Эхо в ночи

Пролог

Мы здесь одни. И, кроме наших глаз,
Прикованных друг к другу в полутьме,
Ничто уже не связывает нас.
В зарешеченной наискось тюрьме.
                                Иосиф Бродский.

Чикаго, 1930 год.
     Город засыпал, как засыпает уставший после целого дня развлечений счастливый ребёнок. Угрюмым эхом раздавались отдалённые раскаты выхлопных труб и сирены спасательных машин, то ли выехавших тушить очередной пожар, то ли спешивших снова спасать жизнь пострадавшему или, возможно, ловить очередного преступника, перебиваемый частыми настойчивыми сигналами вымотанных за день водителей, застрявших в пробке, из-за перекрывших неспешное движение немногочисленных машин, копов. "Опять?! И снова в конце дня! Они издеваются!?" - скорее всего ворчали водители, стуча натруженными пальцами по кожаным обивкам рулей. Здесь, в спальных районах, почти всегда было тихо. Только неоновые вывески мотелей поблескивали сквозь частый туман и постоянно шуршали, обращая на себя внимание прохожих и зазывая их вместо рекламы. Ах, да, здесь ещё были фонари. Конечно, как всегда бывает, здешние жители добивались уличного освещения годами, завещая эту невыполненную миссию, вместе со своими квартирами, детям, а затем и внукам и, возможно, правнукам. Как случилось так, что с освещением здесь всё-таки разобрались, до сих пор остаётся загадкой, но, тем не менее, правдой.

     Ночное небо заволокли своим прозрачно-серым покрывалом тучи, оставляя открытым для глаз только круглый яркий шар припудренной луны. Впиваясь в тучи, словно это стоило им титанических усилий, неровным строем, упираясь в горизонт, возвышались трубы многоквартирных домов. Покосившиеся электрические столбы, казалось, были на каждом шагу, беспокоя прохожих своей особой прочностью. Неясные в ночном тумане огоньки квартир, словно сговорившись, стали выключаться один за другим и улица погрузилась в полумрак. Где-то завыла собака, но, не дождавшись ответа, больше не возобновляла попыток. Женщины тоже так делают. И мужчины.

     Последний гудок сирены и городские звуки погрузились в окутывающий город туман. Из узкого переулка на более широкую улицу выбежала женщина. Тщательно скрытые широкополой мужской шляпой лицо и волосы, фигуристое бежевое пальто поверх шёлкового бордового пеньюара и неверный, сбивчивый стук её чёрных бархатных туфелек знаменовали её присутствие на улице. Её руки дрожали, сжимая пистолет, а ноги запутывались, подминая под себя роскошный дорогой пеньюар, ползущий за ней по мокрой, неумело асфальтированной дороге, как пожар пробирается по засыхающему лесу. Всеобъемлющий страх объял её, когда из тихого переулка проскользнуло такси. Ядовитый жёлтый цвет машины, заставил женщину спрятаться за железную стену мокрого гаража, исчерканного записями и графити красного и чёрного маркеров. Такси пролетело со скоростью света и скрылось в полумраке сонного района, оставляя за собой загазованный след, словно прося пройти по его следам.

     Женщина вышла на широкую улицу, трясясь от страха - ей явно было не до распутывания чужих загадок. Дорога здесь была более освещена и погружена в пугающую тишину, но надеяться на полное отсутствие прохожих было глупо. Не видя ничего, за полями шляпы, она вышла на проезжую улицу - безлюдную и мрачную. Остановившись посередине и прислушиваясь к недружелюбному звуку, она не сразу поняла, что это машина и она несётся с бешеной скоростью. Увидев прохожего, водитель резко затормозил, разбивая сонную тишину протяжным визгом машинных шин. Женщина, не смотря на свой явный испуг и на то, что её глаза на время ослепили противотуманки, заметила, как кисейная занавеска голубовато-белая и закрывающая собой всё окно только до подоконника, на первом этаже, любопытно дёрнулась. И женщина, спеша скрыться, подошла к коричневой машине. Водитель приоткрыл пассажирское окно. От бликов фонаря невозможно было разглядеть его лицо.

- Простите, сэр, вы не могли...

- Садись, милочка.

- О, это ты? Где тебя носило? - голос женщины из робкого превратился в нагловатый.

- Садись быстрее, пока тебя все не узрели, дура! - женщина послушно нырнула во мрак просторной машины.

- Где ты взял эту развалину? - спросила она расправляя оборки пеньюара.

- Взял на прокат, - неохотно бросил мужчина, держась за руль с особой непринужденностью.

- Халат, - сказала женщина и уставилась на водителя. Мужчина недоуменно посмотрел на неё, его рука на руле напряглась:

- Что "халат"? Улика?

- Нет. Этот халат надо сжечь, - сказала пассажирка, указывая на свой бордовый пеньюар.

- Да не парься, гонзэс, все сделаем. ("goonzesse" - "девка"- франц. сленг).

- Я надеюсь, на тебя можно положиться, - пробурчала женщина, явно не понимая значения французского слова, но интуитивно различая, что это явно что-то не очень лестное.

- Конечно, дорогая, ради тебя я готов на всё, - насмешливо проронил водитель и уставился на проезжую дорогу, освещённую рядами жёлтых фонарей.

    Город спал и ему снились чёрные сны, раздающиеся эхом в тишине этой ночи.