Два тридцать

Два тридцать

Ничего не слышно, кроме монотонного звука стрелок на часах. Каждое движение, каждый щелчок отзывается боем в висках. Не совсем понятно, дело в часах, или это пульс разбивает на осколки череп. Страх — предвестник безумия. Молчаливый спутник вот уж сколько дней. Сжирает, выворачивает наизнанку. А глупые часы и их отвратительное тиканье доводят до края. Как удары земли по крышке гроба.

Цветы вызывают ненависть. Пахнут солью и сырой землей. Зеленые листья и нежные бутоны обжигают кожу и кажется, что черное платье вплавляется в кожу, хотя совсем недавно пошел первый снег. Мир замерзает, а внутри все горит. Пылает огнем само естество, и все, чем ты был, тает, как горячий воск.

Время — палач. Думается, что его достаточно, а потом оно резко кончается. Где-то слышала эти слова, никогда не воспринимала всерьез. А время и правда кончилось. И эти долбанные часы все время его отсчитывали. Секунда за секундой. Неумолимый рок, облачённый в цифры и противные, ровные линии, разделяющие мир на «до» и «после».

Сначала непонятно, кончилось время или ты просто придумываешь. Ищешь оправдания, объяснения, злишься даже. Потом идут слёзы и часы в ожидании. Звонишь в полицию. Время замирает. А куда ему спешить? Ведь последний, самый важный отсчёт уже окончен. Спешить некуда, считать нечего. Ожидание не знает времени, а когда к нему в инфернальном танце присоединяются страх, боль и отчаяние, понятие времени и вовсе исчезает. Его нет.

Прошли дни? Годы? Вся жизнь? Как знать. Теряешься во тьме, без фонарика. Страх отпускает, потому что чудовище, что прячется в шкафу, уже здесь. Холодные пальцы стискивают лодыжку. Сражаться не хочется, и так понятно — у этого чудовища нет рожек, больших зубов и лохматых ушей. Только стрелки и выстроенные в идеальный круг цифры.

Каждая ночь, как последняя. Закрываешь глаза и ждешь, когда кончится твой таймер. Он не кончается. Утро врывается в комнату сквозь плотно завешенные шторы и какое-то время даже охотно верится, что все произошедшее — кошмар. А ты ведь уже проснулась. Только ничего не кончается. Реальность страшнее любого кошмара. Встаешь, как зомби из старых фильмов, ковыляешь к зеркалу и уже совсем себя не узнаешь, да и не хочется. Человек в отражении — чужой.

Убрать фотографии слишком сложно. Если долго смотреть, можно убедить себя, что все хорошо. Сейчас провернётся в замке ключ, раздастся голос, смех. Сон кончится, начнётся настоящая жизнь. Часы отсчитывают новый час, а дверь молчит, коридор пустой. Начинается новый день в ожидании, наступает угрюмый вечер. Ночь тоже не приносит покоя. Сны сумбурные, болезненные, просыпаешься в холодном поту и ждёшь, вслушиваясь в тишину, когда же щелкнет тот гребаный замок.

***

Просыпаюсь в темноте, уже перевалило за полночь. Я живу так уже настолько долго, что не помню, как было иначе. Неизменно перед глазами горят яркие цифры и две отвратительные буквы — 02:30 АМ. Холодно. По коже ползут мурашки, бьет озноб. По щекам бегут слёзы. Не от кого их прятать, никого они не ранят. Сначала тихо, потом громче. А казалось, слёз больше нет и плакать нечем. У боли всегда есть запас, думается. Пока рвёт изнутри пустота, шорох не слышно. Прохладная рука ложится на плечо. Знакомый жест сквозь сон, тело замирает.

— Опять снится что-то? — раздаётся голос за спиной. Так привычно, так обыденно, что и правда верится, будто мне все приснилось. Может, правда приснилось?

Киваю головой, пытаюсь спрятать слёзы. Слышу тяжкий вздох, рука сгребает меня в охапку, увлекая в объятия, которые, как мне казалось, уже забылись.

Пахнет сыростью и влагой. Наверное, дочь снова окно не закрыла, снега намело. Потому и зябко так.

— Ты холодный такой.

— Зато ты тёплая, — губы касаются шеи и снова по телу бежит дрожь.

— Наверное, опять окно оставила… — бормочу я, расслабившись. Наконец-то. Впервые за столько времени. Кошмар кончился. Это был просто сон. Такой долгий, что показался правдой.

— Забыла, да, — отвечает он. — Руки озябли, пока закрывал. Сломался замок, завтра поправлю.

Я киваю, довольная. Все выглядит так просто: он замерз, пока закрывал окно. Щеколда сломалась, озябли руки. Это ведь так просто! Даже смешно.

— Снилось, что тебя нет, — говорю, а слёзы снова подступают.

Слышу, как он тихо смеется.

— А куда бы я делся?

Я молчу, обхватывая его холодную ладонь. Подношу к губам, пытаясь согреть. Стараюсь изо всех сил, отдают тепло. Он сжимает мои пальцы, обнимает крепче.

— Холодно, — шепчет. А я чувствую. Губы и правда холодные.

Разворачиваюсь и целую его. Кошмар еще не выветрился, потому целую отчаянно, словно впервые. Он обнимает, ворует тепло. Не жалко.

— Ничего не бойся, — говорит он в перерывах между быстрыми ласками. — Ничего не бойся…

Когда я падаю на кровать, уставшая, все еще слышу его дыхание. Закрываю глаза всего на минуту. Казалось, дрёма накатила. Мне спокойно. Ведь это был сон. Он рядом. В соседней комнате ворочается дочь. Разговаривает во сне. Может, и ей что-то снится? Улыбка касается губ. Болят щёки, будто выражение стало чужим для меня. Его холодная рука снова ложится на плечо, закрываю глаза. И темнота сгущается, но больше не давит.

***

Утро такое же, как и прежде. Просыпаюсь одна. Простыни мокрые, я тоже. Холодно. Одиноко. Касаюсь места, где он лежал этой ночью — даже простынь не смята. Теряюсь. Не понимаю, что сон, а что явь.

В отражении ничего не меняется. Дом пустой, а кровать дочери такая же, как в тот день, когда они оба пропали. Я не могла найти в себе силы поменять хотя бы одну деталь. Игрушки лежат также, на полу валяются карандаши. Захожу в комнату, пахнет пылью и сыростью. Одеяло покрыто тонким слоем пыли. В этой постели никто не спал слишком давно.