Его девочка

1. Курьер прибыл!

— С праздником, дорогой Максим! — невесело восклицает толпа людей, разодетых во фраки. Каждый из присутствующих поднимает вверх дорогие бокалы со столь же дорогим шампанским и выпивает за здравие молодого наследника.

— Благодарю, — лаконично отвечает парень и склоняет голову в уважительном жесте. Движения — выученные до приторной четкости, речь — такая же заученная, жизнь — прописанная на несколько лет вперед. Макс улыбается всем присутствующим приторно-сладко, делая вид, что все его эмоции — искренние.

— Сколько же стукнуло? — посмеиваясь, спрашивает какой-то мужчина.

— Двадцать семь, — сообщает Макс, жестом останавливая официантку и прося ее подойти. Как только молодая девушка оказывается рядом, он дарит ей ослепительную улыбку и поднимает руку, пальцами обхватывая бокал с шипящим шампанским. Ему не положено пить, но какой это имеет толк, если тебе, благодаря званию наследника корпорации, разрешено все?

Максим — самый настоящий ребенок, родившийся с золотой ложечкой в заднице. С раннего детства ему покупалось все, чего бы он ни потребовал. Он прошел путь от избалованного ребенка и повидавшего виды юноши до настоящего статного мужчины. И сейчас, откровенно говоря, Максу совершенно неинтересно присутсовать на этом мероприятии.  Все, что он сейчас видит, было в прошлом году, в позапрошлом… Его Дни Рождения празднуется всегда одинаково, и удивляться уже нечему. 

Парень осушает бокал за несколько глотков; кадык дергается вверх-вниз пару раз, а потом со влажных поблескивающих губ срывается выдох, когда он отрывается от края. Взгляд лениво проходится по людям, разбившимся на группы, и обсуждающим свои дела. Затянутый галстук давит на горло. Максу становится тошно; понимание от чего же именно ему тошно — от людей, или же от удавки, — не приходит даже сейчас. Ему просто хочется поскорее уйти отсюда.

— Максим, — слышится хриплый низкий голос, выводящий из раздумий.

Парень послушно оборачивается на оклик, и растягивает губы в приветливой улыбке. Дышать становится сложнее, когда он вынужден смеяться над несмешными шутками — давить из себя смех просто ужасно, — и он прикасается пальцами к воротнику рубашки, растягивая узел черного галстука легким движением.

К нему подходят все новые и новые люди, чтобы поприветствовать, поздравить или подарить что-то; улыбка начинает выглядеть как недружелюбный оскал. Рука отца падает на его плечо тяжелым грузом, и Максим вздрагивает от внезапности прикосновения. Мужчина вздыхает точно так же устало, как и его сын, когда выдает на ухо успокаивающие слова:

— Ты выглядишь скучающим.

— Возможно, это так, — хмыкает Макс, отворачивая голову от отца. Он вновь осматривает гогочущую черно-белую массу людей, и поднимает голову чуть выше, произнося в надежде на положительный ответ просьбу: — Я могу уйти?

Мужчина лишь хмыкает, похлопывая сына по круглому плечу. Он указывает кивком головы на кучку парней, ровесников самого Макса. И рушит своими словами все выстроенные Максимом планы на остаток вечера, говоря, что к нему присоединятся наследники других крупных корпораций. Они должны дружить, поддерживать хоть какие-то отношения только из-за важности взаимодействия корпораций их отцов. И эта доля Максима никогда не устраивала. Он не хочет общаться с теми, кто так сильно зациклен на своих деньгах, женщинах и машинах. Он не хочет общаться ни с кем из этого окружения.

Максим просто хочет друга. Но никто не ставит его желания превыше потребностей всеобщего блага -- великой отцовской корпорации. День Рождения сына — это отличный способ для налаживания отношений с другими корпорациями. Все пользуются этим, не ставя в учет как раз-таки самого Макса, кому и принадлежало это празднество.

И сейчас, сидя на диване в собственной комнате, обставленной в подростковом, совсем не деловом и не официальном, стиле, Максим вынужден выслушивать недовольство своих ровесников-детей-компаний. Ему нравится в своей маленькой обители все: начиная от плакатов, развешенных на покрашенных дешевой краской стенах, и заканчивая музыкальными альбомами тех же исполнителей, которые и изображены на плакатах. Максиму никогда не было стыдно; хотя сейчас он должен испытывать стыд из-за столь активной критики других людей.

— Разве компания твоего отца не самая богатая среди существующих? — пускает смешок какой-то из парней. — Я ожидал увидеть нечто иное.

— Мне нужно извиниться за неоправданные надежды? — на полном серьезе спрашивает Максим, хмуря брови. Он, наконец-таки, стягивает с себя галстук и бросает его черной тонкой тряпкой валяться на край дивана. Парень, сидящий рядом, неприязненно морщится и чуть отодвигается. Макс замечает это; глаза закатываются словно сами по себе.

— К чему все это, — хмыкает еще один парень, разваливаясь по-хозяйски на чужом мягком диванчике. — Мы ведь должны дружить, да?

— Изображать дружбу, — поправляет Максим, игнорируя четверых ребят в своей комнате, и без стеснения принимается расстегивать верхние пуговицы на рубашке.

— Ты и правда человек с говняным характером, — произносит самый молодой юноша; все молча соглашаются с ним, удостаиваясь лишь кивком. Тишина замирает на несколько секунд, прежде чем он снова не произносит: — Давайте поедим чего-нибудь, а?

И снова звенящая, давящая на уши, тишина. Она нарушается только легкой вибрацией, исходящей от телефона, когда на него приходят новые сообщения или оповещения, и мелодичной ритмичной песенкой, напеваемой одним из ребят. Максим успевает расстегнуть две верхних пуговицы, прежде чем ему в голову приходит не самая лучшая идея в его жизни. Он уже тянет руку к телефону, готовится набрать номер, и только потом решает сообщить остальным парням, вальяжно устроившимся на его уютных креслах и диване.

— Пицца, — равнодушно бросает он. 

Парни недоверчиво смотрят на него, когда Макс давит на кнопку вызова и вскоре слышит размеренные гудки. На него устремляется сразу несколько непонятливых (совершенно непонятливых) взглядов ровесников, которые привыкли к куда более дорогостоящей пище. Да и Максим, вообще-то, тоже редко заказывал что-то. За имением личного повара, это было ни к чему.