Её муж

Маньяк?

Это была случайность.

Их много бывает в жизни.

И многие из них роковые.

(из к/ф Этим вечером ангелы плакали)

Я гипнотизирую огромного монстра под названием кофемашина, что уже давно сварил посредственный американо для очередного посетителя.

— Девушка, кофе уже готов? — скрипучий голос женщины проходится лезвием по ушам.

Хватаю стаканчик, чтобы избавить наш слух от недовольных замечаний, и через секунду осознаю, что забыла надеть дополнительный слой картона. Разжимаю пальцы, выругавшись, шиплю. А после и вовсе подпрыгиваю, когда на ноги летят брызги горячего напитка из ударившегося о пол стаканчика.

— Вы всегда такая неуклюжая? — у женщины нет совершенно ни такта, ни чувства сострадания.

Я смотрю на обожженную красную ладонь, что стремительно покрывается волдырями, сжимаю челюсть, закрываю глаза. Я обещала Реммао быть более приветливой, не хамить посетителям. Даже если они ведут себя хуже стаи шакалов. Но понимаю, что не в этот раз, когда слышу очередной упрек.

— Милочка, ты можешь пошевелиться? Тебя тут, вообще-то, ждут. Дома насмотришься на свои кривые ручки.

Единственным желанием становится стереть эту отвратительную самодовольную усмешку с лица заносчивой стервы. Желательно половой тряпкой. Это идея. Я точно не смогу смолчать. А, значит, меня точно уволят. Пусть мой уход будет красивым. Я фальшиво улыбаюсь и сквозь зубы произношу:

— Простите, пожалуйста, давайте я Вам сделаю комплимент от шефа за счёт заведения? — моргаю глазами, создавая ангельский образ добродушной дурочки.

— Надеюсь, шеф — это не ты?

Ничего не ответив, я делаю новый кофе одной рукой, ставлю без крышки на столешницу и прошу не брать пока. Ухожу в кладовую, беру половую тряпку, мочу в ведре, воду из которого я так и не вылила утром. Выхожу, снова улыбаюсь. Подойдя к стойке, продолжаю смотреть ей в глаза и демонстративно здоровой рукой выжимать грязную воду в стакан с кофе. Лицо стервы меняется в секунду. Она что-то начинает кричать об увольнении, суде и прочем. Но мне уже без разницы. Я снимаю с себя надоедливый отвратный фартук и бросаю его на ближайший столик.

Стеклянная дверь громко стукнула из-за отсутствующего доводчика. Когда-нибудь Ремм перестанет жадничать денег на ремонт и зарплату своим сотрудникам. Когда-нибудь… Но меня, слава Богу, тут уже не будет.

Иду по улице, заглядывая в витрины магазинов: лёгкое платье, грубые ботинки и косуха — не самое лучшее сочетание для поздней осени. Я немного сгорбленная, тщетно пытаюсь укутаться в куртку, чтобы уберечь от прохлады свое тощее тельце. Пронизывающий насквозь ветер спутал мои длинные темные волосы, превратив локоны в стог сена на голове. Но, несмотря на это, я ощущаю эйфорию. Я уволилась. Бросила к чертям эту отвратительную работу, где получала всего двадцать баксов за смену. Да, я не могла работать полноценные двенадцать часов из-за университета, но Реммао подло пользовался моим положением. Каждый раз, когда я говорила, что мне необходимо больше платить, он искал отговорки и показывал сомнительные жалобы.

Радость от свободы стремительно покатилась к чертям, когда пришло осознание, что меня убьет Ремм, когда узнает, что я бросила вот так свое рабочее место. А ещё выслушивать от матери за то, что подставила ее такого замечательного знакомого… Ну вот и работала бы сама на этого скрягу, раз он такой весь замечательный и распрекрасный. Тираду негодования, что я себе бубнила под нос, прервала песня «Way Down We Go» KALEO. Мне конец — пронеслось в голове. Это звонит телефон… А там или Ремм, или мама…

***

До общежития при университете я дошла под возгласы о том, что я неблагодарная дочь и сегодня должна обязательно приехать домой для разговора. Прекрасно, тарахтеть час на электричке, чтобы выслушать все то же самое, только теперь с видеосопровождением. В комнате я отогрелась горячим чаем, покрутилась у зеркала и решила, что переодеваться не буду.

От кампуса до аудиторий идти максимум минут пять, не отморожу, надеюсь, свои придатки. Посмеялась сама своим же мыслям. Так всегда говорила моя бабушка, когда забирала со школы слишком легко одетую. Потому что после смерти папы маме стало как-то совершенно наплевать на то, что с ее дочерью. Сначала в десять лет я пыталась выживать сама: готовила есть, убирала, искала варианты подработки, чтобы купить себе хоть что-то поесть, пока она пьяная валялась на диване в гостиной или с очередным мужиком в спальне.

Я никому не рассказывала о том, что происходило дома, потому что было стыдно. Просто прятала синяки, царапины и другие вариации побоев за объемными свитерами и джинсами. Наверное, по этой причине сейчас, когда я живу здесь сама, стараюсь носить красивую одежду, которая может подчеркнуть мою физическую форму, привлекательность. Мать стала игнорировать всех наших родственников, запрещать им приезжать, постоянно ссылаясь то на мою болезнь, то на мое неадекватное поведение из-за горя. Да, мне было плохо, хотелось волосы вырвать и кожу содрать ногтями, чтобы хоть как-то отвлечься на физическую боль с моральной. Но все слезы и крики в подушку я оставляла на ночь. Днём же занята была проблемами насущными.

Сама не заметила, как свыклась с таким положением дел, привыкла к такому распорядку. Утром — школа, днём — раздача листовок и разнос газет, журналов по домам нашего квартала, вечером — магазин, готовка, уроки, ночью — слезы и короткий сон, полный кошмаров и ужасов. За полгода я очень похудела и стала походить на скелета, обтянутого кожей, синяки под глазами, вечно подрагивающие руки. Это не особо бросалось в глаза из-за объёмной одежды, потому тревогу никто не бил. Пока на перемене меня нечаянно не сбил одноклассник во время погони за другом. Я упала, ударилась головой и провалилась в темноту.