Дьявол - это Любовь

Дьявол – это Любовь.

Дьявол был женщиной. Точнее, Афродитой. Толкнуть Мэ и Жо друг на друга - это именно по ее части.

Там сложилась возмутительная ситуация. Появился новый бог, звали его Йево. Откуда появился? Откуда все. Никому не досаждал. Застолбил участок, довольно скромный, и стал обустраивать себе райской сад, Эдем. Создал по типовому проекту зверей, птиц, рыб, растения и прочее. Людей тоже создал. Каждому богу в момент создания вручается стройкомплект и ремнабор и бог спокойно может творить. Вот он и копошился там у себя за забором, никто на него и внимания не обращал, но лет через пятьсот таки обратили – заметили, что в саду у него людей нету.

Как это может быть?

Послали шпионов. Шпионы слетали и донесли, что люди-то есть, но только в двух экземплярах, один Мэ и одна Жо. Но не размножаются.

Общественность загудела. Случай в практике до сего момента невиданный. Гудели еще лет пятьсот, но ситуация от этого не менялась. Стало ясно, что надо что-то делать. Послали еще раз шпионов, пусть выяснят, в чем там дело. Шпионы выяснили – он своим Мэ и Жо общаться запретил. Не сказал что и как. Не объяснил. Выключил им основной инстинкт.

Тогда общественность послала парламентера. Пусть скажет, что надо включить. Тот явился к забору и позвал хозяина. Хозяин выглянул на пару секунд, послал парламентера на хуй и снова скрылся.

- Ну-у-у… он меня анафеме предал,- сказал парламентер общественности, когда вернулся.

Закипела дискуссия. А не скучно ли там ему? Чем он там вообще занимается? Выяснилось – славословия слушает. Честно, я не придумываю, это Гёте описал:

Мы, ангелы твои господни,

Окинув взором весь предел,

Поем, как в первый день, сегодня

Хвалу величью божьих дел.

И бури, все попутно руша

И все обломками покрыв,

То в вольном море, то на суше

Безумствуют наперерыв.

И молния сбегает змеем,

И дали застилает дым.

Но мы, господь, благоговеем

Пред дивным промыслом твоим.

Бирюкова (из-за кулис): Уй! Мелкий кото-клизьм планетарного масштаба, да и то не дотягивает. Легкий шухер в Персидском заливе, не более. Они до сих пор уверены, что Земля плоская, а небо есть твердь. Этот божественный наив...

В то время как во владениях других богов кипели страсти, лилась кровь, ходили друг на друга войнами и набегами, мерли от чумы, холеры и оспы, ловили сифон и трипак, толпами гибли за металл… – ну, делали историю и помаленьку развивались. С потерями не считались, потому что Жо рожали заведомо больше, чем удавалось истребить всеми способами, которые имелись на то время.

- Пойди к нему опять и скажи,- стали настраивать парламентера, но он взбунтовался и идти отказался наотрез:

- Он меня опять пошлет, смысл? Сами идите.

Ясно было, что того, кто пойдет, тоже предадут анафеме. А это неприятно, кому охота? Общественность стала переглядываться и искать крайнего.

И тут Афро вызвалась сама:

- Я пойду.

А что она великая и могущественная знали все, и потому только обрадовались. Ясно же было, что победит она. И что никакие анафемы против нее не помогут. Подумаешь, анафема! Это пустое трясение воздуха и не более того. Победа будет за нами.

Мама Люба, давай! Давай!

Рыжая.

И она пошла. Пешком. Приняла вид молоденькой пастушки. Наивной, пушистой, доверчивой, пи-пи-пи, ми-ми-ми… Могла бы и по воздуху, но не стала. Пошла на своих двоих, пошла… пока не слилась с местностью.

Перед забором, которым обнес свой райский сад Йево, Афро остановилась и превратилась в змею. В королевскую кобру. И без проблем переползла забор и углубилась в сад. И нашла этих двоих - они как раз загорали на травке перед яблонькой. На яблоньке было только два яблочка, больших, желто-красных, спелых. И они на них смотрели. Но не срывали – не велено было. Тыщу лет висели на яблоньке эти спелые яблочки и тыщу лет они на них смотрели. Смотреть не запрещалось.

Тут Любовь поднялась из травы, раздула капюшон, поиграла раздвоенным язычком и зашипела:

- Ш-ш-ш-ш-шалом, идиоты!

Мэ был здоровенный амбал, черты фейса стопроцентно юдейские, похожий на одного известного певца, с печатью дебилизма на лице, а на какого не скажу, потому что он, падла, на меня непременно в суд подаст. Он же еще не умер. Или уже… Ой, да ну его к черту… И Мэ сказал:

- О, гадюка!

«Сам ты гадюка»,- подумала Афро, однако развязывать полемику не стала.

А Жо, она была похожа на известную актерку Быстрицкую (она на меня в суд не подаст), сказала сварливым голосом:

- Это ж почему идиоты? Мы умные. Мы самые умные. Умнее нас нет никого.

- Ш-ш-ш-ш-ш-шалава,- сказала Афро; это не было правдой, зато было на букву ШЫ (или же Афро просто заглянула в будущее),- если вы умные, то почему у вас детей нет? Вы тут тыш-ш-ш-шу лет уже ш-ш-ш-шуйней занимаетесь, а детей завести ума недостает. Любая ш-ш-ш-ш-шука с кобелем пош-ш-ш-ш-шалит и вот у нее уже ш-ш-ш-ш-ш-шенки. А ты даже понятия не имееш-ш-ш-ш-ш что такое ш-ш-ш-ш-ш-ш-шаш-ш-ш-ш-шни.

- А что такое ш-ш-ш-ш-ш-ш-шаш-ш-ш-ш-шни?

- А ты яблотш-ш-ш-ш-шко съеш-ш-ш-ш-ш, узнаеш-ш-ш-ш-ш-ш.

- Не велено. Прибьет.

- Он ш-ш-ш-ш-ш-пит. Съеш-ш-ш-ш-ш, узнаеш-ш-ш-ш-ш-ш.

Тут Мэ попытался вставить свои пять копеек и сказал: