Духменев

Духменев

• Духменев 
  
  ... 
  
  Стоял летний смурной день. Иссиня-чёрные тучи валили с востока, а запад был бел, как молоко. Сильные порывы гнули к земле редеющий каштан. 
  В открытую форточку задувал ветерок, заставляя пунцовые шторы колошиться. Всё это казалось, будто не ветер совсем дует в окно, а буйный пьяница 
  ломится в кабак, толкая мешающих пройти. 
  По крайней мере, так казалось Духину. 
  Духин думал над своими стихами - к слову, в какой мере даже не плохими. Он не мог никак подобрать нужную рифму к слову "пресерва". 
  Ну Бог с его рифмой. 
  Стихи его местами и заправду были хороши, но что-то их противно отяжелело. И Духин правда мучился, ища этот груз. Хотя, сказать по правде, он знал 
  отчего это: Духин любил громоздить слова, делая тем самым словесную свалку, и неумением описывать предмет. 
  Ну Бог с его стихами. 
  Духин был человеком скучным и одичавшим. Скучным, ибо жил в одиночку, а одичавшим от того и от другого. Но, по правде говоря, его не тревожила грусть 
  или тоска. Ему просто было скучно и муторно - поэтому тот, кстати, и сел писать стишки. 
  Это тошное окружение тоже тяжелело их. 
  Но Духин был не совсем одиноким: в его конуре жужжало много мух и столько же дохло на подоконнике; по югославским коврам строем маршировали клопы; 
  на столе, залитом бормотухой, бегали муравьи; под плинтусом копошились мыши; по трубам вили паутину пауки; в аквариуме сидело и клокотало три жабы; 
  ночью в лопасти вентилятора попадали мотыли, под карнизом вили гнёзда ласточки. Так же я не брал в счёт сухопарого кота - вшивого и явно с глистами, что ещё делает менее одиноким 
  Духина, - и летучую мышь, залетевшую на прошлой неделе. 
  Духин лежал на разложенном диване и курил. За окном становилось всё темнее, ветер крепчал и раскатами ворчал гром. 
  "Верно, будет дождь", - думал Духин. 
  Докуря сигарету, он потушил её о керамическую пепельницу-русалку. 
  "Верно, тот, кто делал эту бычницу, пошлый тип", - рассуждал Духин, зарясь на грудь прелестницы. 
  Вдоволь насмотревшись, он вытряхнул из неё пепел за диван и метнул красивую русалку в летучую мышь. Русалка гулко торкнулась о стену, от неё отломился 
  кусок, и так же шумно упала за кресло. 
  "Верно, голова отбилась", - предполагал Духин. 
  Тем временем летучая мышь, громко хлопая полупрозрачными крыльями, перелетела из-под плинтуса на крюк лампы и поползла к плафону. 
  "Верно, жить хочет". 
  Духин хоть и был живодёром, но нарочно промазал. 
  
  ... 
  
