Дурачок

Дурачок

Ты ори, проклинай своё небо-небо

Но ответа не жди: его нету-нету

Не услышишь, ничего, только эхо-эхо

Эхо эха, эхо эха, эхо эха эха

Но ему загляни в глаза, око в око

Дурачку загляни в глаза, око в око

Ты не увидел ничего, хоть видел много-много

А дурачок – он всегда видит Бога-Бога

(Хаски – Дурачок)

Бабка смотрела обвинительно. Не смотря на то, что полностью была виновата она, несмотря на собственного сына, она сверлила меня полубезумным, фанатичным взглядом. Сухие и скрюченные, будто мертвые ветви, руки теребили бумажный конверт. Засаленная кофта и дырявые боты, слезшие обои и пыльный комод, мерзкий запах старости и сырости – все, смешиваясь и проходя сквозь мой нос, оседая в легких и разъедая глаза, вгоняло меня в транс сродни наркотическому, притупляло чувства.

-Все, бог с вами, идите,- сказала карга, для верности сделав отрицающий жест.

Повращав глазами, Дурачок, добрым басом огласил квартиру:

-Мама,- и расплылся в улыбке, довольный собой.

-Идите, идите, идите!,- не выдержав, сорвалась на визг старуха,- пожалуйста, идите отсюда...

Дурачок, явно не ожидавший подобного, неуверенно улыбнулся, говоря очередное:

-Мама.

Обшарпанный подъезд, пара курящих подростков, парковка и машина – вот и весь путь. Дурачок, весело оглядывающийся, ничего не понимал, сиюминутно радуясь жизни. На то он, черт возьми, и дурачок. Затянув в машину несопротивляющиеся тело, усадил его на сиденье, тут же стягивая ремнями и проверяя их прочность. Водительское кресло мягко скрипнуло под весом моего тела; стойкий машинный запах пропитал весь салон. Оглядев сидящего на заднем сиденье паренька, Глеб – мой напарник – хрипло прокаркал:

-Ну что, братуха, заводись и были?

Солнце ласкало кожу, парочка дворовых детей мирно играла на площадке. Казалось, все кричало о том, что вечер обещал быть прекрасным. Старуха, мелькая бесформенной темной кляксой на балконе, явственно сверлила меня взглядом.

***

Здание театра, подобное пустому, мертвому панцирю огромной черепахи. Черный вход, пара охранников, в наступающих вечерних тенях подобные гротескным горгульям. Тормознув старый фургон, помахал Мишке, главному над всей этой кодлой. Он расплылся в улыбке, делая вид, будто рад меня видеть; одетый в форменную робу, лохматый и неопрятный, он был похож на крупную сторожевую собаку, которой он, по сути, и являлся. Засеменил ко мне, а я, не заставляя его ждать, открыл дверь и вывалился на свет божий, тут же кидая ему ключи от закрытой задней секции.

-Почем нынче дураки, Ванька?!,- бросил он дежурную остроту, с удовольствием купаясь в таком же дежурном гоготе.

Дурочка, подхватив под руки, утащили в проход – он тут же там пропал, будто проглоченный зевом неведомой твари.

-Филин тут?,- выплюнул я в сторону Мишки.

-А чего так неприветливо, товарищ?,- ощерился охранник,- тут он, где ему еще быть, х-холере.

Филином в театре называли местного распорядителя, прозванного так за пучеглазость, крупный нос, тонкие губы и привычку вертеть головой. Игнорируя все дальнейшие слова, нырнул в проход, в который минуту назад утащили паренька. Знакомые крашеные стены, увешанные афишами, сменялись причудливым калейдоскопом всех цветов. Призрачными тенями, не здороваясь и спешно огибая, сновали тутошние обитатели.

Добредя до закулисья, увидел знакомую картину – очередная волнующаяся пигалица и что-то ей выговаривающий Филин. Он потешно размахивал руками, тыкал в наручные часы и вытирал лысину платочком. Это, казалось рутинное событие, показалось мне настолько смешным, что я, не выдержав, хихикнул. Повернув свою совиную голову, распорядитель недовольно буркнул:

-Что вам надо, Иван?

Девчонка одарила меня благодарным взглядом, каким-то образом успев стрельнуть глазами. Филин уставился ещё недовольнее, раздраженно выпустив воздух сквозь сжатые губы. Спохватившись, взволнованно затараторил:

-Я… я все сделал, все, что вы просили,- такая короткая фраза, выбила и так небольшой запас смелости,- больше вам не нужны мои услуги,- сказал я, теряя последние остатки уверенности.

-Естественно,- растянув свои тонкие губы в улыбке, промолвил распорядитель.

Уже собираясь уйти, уйти и забыть, словно в трансе остановился и будничным тоном поинтересовался:

-Могу я посмотреть?

-Естественно,- превращая улыбку в оскал, молвил Филин.

***

Ерзая на бархатном кресле, я ожидал. Рядом сидящий Филин был неожиданно спокоен и собран. Выпуклые и крупные глаза ожили, сбросив свое обычное оцепенение.

-Сейчас, сейчас, все увидишь. Не бойся,- одарил он меня отеческим, странно нежным взглядом.

Местные посетители, все как один знакомые по газетным заголовкам и хроникам политических новостей, были спокойны ровно так же, как мой сосед. На сцене был установлен стул, рядом стоял стол, накрытый простыней. Нутро прострелило болью, вызванной догадками и беспокойством.

Из-за кулис вывели обнаженного Дурочка, усадили на стул, крепко привязали, заткнув рот кляпом. Вслед за ним показался мужчина в бесформенной рясе и безликой маске, ведущий под руку плохо понимающую и, кажется, пьяную пигалицу. Встав напротив Дурочка, мужчина широко расставив ноги промолвил:

-Да начнется представление!

Девочка сдернула простыню со стола. В тусклом свете мелькнула сталь. Завороженно провела ладонью по скальпелям, ножам и щипцам. Взяла понравившейся. Снова мелькнула сталь.

С каждой секундой градус возбуждения рос. Высокочтимые зрители, не стесняясь, млели от удовольствия. Пигалица, с каждым надрезом орудовала все более рьяно, ожесточеннее; Дурачок мычал. Я вцепившись в подлокотники, не в силах отвести взгляд, безумно трясся. Филин, свернув губы в трубочку, азартно тер ладони, будто и впрямь, смотря на представление. Отчасти, так оно и было.