том, как после института ему хотелось заняться настоящим делом в лаборатории и – кто знает, как могло бы сложиться? – перевернуть своими открытиями мир.