  В детстве он любил мучать своего кота - Чернышку. Кот был прозван такой кличкой, так как был чёрен, как сажа. Ни пятнышка, ни волосинки иного цвета, 
  только зелёные глаза - и всё. 
  Духин брал Чернышку за хвост и бил о дровник. Кот пронзительно мяукал, вырывался и удирал вверх по дровам. Мальчишкой Духин не мог его достать. Там-то 
  и было ему спасение. Так же Духин ходил за сарай и рвал репейник. Опосля ловил Чернышку и цеплял ему его в шерсть. Когда мать после стирки оставляла таз 
  с водой, то он хватал хота за шею и топил. Кот барахтался и норовил сунуть морду из воды, но мальчик Духин только крепче сжимал выю Чернышки. После 
  он его отпускал, и кот, чихая и мотая головой, убегал на дровник. Однажды мать застала Духина за мурдованием кота. Катерина Митриевна - так звали мать Лёши 
  Духина - схватила его за шиворот, дала увесистую оплеуху и поставила в угол на гречку. Духин тихо - даже скуля - плакал, и мать на него кричала, что если 
  тот не заткнётся, то она пойдёт и персонально нарвёт для его зада крапивы. 
  Духин после не перестал издевательства над котом, а напротив - стал ещё более жестоко с ним обходиться. Так же, помимо кота, он зачал крутить головы 
  соседским курам, уткам; взял привычку ежедневно ходить на чердаки двух кирпичных бараков, где обитало много голубей, и бить их битой для игры в лапту; 
  сам додумался надувать жаб с лягушками соломинкой, а потом протыкать их иглой, взятой тайком из материного швейного набора. 
  Однажды игрушечной лопаткой он даже заживо зарыл щенка в яме из-под выкорчеванного пня. Бегал такой коричневый и такой пятнистый щенок, Бакс. 
  Закапывал и плакал. 
  Лет в двенадцать-тринадцать с животных он
• переключился на людей. Возьмёт порой Духин игрушку у девочки и забросит на крышу беседки. 
  Когда он глумился над девочками, то у него начинало что-то где-то шевелиться. 
  Лет в пятнадцать Духин узнал про онанизм. 
  Онанировал по началу на эротические игральные карты, которые обменивались на какую-нибудь вещь. Карты были уже замусолены, с гнутыми углами. К тому же 
  дурно пахли. 
  Следом на Лену Квашину, красавицу-одноклассницу. Нередко среди урока он отпрашивался в туалет. Духин фантазировал, как душит Лену, бьёт её по лицу и т. д. 
  В лет шестнадцать, пряча сигареты, он наткнулся на семейный альбом. Духин не без радости нашёл, как у него много двоюродных, троюродных сестёр, тёток и 
  племянниц. 
  Хлоп! - летучая мышь слетела с крюка лампы за антресоль. 
  Духин, будучи человеком трусливым, встрепенулся. 
  
  ... 
  
  Парнем он подался в колледж. В райцентре устроился на работу, в трамвайные контролёры, спал на чердаках - квартиру он считал, как ненужную трату, - и когда 
  не хватало денег, то он сдавал разношёрстную бижутерию, побрякушки в ломбард и стеклотару в пункты приёма. Тогда Духин вспоминал свои порнографические карты, 
  которые позже обменял на бутылку пива. 
  В колледже он сдружился с компанией ребят и взялся пить с ними вермут, завязал знакомства с девушками и читал им стихи, записался даже в какую-то ассоциацию 
  поэтов под псевдонимом Шура Духменев, но вскоре ушёл. 
  Когда Духменев представлялся по псевдониму, то исправно слышал: "Чё, ну русский, что ли? Бля, да так на тя посмотришь так... и не скажешь". 
  Нередко Духин, будучи в гостях у девушек, воровал блестящие побрякушки ради сбыта в ломбард. После попоек, даже когда не в зуб ногой, всё равно помнил о стеклотаре. 
  А вечером работал на объекте, гастроном "Горка". Что только и делал Духин в своей коморке, то это мусолил сканворды, хавал просрочку, читывал Борхеса и потягивал 
  списанный портвешок. К тому же получал к этому жалование. 
  К тому же, что ещё нравилось Духину в его работе, это не исполнение его прямых обязанностей. Дело было как один узбек на выходе из магазина выронил грузинский 
  чай "Беседа" из-под свитера. Духин всё увидел, но сделал отвлечённый вид, а сам смотрел по сторонам и думал: "Не видел ли кто, верно, этого пидора с его чаями?" 
  В магазине было почти безлюдно, продавщицы были чем-то заняты и тоже не заметили татьбу. Но узбек, заместо того, чтоб воспользоваться положением и увинтить, 
  завис в одном положении и пялился на Духина. 
  Духин не выдержал и аккурат вытолкал его за шкирку из магазина, выбросив следом чай. 
  Узбек понял благородный жест его, молча поблагодарил и убежал. 
  Духин пропускал всё сквозь пальцы не от большого добродушия, а от нежелание вызывать ментов. 
  И так часто у них бывал. 
  
  ... 
  
  В промозглом октябре он по минутной слабости ушёл из охранки, а вернуться обратно спесь не позволяла. Из колледжа вытурили, девушка оставила и пропала шут знает 
  куда. Половина его приятелей-пижонов попали на осенний призыв, вторая отправилась автостопом на юга - хотел было и он рвануть с ними, но тоже из-за минутной 
  слабости отказался, - третья обзавелась семьёй, четвёртая на зоне, а пятая так вообще была с ним в контрах. И было за что.
   По пьяному делу Духин мог спокойно отвесить пару шуток про чью-нибудь мать, национальность и т. п. За это часто били и Духина, и невиновных, случайных компаньонов, 
  а в навесок ещё и опосля невиновные компаньоны били его. 
  
