Дыши водой

Пролог 1. Голос боли

На пороге

Той страны, где можно быть как боги,

Мы всё не встретимся с тобой,

Моя печаль, моя любовь.

Ирина Богушевская, «Ключи в твоих руках»

Лидия. Январь. Москва

Боль. Боль и пустота. Поровну, наверное… Хотя нет, боли больше.

Попробовала пошевелить рукой, боль затопила ту пустоту, что была ранее, и я провалилась в вязкую темноту.

Второй раз я пришла в себя, когда за окном уже было темно, а рядом приглушённо горел ночник. Рука занемела, я с трудом повернула голову и увидела тонкий хвост капельницы, идущий к пакету с лекарством на стойке. Эта стойка, белая, обыкновенная, по сути, занимала мои мысли долго, потому что понять, почему я в больнице и почему мне так больно, не удавалось. Писк аппаратов не раздражал, служил как будто фоном моему пребыванию в палате, но ясности в ситуацию тоже не вносил.

Когда в палату вошла медсестра, я так и лежала, разглядывая капельницу и отсчитывая капли лекарства, монотонно и однообразно срывающиеся на дно пластиковой капсулы. Девушка подошла ближе, закрутила колёсико системы и только сейчас увидела, что я не сплю.

— Вы очнулись? — И, не дожидаясь моего ответа: — Сейчас врача позову. — Она вытащила телефон из кармана и набрала номер: — Сергей Константинович, из третей пришла в себя.

Девушка представилась Ангелиной, вытащила иглу из катетера в руке, предложила попить. И всё это проговаривала таким тихим голосом, что на ум пришло сравнение: как с умирающей. И только я хотела спросить об этом, как в палату вошёл врач. Большой, даже огромный, мужчина лет сорока. Он занял собой все пространство и заговорил так же тихо и вкрадчиво, как и медсестра:

— Добрый вечер, Лидия. Я рад, что вы пришли в себя. Я заведующий отделением травматологии Деляев Сергей Константинович. Вы сейчас находитесь в палате интенсивной терапии после перенесенной операции. — Произнося всё это, мужчина пододвинул стул ближе к койке и сел.

Теперь мне казалось, что он нависает, довлеет надо мной. Я попыталась отодвинуться в противоположную сторону, но ничего не получилось. Тело не слушалось совершенно.

— Спокойнее, Лидия, спокойнее, — вкрадчиво произнёс доктор. — У вас компрессионная травма позвоночника и переломы пары рёбер. Рёбра-то нестрашно, а вот позвоночник задет. Вы помните, что произошло?

Я покачала головой. Чугунная, тяжёлая, она с трудом перекатывалась по подушке.

— А имя своё помните?

— Лидия Регер, — попыталась ответить, но получился сиплый стон: горло пересохло, губы разлепились с трудом.

— Ангелина, дайте немного попить. А потом продолжим осмотр.

Пить из трубочки непослушными онемевшими губами тот ещё квест, но мы с медсестрой справились. Легче не стало, но хоть слова не так царапали горло.

Завершив осмотр, врач опять сел рядом с кроватью и принялся задавать вопросы:

— Кому из родственников можно позвонить, сообщить, что вы в больнице?

— Марите Аркадиевне. Это моя наставница. Её номер есть в телефоне.

— Она со вчерашнего дня сидит в коридоре, караулит. Но я имею в виду родственников. Родители? Супруг?

— Я не замужем. Мама давно умерла. Отцу нет смысла звонить. — Информацию я выдавала как компьютер, слова не имели никакой эмоциональной окраски.

— Хорошо, что вы помните себя и свою биографию. — Врач похлопал меня по руке. — Потом и остальное вспомните. Сейчас я позову вашу наставницу минут на пять, не больше! Вам надо спать, набираться сил. Реабилитация будет длительной и сложной.

Мужчина распахнул дверь палаты и позвал Мариту. Она ворвалась в палату, как ураган, который долго сдерживали, и впервые я увидела её заплаканной. Никогда! Никогда ни до, ни после я не видела, чтобы наставница плакала. Всегда очень скупая на проявление эмоций, она даже ругала или смеялась так же спокойно, как и разговаривала.

А тут лицо красными пятнами, припухшие глаза, скорбные заломы морщин вокруг поджатых губ. Марита подошла ко мне и накрыла рукой мою ладонь.

— Слава богу, ты жива. А остальное выдюжим.

Я смогла только слегка сжать её пальцы в ответ.

— И я позвонила твоему отцу. Нам пригодится его помощь.

Я была так слаба, что не нашла в себе силы возмутиться, хотя видеть отца не было никакого желания.

Не было желания даже жить.