Эхо скрипки

Эхо скрипки

Звук скрипки, раздававшийся с городской площади на окраине провинциального городка с романтичным названием Флёр, то и дело проникал в глубь лесной чащи, уходя все дальше и дальше в горы. Эхо разносило тоскливую песнь скрипки в глубины леса, и, казалось, что сама природа плачет вместе с музыкой.

В ту тихую, лунную ночь ничто не смело прервать тот плачь. Мерцанье звезд, лунный перелив окутывали музыканта, покрывая его кожу серебристым сиянием, от чего он казался призрачным и, словно, недосягаемым окружающим. Одному лишь богу было ведомо, от чего же путник решил столь поздно играть мучительные душам ноты…

***

Прекрасна музыка, когда играешь от души,
А если душ терзанье гложет,
То тут и Бог тебе уж не поможет,
Коль сущность просит: «Согреши…»

И мрачных мыслей силуэт развеять
Не в состоянии желание твое.
«Я – монстр, тени злобное чутье», –
Кричит душа твоя, мечтая света луч рассеять.

И вот уже уводишь души в лес,
Под детский плачь, истошность криков.
А вдалеке рев матери не слышан из-за бликов
Твоей игры и человека, который так и не воскрес…

***

Та ночь была поистине зловеща. В который раз сулила муки и страданья всем. По щекам музыканта со скверною душой, мерцая, капали горькие слезы, но остановится он был не в состоянии. За спиной чуть слышно скрипнула оконная створка, затем и дверь, а потом и топот детских ножек. И так за разом раз.

И вот уже на площади все стихло. Не было на ней ни музыканта, ни детей. Вот только где-то в темной чаще по-прежнему слышался плачь музыканта, который стоял над мертвыми детьми. Они лежали на траве средь прекрасных луговых цветов и, словно, спали безмятежно.

Из темноты показался столь долгожданный женский силуэт – похитительница сердца музыканта. Она была той, кого он так мечтал увидеть, той, что так и не смогла воскреснуть и той, что прокляла его. Теперь он сильно любит и, может быть, столь же сильно ненавидит, а изменить себя, увы, не смог. Музыкант понимал, что монстр, что тень богини смерти, но винил себя во всем, продолжая снова и снова играть для нее марш смерти.

Единственной отрадой проклятой души были ночные светлячки – маленькие вестники жизни, души маленьких детей. Тогда-то музыкант и верил в то, что все не так уж и напрасно, что дети живы, а сними и жива душа, а их звонкие, но тихие голоса шептали: «Ты не одинок…»

***

Старушка на рыночной площади, слушая как плачут родители утерянных детей, роняла тихо слезы на подол дырявого и перештопанного платья, шепча всего четыре строчки:

От чего же музыкант играет?
От чего уводит деток в лес?
Никто по-прежнему, увы, не знает…
Проклятье это, или зов небес?