  ... 
  
  В декабре у Духина умерла мать. 
  Услышав эту новость от её соседки, он никак не отреагировал. Мать он не любил за её спесивость, глупость и шабутную натуру. 
  Разумеется, что на похороны он поехал из-за двух факторов: скука и желание выпить. 
  Сел на автобус и поехал, предварительно купив ещё бутылку молдаванского шмурдяка. Раздавил её за компанию с каким-то солдафоном и завальщиком, у которого с собой 
  чуток было. 
  
  ... 
  
  Приехал чуть поддатый. 
  Встретило его тогда большинство тех племянниц, сестёр и тёток из альбома. Некоторые не оправдали ожидания: "Верно, у этой пизда, как ведро, - но некоторые всё-таки 
  не обидели, - а вон ту я б, верно, выеб". 
  То и дело налетели к Духину куча ёбел. Каждое ебло норовило выразить соболезнование. 
  "Хоть бы кто, верно, здоровья пожелал, что ли". 
  Не без удивления он нашёл чрезмерно много народа. Став в сторонке, он принялся его считать: сорок три человека толпилось во дворе. Двадцать два он знать не знал. 
  "Ха, верно, бляди за землю морозятся". 
  Насчёт земли — это чистейшая правда: пятьдесят пять соток, а дом двадцать. Есть стимул мёрзнуть. 
  Может смерть матери не покоробила Духина, но старый добрый дом его порадовал: серенький сруб, выложенный ещё его дедом и отцом, с красивым мезонином и резными 
  ставнями; кирпичная завалинка, где вместе с Духиным в своё время мурлыкал Чернышок: та сирень, под которую тот схоронил его. Чернышок прожил всего три года и Духин 
  тут ни при чём - его отравили. Духин страшно тогда ревел. 
  Походил он по горнице, зашёл в свою комнатку, в залу не стал: там какая-то старушка противным, надрывающимся голосом выводила упокойную перед образами. Помимо неё 
  в зале было ещё пару баб, средь которых выделилась соседка. Она отвела его в горницу и рассказала, что мать на последних издыханиях звала его. 
  "Это, верно, пиздец". 
  Привалил поп в чёрной рясе, с попом вместе ритуальщики на "газели", а с ритуальщиками гроб, обшитый бардовой тканью. В гробу жмур Ольги Митриевны - с синими 
  пальцами, восковым лицом, источающим холодом. На улице и так декабрь. 
  Духин сначала думал, что блюванёт, но нет - даже к горлу не приступило. 
  Рёв поднялся жуткий. Духин спокойно относился к мертвецам - приходилось, бывало, и вынимать с петли трупы, и резаных видеть, - но не мог выносить плач. Установили 
  гроб на две табуретки, каждому по свече всучили и поп зачал читать. Свеча у Духина сразу потухла: "Бля, верно, ёпт, у меня и ногти грязные...", - стыдился ногтей он. 
  Как перестали читать, то рассадились все по автобусам и поехали на кладбище, поросшее сосновым бориком. Дали на труп посмотреть, и ритуалищики забили крышку, 
  спустили Ольгу Митриевну на дно ямы, покидали земельку с копейками побросали и отправились в дом поминать. 
  Коротко сказать, помянули хорошо. 
  И хорошо было узнать Духину, что его мать - старая шельма - и в наследство его вписала! И не абы что даёт, а целый участок с домом, только с расчётом на то, конечно, 
  что всё остальное, что не дом и не двор, отдаётся соседке. Ну и шут с ней! Духину мелкие вещи не жалко. 
  Но стоило видеть рожи родственников, возмущённые, верно, тем, что в наследство их не вписали, а левую соседку и блудного сына вписали. 
  Ну вот так и живёт Алексей Духин. Участок он неформально, де-факто отдал под огороды соседки. Дом обустроил тем, что нашёл на свалках, что утащил из брошенных хат и т. д. 
  "Верно, придётся в армию, а там и в горячую точку". 
  Грохнул гром и первые капли ударили по стеклу.
• Духменев 
  
  ... 
  
