Дурман-гора

Дурман-гора

В рассказе использованы легенды и предания, а также исторические факты, связанные с описываемой местностью. Все топонимы реальны и расположены идентично изображённому.

I

Помирать тяжко. Завсегда. Особливо тем, кого черти крутят на вертеле своём прежде, чем низвергнуть в геену огненную.

Я тот ещё грешник. В пекле ихнем самое мне место. Я ж не спорю. И судьбину не кляну свою бессчастную, и на господа не ропщу, а всё одно… Так уж тяжки мучения мои телесные здесь, на высушенной да выветренной, проклятой земле пустопорожней бесплодной дикой степи, - ох… Всё отдал бы, даже, кажись, душу бы заложил, лишь бы отмучаться скорейше. Токмо цены не предлагает никто. Без надобности сатане торговаться со мной – и без того в руках я его безраздельно…

Как же хочется пить…

Вот она – Волга, плещется недалече. В несколько упругих, бодрых, молодеческих шага расстояние то пройти… Да склониться над прозрачной волной ея… Да зачерпнуть пригоршню сверкающей в закатном солнце воды… Да поднести её к губам…

Господи вседержитель! Почто караешь раба твого столь жестоко? Почто взираешь равнодушно на мучения христианские? Господиии!..

Я шевельнул рукой, царапая её о сухие, ломкие стебли погоревшей на лютом солнце травы. Попробовал подтянуть тело вперёд, навстречу речному плеску, и… провалился в черноту, пронзённый болью, словно стрелами кайсаков…

Уж мне-то известно каково это. Довелось изведать ласки стрел тех за два последние года, что острог наш простоял в устье Камышинки.

По царёву повелению осели стрельцы здесь пути торговые беречь от татей казакующих. Вот и с киргизами дикими схлестнуться пришлось. А токмо ныне не их сабли порубали меня да другов моих, не их стараниями устроен пир для падальщиков гладных. Не их руками сожжён острог государев, а земля под ним кнутами высечена – проклята на века для поселенцев будущих.

Безлепие сие учинено волею Стенькиных разбойничков. Как бесчинствовали вольно они на Волге допрежь, так и теперь не позволят вольность свою урезать. Урежут сами… руки длинные тем, кто покушаться посмеет на лихой промысел.

Выплывающему из темноты дурманной, мнилось мне, будто на Москве я снова, в Малой Дмитровской, на подворье Авдотьином. Ох, и славно там стрельцов принимали всегда! И солнышко греет ласково за поленницей берёзовой, и пышная пазуха Любляны манит, губы её вишнёвые…

Красное степное солнце падало где-то назади, за степь. Впереди же плескала волна недостижимая – вот уж тьму лет плескала, обмывая равнодушно трупы человеков, померших на брегах её. Что ей до ещё одного беспутного…

Я снова подвигал руками – осторожно, бережно, превозмогая боль, после уж подтянулся, захрустев полынкой. Опосля ещё немного… И ещё…

Мне-то ещё что – свезло. Прочие товарищи мои, чаю, боле люту смерть приняли от рук разбойничьих. А меня, видать, убитым сочли, не стали тревожить. И то ладно… Ладно и то, что обшарили не зело в пылу боя – сапоги токмо стащили да сабельку с бердышём поимали. Даже берендейку бросили, не срезали, карманы не облазили. Вот и славно. Успею тогда. А то, можа, поутру пойдут начисто причёсывать покойничков, тогда и найдут у меня за обшлагом… Неча. Пусть обыщутся, зверищи лютые, - не найдут уж ничего.

Ещё рывок… И ещё…

За обшлагом-то у меня грамотка одна спрятана. Вытащил я её из пазухи разбойничка, зарубленного мною здесь, на подступах к острогу. В дозоре мы были в сей злосчастный день с Ефимкой да с Груздём. Потому, подоспев, ударили в тыл тем, отстающим, что ещё в острог не ворвалися. Не сдюжил я тогда с алчностью своей: спешившись, обшарил убиенного – уж больно справно был снаряжен лиходей. Да и не ошибся. Как нашарил грамотку, развернул – сразу понял что за дар мне в руки судьба метнула. Но токмо успел бумажку упрятать, как налетевшие сзади тати располосовали меня хрес нахрест да и сцепились с товарищами моими – токмо сабли дзвенькнули, да хрюкнул, оседая, убивец мой.

Ещё немного… Совсем вода близко…

Не ощущаю боле под руками травы, в кою вцепиться можно, помогая уязвлённому телу немощному. Просыпается меж пальцами песок речной, зернистый, забивается в бороду, скрипит на зубах… Но уж скоро. Скоро напьюсь водицы, отдарю Волге грамотку да и помру радостно, славя имя господне…

Дополз я, когда уж совсем стемнело. Опустил дрожащие пальцы в волну, донёс жалкие капли до растрескавшихся губ – ну и довольно. Выпростанная из-за обшлага грамотка шлёпнулась грязным комком в воду, отяжелела, намокая… Поплыли чернила… Поплыла бумага… Поплыло сознание моё… Слава богу, слава богу.

II