Двенадцатый день Йоля

Глава I.

Приблизительно 11 век.

12 день Йоля.

Лес возле кельтского селения.

Я мурчала под нос тихую мелодию, стараясь убаюкать младенца в люльке. Слова колыбельной путались в голове. Волнение раз за разом накрывало меня так, что я сбивалась с ритма, и крошечная Авалон никак не могла уснуть.

На дворе стояла двенадцатая ночь Йоля. Дом окружила пурга. Мороз пробирался сквозь щели в ставнях и неплотно закрытые двери. Только знобило меня не из-за этого. Холод скользил по коже и касался своими ледяными нежными ладонями. Я могла не справиться. Вдруг не вышло? Вдруг я не успела полюбить свою малышку за эти двенадцать дней достаточно сильно? Сомнение въедалось в мою бледную кожу, заставляя забывать слова колыбельной.

Я ведь совсем не любила ее отца. Того, кто несколько часов назад ушел в ближайшее селение за молоком для Авалон. Я должна была любить, но не могла. Он взял меня в жены в мои девятнадцать, многие женщины уже имели не одного, а нескольких детей. Он заботился обо мне и спокойно относился к тому, что я никак не могла понести дитя от него. Но даже это не склонило меня к нему. Я была мягкой и нежной. Я была покорной, но он так и не узрел любви, на которую рассчитывает каждый мужчина. Я должна была любить Авалон всей своей душой, но, возможно, я люблю ее недостаточно сильно?

Я вышла замуж очень поздно, как вы заметили. Да и кому была нужна жена, чей род много веков назад прокляли сами друиды? Только калеке-охотнику, который не верил в эти детские сказки. Только сказками они не были. Моя прапрапра…бабка была и сама бандури[1]. Но в голодный год, даже осознавая последствия для селения, не решилась принеси в жертву Рогатому богу[2] свое любимое дитя.

Почему выбор пал на ее ребенка? Больше детей грудного возраста в саксонской деревушке не было. Выбор верховного жреца был изначально предрешен. Мою прабабку бы и не спросили: «Хочет ли она отдать свое любимое дитя в жертву Цернунну?» — забрали бы ребенка. Но она, зная порядки того времени, в первую же ночь Йоля с ребенком и мужем сбежала, найдя укрытия в холодных саксонских лесах. После этого селение ее было обречено. Без жертвы Цернунн никогда бы не обратил внимание на их страдания, и их ожидала лишь голодная смерть. Жрец решил иначе. В последнюю, самую опасную ночь Йоля, когда каждое слово обладает могущей силой, он прокричал слова проклятья, что до сих пор преследуют нашу семью.

«Рогатый может сам прийти и забрать обещанную жертву у матери на Йоль, если она будет любить ее недостаточно сильно, чтобы ей хватило сил защитить его».

Сегодня был двенадцатый день Йоля. Последний день, когда Рогатый может покинуть свой мир богов и, спустившись к нам, забрать мое дитя. Я так надеялась, что крошка Авалон родится после Йоля. Думала, если скрестить ноги и терпеть, опасные дни пройдут и девочка моя будет вне опасности. А когда ей будет год, она не будет нужна Рогатому богу, и он оставит нас в покое до следующего раза.

Только девочка моя решила иначе. Она пришла в мир в ночь Великой Матери — первый день Йоля, и вот уже двенадцать дней я молюсь всем другим богам, чтобы они защитили мой дом от их верховного — Цернунна. Сегодня был последний день, когда все может решиться. Сегодня я получу ответ, достаточно ли я сильно полюбила свою малышку, достаточно ли молилась другим богам, достаточно ли сильна, чтобы противостоять древнему богу.

Губы мои трогает мягкая, привычная матерям улыбка, и я наклоняюсь, чтобы подарить поцелуй в маленький лобик Авалон. Пальцами стираю влагу с моих глаз, ощущая, как холодны мои руки. Я делаю долгий вдох. Брендон не торопится, пурга застала нас врасплох, и он мог остановиться переждать ее где-то в трактире.

…кому я врала. Он никогда бы так не поступил, особенно когда мы ждем его здесь и тут полуголодная Авалон. Я выпаиваю дочь сладкой водой вместо молока (мое совсем пропало).

Подкидываю дрова в камин и, закутавшись в теплые шерстяные одеяла, сажусь у люльки, аккуратно покачивая ее. Я даже не замечаю, как веки мои прикрываются, и сон забирает в свое царство.

***

Я просыпаюсь от чьих-то прикосновений к моей щеке. Движение было нежным, но в голове мерцает огонек опасности. Снова эти прикосновения похожие на поцелуй. Не знаю, отчего чьи-то поцелуи на коже показались мне такими пугающими. Сон еще не отпускает меня, но осознание, что это не Брендон, быстро приводит меня в чувства.

Я быстро раскрываю глаза и понимаю, что не вижу совершенно ничего. В доме царила тьма, которая готова была пожрать меня и мое дитя. Камин потух, и от его углей шел лишь легкий, едва заметный дымок. Свечи в йольском полене перестали гореть, а еловые лапки с шишками и вплетенной в них рябиной были залиты воском. Я прислушиваюсь, чтобы услышать тихое дыхание Авалон, но не слышу его. Это пугает еще больше.

Раздаются шаги.

— Брендон? — спрашиваю тут же я достаточно резко, но вместо ответа на ухо мне звучит чей-то тихий, приглушенный и такой завораживающий смех.

Это не Брендон. Я подскакиваю с кресла, откидывая одеяла в сторону, и обращаюсь в сторону звука, но мне ничего не разглядеть. Снова слышны шаги, но совсем непохожие на шаги моего хромого мужа. Я превращаюсь в слух, но звуков больше нет. Лишь стук моего сердца, отбивающего чечетку. Слышен скрип люльки. И руки тут же холодеют, а лоб покрывается испариной.