  Стоял летний смурной день. Иссиня-чёрные тучи валили с востока, а запад был бел, как молоко. Сильные порывы гнули к земле редеющий каштан. 
  В открытую форточку задувал ветерок, заставляя пунцовые шторы колошиться. Всё это казалось, будто не ветер совсем дует в окно, а буйный пьяница 
  ломится в кабак, толкая мешающих пройти. 
  По крайней мере, так казалось Духину. 
  Духин думал над своими стихами - к слову, в какой мере даже не плохими. Он не мог никак подобрать нужную рифму к слову "пресерва". 
  Ну Бог с его рифмой. 
  Стихи его местами и заправду были хороши, но что-то их противно отяжелело. И Духин правда мучился, ища этот груз. Хотя, сказать по правде, он знал 
  отчего это: Духин любил громоздить слова, делая тем самым словесную свалку, и неумением описывать предмет. 
  Ну Бог с его стихами. 
  Духин был человеком скучным и одичавшим. Скучным, ибо жил в одиночку, а одичавшим от того и от другого. Но, по правде говоря, его не тревожила грусть 
  или тоска. Ему просто было скучно и муторно - поэтому тот, кстати, и сел писать стишки. 
  Это тошное окружение тоже тяжелело их. 
  Но Духин был не совсем одиноким: в его конуре жужжало много мух и столько же дохло на подоконнике; по югославским коврам строем маршировали клопы; 
  на столе, залитом бормотухой, бегали муравьи; под плинтусом копошились мыши; по трубам вили паутину пауки; в аквариуме сидело и клокотало три жабы; 
  ночью в лопасти вентилятора попадали мотыли, под карнизом вили гнёзда ласточки. Так же я не брал в счёт сухопарого кота - вшивого и явно с глистами, что ещё делает менее одиноким 
  Духина, - и летучую мышь, залетевшую на прошлой неделе. 
  Духин лежал на разложенном диване и курил. За окном становилось всё темнее, ветер крепчал и раскатами ворчал гром. 
  "Верно, будет дождь", - думал Духин. 
  Докуря сигарету, он потушил её о керамическую пепельницу-русалку. 
  "Верно, тот, кто делал эту бычницу, пошлый тип", - рассуждал Духин, зарясь на грудь прелестницы. 
  Вдоволь насмотревшись, он вытряхнул из неё пепел за диван и метнул красивую русалку в летучую мышь. Русалка гулко торкнулась о стену, от неё отломился 
  кусок, и так же шумно упала за кресло. 
  "Верно, голова отбилась", - предполагал Духин. 
  Тем временем летучая мышь, громко хлопая полупрозрачными крыльями, перелетела из-под плинтуса на крюк лампы и поползла к плафону. 
  "Верно, жить хочет". 
  Духин хоть и был живодёром, но нарочно промазал. 
  
  ... 
  
