Эхо выбирает жизнь

Глава 1.

Хотя Леонарда разменяла уже восьмой десяток, некоторые вещи не переставали удивлять её. Например, рассвет. Даже не то, как солнце появляется над горизонтом, когда невнятное размытое свечение сперва собирается в вытянутое ярко-красное пятно, а потом пятно разрастается в малиновый диск. Удивляла Леонарду неуловимость и неосознаваемость этого момента, мгновения перехода. Вот совсем темно, вот появляется слабая светлая полоска, потом ещё светлее, а вот и намёк на будущее солнце, но всё ещё ночь. А потом… Потом ты просто моргнул и оказался с головой в новом дне, полном солнечного света и жизни. Живи его. А завтра встретишь следующий, если повезёт, конечно.

Вот и этим весенним днём Леонарда встала до свету, но точно так же, как и много, много раз до этого, проморгала его начало. Буквально на секунду отвернулась, пока Мадлен выкатывала на веранду тележку с кофе, и вот пожалуйста. День снова вошёл в полную силу без неё, Леонарды Адрианы Андино, матери Первого консула Пирры, Леонида Политика.

Леонарда вздохнула. С каждым днём она всё явственнее чувствовала, как сдаёт в этом многолетнем соревновании. «Однажды ты встанешь, а я нет. Могло бы подождать, подумаешь — один день. Из миллиарда лет», — мысленно пожурила Леонарда солнце.

— Мадам, — это Мадлен поставила перед ней чашечку с кофе и утренний десерт.

— Мадлен, сегодня такой день…

— Счастливый, счастливый день, — заворковала добрая Мадлен. — Я так рада за крошку Эхо! Подумать только, как быстро время…

Леонарда раздражённо поморщилась:

— Хватит! Это розовые сопли для гостей. Всё идёт как должно. Крошка уже не крошка, а без пяти минут третья женщина Империи. Даже я о таком мечтать не могла. «Крошка», пфуй! — фыркнула старуха.

Мадлен поджала губы, но перечить госпоже не стала. Слишком хорошо узнала она её за двадцать лет службы: гранит, скала, стопроцентная прагматика. Какие бы штормы ни бушевали вокруг, все их волны одинаково разбивались о Леонарду Андино. «Но что-то тревожит её», — внезапно поняла Мадлен, — «Что-то слишком личное».

— Что-то не так, мадам? — осторожно спросила она.

Леонарда молчала. Мадлен выждала минутку вежливости ради и собралась было просить разрешения идти — ей ещё готовить платье для мадам, — как та внезапно заговорила.

— Я правлю Пиррой, целой планетой, уже пятьдесят чёртовых лет, — медленно, глядя в никуда, проговорила Леонарда. — И сколько себя помню, мы постоянно воюем. Воевали. Я родилась в войну. Я росла в войне. Вышла замуж и рожала детей в войне. Вся моя жизнь была посвящена войне, на всех советах мне рассказывали, как обстоят дела на дальних и ближних рубежах, скольких крейсеров мы лишились, какие ещё астероиды и шахты захватил Трантор, какие отбили мы… Каждый год я искала деньги на эту чёртову войну и каждый раз, когда я хотела купить что-то, что ей не принадлежит, я чувствовала безмерные угрызения совести. Мадлен, мы десять лет облагораживали этот сад, помнишь? Фонтаны ставили, сажали олеандры. Пересаживали кипарисы. Перестилали дорожки. И Священное Озеро… Помнишь, какой тут был бардак и непролазная грязища? И никто на Пирре не знал, что с этим делать, потому что пока идёт война, какие сады? Мы потеряли поколения садовников и архитекторов… Помнишь этих уродских гномов?

Мадлен кивнула:

— Как хорошо, мадам, что вы приказали их убрать.

Леонарда усмехнулась.

— Думаю, парочка ещё где-то затаилась. Однажды они доберутся до меня и отомстят.

— Десять лет, десять чёртовых лет, — продолжила женщина, отхлебнув кофе, — почти четыре тысячи дней подряд я выходила утром сюда и терзалась угрызениями совести, Мадлен. Потому что какие гномы, если мы потеряли Арамею? Но, знаешь ли, Арамея за миллионы километров, а об гномов я спотыкалась каждый день, в этом фишка…

Леонарда снова ушла в себя. Мадлен терпеливо ждала. Кофейная чашечка слабо подрагивала в старческой руке.

— Я не знаю, как теперь жить, Мадлен.

«Ой!»

— Простите? — не поняла служанка.

— Как теперь жить без войны?

— Но теперь должно быть всё хорошо, ведь так? — неуверенно ответила Мадлен. Ход мыслей хозяйки порой сбивал её с толку.

Леонарда открыла было рот ответить, но передумала. «Всё никогда уже не будет хорошо» — могла бы сказать она и не соврала бы. Но сказала:

— Конечно. Всё будет хорошо. Ступай, через полчаса начнём собираться. А я пока поваляюсь в ионизаторе.

Мадлен присела в коротком реверансе и вышла, прихватив с кофейного столика вазу со вчерашними цветами. Их следовало обновить до того, как веранду увидят гости.

***

— Сеанс завершён, — бархатным голосом прошептала Ионна и, подумав («Глупости, искусственный интеллект не думает!» — одёрнула было себя Леонарда, но, Великие Рыбы, капсула действительно на полмгновения замялась, словно всё же подумала), добавила: — Лори.

Леонарда всё никак не решалась открыть глаза. Лори… От этого имени — её имени — веяло ветром Эльнурских холмов, ароматом свежего хлеба и теплом летних дней. Временем, когда она босой и растрёпанной восьмилеткой в пижамном костюмчике выскакивала из кровати и первым делом неслась в столовую, стараясь наступать исключительно на солнечные квадраты на полу. И каждый раз в большом зале уже парусили занавеси, а на детском краю стола под клошем грелись булочки с корицей. И как спустя почти семьдесят лет Леонарда не могла поймать рассвет, так и Лори никогда не могла поймать момент, когда служанки открывали окна и накрывали на стол.

— Это всё магия утра, дорогая, — говорила, смеясь, мать.

А потом девочка выросла и потребовала на завтрак бургер. Филимон, домашний врач, пытался было протестовать, но мать только тонко улыбнулась:

— Пусть это будет нашей заботой, дорогой Филимон.

— Будет, будет, — ворчливо пообещал тот. — И как обычно вы свалите её на меня.

Мать прижала голову насупленной Лори к груди, чмокнула её в макушку и вышла.

— Я вас предупредил, юная леди, — Филимон отвесил небрежный поклон и по-солдатски промаршировал вслед за матерью.