  В детстве он любил мучать своего кота - Чернышку. Кот был прозван такой кличкой, так как был чёрен, как сажа. Ни пятнышка, ни волосинки иного цвета, 
  только зелёные глаза - и всё. 
  Духин брал Чернышку за хвост и бил о дровник. Кот пронзительно мяукал, вырывался и удирал вверх по дровам. Мальчишкой Духин не мог его достать. Там-то 
  и было ему спасение. Так же Духин ходил за сарай и рвал репейник. Опосля ловил Чернышку и цеплял ему его в шерсть. Когда мать после стирки оставляла таз 
  с водой, то он хватал хота за шею и топил. Кот барахтался и норовил сунуть морду из воды, но мальчик Духин только крепче сжимал выю Чернышки. После 
  он его отпускал, и кот, чихая и мотая головой, убегал на дровник. Однажды мать застала Духина за мурдованием кота. Катерина Митриевна - так звали мать Лёши 
  Духина - схватила его за шиворот, дала увесистую оплеуху и поставила в угол на гречку. Духин тихо - даже скуля - плакал, и мать на него кричала, что если 
  тот не заткнётся, то она пойдёт и персонально нарвёт для его зада крапивы. 
  Духин после не перестал издевательства над котом, а напротив - стал ещё более жестоко с ним обходиться. Так же, помимо кота, он зачал крутить головы 
  соседским курам, уткам; взял привычку ежедневно ходить на чердаки двух кирпичных бараков, где обитало много голубей, и бить их битой для игры в лапту; 
  сам додумался надувать жаб с лягушками соломинкой, а потом протыкать их иглой, взятой тайком из материного швейного набора. 
  Однажды игрушечной лопаткой он даже заживо зарыл щенка в яме из-под выкорчеванного пня. Бегал такой коричневый и такой пятнистый щенок, Бакс. 
  Закапывал и плакал. 
  Лет в двенадцать-тринадцать с животных он
• переключился на людей. Возьмёт порой Духин игрушку у девочки и забросит на крышу беседки. 
  Когда он глумился над девочками, то у него начинало что-то где-то шевелиться. 
  Лет в пятнадцать Духин узнал про онанизм. 
  Онанировал по началу на эротические игральные карты, которые обменивались на какую-нибудь вещь. Карты были уже замусолены, с гнутыми углами. К тому же 
  дурно пахли. 
  Следом на Лену Квашину, красавицу-одноклассницу. Нередко среди урока он отпрашивался в туалет. Духин фантазировал, как душит Лену, бьёт её по лицу и т. д. 
  В лет шестнадцать, пряча сигареты, он наткнулся на семейный альбом. Духин не без радости нашёл, как у него много двоюродных, троюродных сестёр, тёток и 
  племянниц. 
  Хлоп! - летучая мышь слетела с крюка лампы за антресоль. 
  Духин, будучи человеком трусливым, встрепенулся. 
  
  ... 
  
  Парнем он подался в колледж. В райцентре устроился на работу, в трамвайные контролёры, спал на чердаках - квартиру он считал, как ненужную трату, - и когда 
  не хватало денег, то он сдавал разношёрстную бижутерию, побрякушки в ломбард и стеклотару в пункты приёма. Тогда Духин вспоминал свои порнографические карты, 
  которые позже обменял на бутылку пива. 
  В колледже он сдружился с компанией ребят и взялся пить с ними вермут, завязал знакомства с девушками и читал им стихи, записался даже в какую-то ассоциацию 
  поэтов под псевдонимом Шура Духменев, но вскоре ушёл. 
  Когда Духменев представлялся по псевдониму, то исправно слышал: "Чё, ну русский, что ли? Бля, да так на тя посмотришь так... и не скажешь". 
  Нередко Духин, будучи в гостях у девушек, воровал блестящие побрякушки ради сбыта в ломбард. После попоек, даже когда не в зуб ногой, всё равно помнил о стеклотаре. 
  А вечером работал на объекте, гастроном "Горка". Что только и делал Духин в своей коморке, то это мусолил сканворды, хавал просрочку, читывал Борхеса и потягивал 
  списанный портвешок. К тому же получал к этому жалование. 
  К тому же, что ещё нравилось Духину в его работе, это не исполнение его прямых обязанностей. Дело было как один узбек на выходе из магазина выронил грузинский 
  чай "Беседа" из-под свитера. Духин всё увидел, но сделал отвлечённый вид, а сам смотрел по сторонам и думал: "Не видел ли кто, верно, этого пидора с его чаями?" 
  В магазине было почти безлюдно, продавщицы были чем-то заняты и тоже не заметили татьбу. Но узбек, заместо того, чтоб воспользоваться положением и увинтить, 
  завис в одном положении и пялился на Духина. 
  Духин не выдержал и аккурат вытолкал его за шкирку из магазина, выбросив следом чай. 
  Узбек понял благородный жест его, молча поблагодарил и убежал. 
  Духин пропускал всё сквозь пальцы не от большого добродушия, а от нежелание вызывать ментов. 
  И так часто у них бывал. 
  
  ... 
  
  В промозглом октябре он по минутной слабости ушёл из охранки, а вернуться обратно спесь не позволяла. Из колледжа вытурили, девушка оставила и пропала шут знает 
  куда. Половина его приятелей-пижонов попали на осенний призыв, вторая отправилась автостопом на юга - хотел было и он рвануть с ними, но тоже из-за минутной 
  слабости отказался, - третья обзавелась семьёй, четвёртая на зоне, а пятая так вообще была с ним в контрах. И было за что.
   По пьяному делу Духин мог спокойно отвесить пару шуток про чью-нибудь мать, национальность и т. п. За это часто били и Духина, и невиновных, случайных компаньонов, 
  а в навесок ещё и опосля невиновные компаньоны били его. 
  
  ... 
  
  В декабре у Духина умерла мать. 
  Услышав эту новость от её соседки, он никак не отреагировал. Мать он не любил за её спесивость, глупость и шабутную натуру. 
  Разумеется, что на похороны он поехал из-за двух факторов: скука и желание выпить. 
  Сел на автобус и поехал, предварительно купив ещё бутылку молдаванского шмурдяка. Раздавил её за компанию с каким-то солдафоном и завальщиком, у которого с собой 
  чуток было. 
  
  ... 
  
  Приехал чуть поддатый. 
  Встретило его тогда большинство тех племянниц, сестёр и тёток из альбома. Некоторые не оправдали ожидания: "Верно, у этой пизда, как ведро, - но некоторые всё-таки 
  не обидели, - а вон ту я б, верно, выеб". 
  То и дело налетели к Духину куча ёбел. Каждое ебло норовило выразить соболезнование. 
  "Хоть бы кто, верно, здоровья пожелал, что ли". 
  Не без удивления он нашёл чрезмерно много народа. Став в сторонке, он принялся его считать: сорок три человека толпилось во дворе. Двадцать два он знать не знал. 
  "Ха, верно, бляди за землю морозятся". 
  Насчёт земли — это чистейшая правда: пятьдесят пять соток, а дом двадцать. Есть стимул мёрзнуть. 
  Может смерть матери не покоробила Духина, но старый добрый дом его порадовал: серенький сруб, выложенный ещё его дедом и отцом, с красивым мезонином и резными 
  ставнями; кирпичная завалинка, где вместе с Духиным в своё время мурлыкал Чернышок: та сирень, под которую тот схоронил его. Чернышок прожил всего три года и Духин 
  тут ни при чём - его отравили. Духин страшно тогда ревел. 
  Походил он по горнице, зашёл в свою комнатку, в залу не стал: там какая-то старушка противным, надрывающимся голосом выводила упокойную перед образами. Помимо неё 
  в зале было ещё пару баб, средь которых выделилась соседка. Она отвела его в горницу и рассказала, что мать на последних издыханиях звала его. 
  "Это, верно, пиздец". 
  Привалил поп в чёрной рясе, с попом вместе ритуальщики на "газели", а с ритуальщиками гроб, обшитый бардовой тканью. В гробу жмур Ольги Митриевны - с синими 
  пальцами, восковым лицом, источающим холодом. На улице и так декабрь. 
  Духин сначала думал, что блюванёт, но нет - даже к горлу не приступило. 
  Рёв поднялся жуткий. Духин спокойно относился к мертвецам - приходилось, бывало, и вынимать с петли трупы, и резаных видеть, - но не мог выносить плач. Установили 
  гроб на две табуретки, каждому по свече всучили и поп зачал читать. Свеча у Духина сразу потухла: "Бля, верно, ёпт, у меня и ногти грязные...", - стыдился ногтей он. 
  Как перестали читать, то рассадились все по автобусам и поехали на кладбище, поросшее сосновым бориком. Дали на труп посмотреть, и ритуалищики забили крышку, 
  спустили Ольгу Митриевну на дно ямы, покидали земельку с копейками побросали и отправились в дом поминать. 
  Коротко сказать, помянули хорошо. 
  И хорошо было узнать Духину, что его мать - старая шельма - и в наследство его вписала! И не абы что даёт, а целый участок с домом, только с расчётом на то, конечно, 
  что всё остальное, что не дом и не двор, отдаётся соседке. Ну и шут с ней! Духину мелкие вещи не жалко. 
  Но стоило видеть рожи родственников, возмущённые, верно, тем, что в наследство их не вписали, а левую соседку и блудного сына вписали. 
  Ну вот так и живёт Алексей Духин. Участок он неформально, де-факто отдал под огороды соседки. Дом обустроил тем, что нашёл на свалках, что утащил из брошенных хат и т. д. 
  "Верно, придётся в армию, а там и в горячую точку". 
  Грохнул гром и первые капли ударили по стеклу.