Elasto Kastero

Elasto Kastero

1.

       Они знакомятся случайно совсем, весенним вечером в прокуренном трактире, куда Йоля впинывает толстенный низенький мужчина, сверкая золотыми кольцами на сосисках-пальцах. Йоль сжимает зубы и терпит, а прозванный посетителями трактира про себя Свин садится за столик и подзывает официантку. Линэ вцепляется в деревянный поднос, но натягивает улыбку и интересуется, что подать, а Свин кривится, глядя на ее лицо, и спрашивает, неужели нет нормальной официантки без повязки на глазу, что на четверть лицо закрывает. Линэ чувствует, как закипает все внутри, но продолжает улыбаться, говоря, что она тут одна, а Йоль с пола рядом со стоном усмехается, за что сразу же получает начищенным ботинком в плечо. Линэ вздрагивает, а сидящие за другими столиками мужчины напряженно сжимают кулаки.
      — Не могли бы вы не применять насилие в нашем заведении? — просит Линэ вежливо, но Свин только смеется ей в лицо.
      — В вашем-то заведении по-другому нельзя. А этот мальчишка продал мне себя сам в обмен на долг их родителей, которых на прошлой неделе повесили. Думал, отпустят их, если так откупится, да не тут-то было!
      Свин заливается хрюкающим смехом, а Йоль сжимает кулаки так, что на ладонях остаются ранки-полумесяцы от ногтей. Линэ открывает рот, чтобы что-нибудь ему сказать, но Свин просит принести ему самого дорогого вина и, получая кувшинчик, поднимает его над головой и произносит:
      — За принца Габриэля! И пусть по его воле все подобные этому мусору исчезнут.
      Свин подносит кувшин к губам, но так и не делает ни одного глотка. Нож, прицельно брошенный кем-то из посетителей, вонзается ему в шею, и Свин хрипит, пытаясь его вытащить, но падает на пол и заливает деревянные доски рядом с Йолем бордовой густой кровью. Йоль смотрит на подрагивающее тело со смесью страха и отвращения, оглядывает грозно выглядящих мужчин напротив, но Линэ подает ему руку и помогает встать.
      — Что я говорил насчет убийств в моей таверне, вашу мать?! — голос, раздающийся с кухни, глухой и хриплый, Йолю сразу понятно, что старческий, но увидеть самого старика не успевает, Линэ тянет его куда-то по лестнице вверх, в коморку под крышей, где велит снять рубаху, чтобы осмотреть синяки.
      Йоль повинуется и только когда ноющей царапины на боку касается бинт, обильно политый спиртом, чувствует, что наконец в состоянии что-то сказать.
      — Вы… кто? — спрашивает он, а Линэ улыбается и ему кажется эта улыбка настолько родной и знакомой, что он мгновенно теряет дар речи снова.
      — Небольшой отряд сопротивления, — как ни в чем ни бывало говорит Линэ, уверенными движениями обрабатывая ему порезы и синяки. — Правда, обычно до убийств не доходит, просто сегодня, видимо, у кого-то было плохое настроение.
      Снизу доносятся чьи-то недовольные крики и ругань, а Линэ только усмехается, возвращая Йолю его рубаху.
      — Джефф снова будет еще три дня нудеть… А мне убираться… — вздыхает она и смотрит на Йоля темно-зеленым глазом. — Как тебя зовут?
      Йоль путается в рубашке, негнущимися пальцами пытаясь застегнуть пуговицы, и дрожащим от пережитого голосом отвечает.
      — Йоль.
      — А я — Линэ. Старик, которого ты наверняка встретишь внизу — Джеффри или просто Джефф. Добро пожаловать в таверну «У крота»! Почему-то у большинства это знакомство не самое приятное, но все же.
      Йоль смотрит на эту странную девушку с повязкой на глазу, и пытается понять, что же она пережила, находясь в таком месте, что она за человек, который так просто ему помог, когда никто другой не протянул ему руку. Когда он умолял отпустить его семью, а стража только грубо пинала его к выходу, не слушая крики матери и не слыша его рыданий. Когда он готов был сделать что угодно, но петли затянулись на их шеях, а тела просто сожгли, не удостоив нормального захоронения.
      У здорового глаза Линэ темно-зеленый цвет, и Йоль готов поклясться, что где-то такой он уже видел.
      Внизу все еще шумно и Линэ не спешит спускаться, явно тяня время, но Джеффри поднимается на чердак сам, открывая двери одним ударом трости, готовится что-то сказать, но видит Йоля, аж подпрыгнувшего от его резкого появления, и смягчается. Линэ смотрит немного виновато, а Джеффри, низенький старик с забавными усами и необыкновенно яркими голубыми глазами бурчит что-то вроде «у нас тут не приют» и просит все же помочь вытереть кровь, потому что у него болит спина, а мужики не умеют и загонят занозы.
      Линэ звонко смеется, обещая скоро спуститься, а Йоль сразу грустнеет — куда ему теперь, дом отобрали, семьи нет, кому он, черт подери, нужен.
      — Умеешь посуду мыть? — будто читает его мысли Линэ, и Йоль кивает, как болванчик, добавляя, что даже готовить умеет, причем неплохо, мама была поварихой и он часто ей помогал. — Ну и хорошо. Думаю, Джефф будет не против тебе помочь. Все же ты один из нас, явно не за принца Габриэля.
      Йоль подскакивает и касается ладонью груди, там, где бьется юношеское горячее сердце, вскидывает голову и с чувством произносит:
      — В память о принцессе Аурелии!
      Линэ улыбается и делает тоже самое, только голос ее куда грустнее на этой фразе, чем он слышал до этого. Она предлагает ему поспать, пока она пойдет разбираться с последствиями его появления, и Йоль не отказывается, растягиваясь на жестковатой, но все же кровати, подтягивает к себе подушку и впервые за несколько недель проваливается в глубокий сон, зная, что никто не будет поднимать его ногами или ударами металлической трости по бокам. Перед тем, как уснуть, он думает, что прошло уже почти полгода с тех пор, как дела в королевстве Фэйрин пошли наперекосяк.
      С тех пор, как была убита вся королевская семья, и в живых остался только младший наследник, принц Габриэль, установивший тиранию «во благо народа» и сокративший за эти полгода население страны едва ли не на четверть.
      С тех пор, как пропала надежда и любовь всего королевства — добрая и великолепная принцесса Аурелия, которую Йоль впервые увидел вблизи два года назад, когда ему было тринадцать, и которая улыбнулась ему, разглядев в толпе перемазанное сажей лицо. И Йоль влюбился моментально, хоть и знал, что эти чувства ни к чему, кроме страданий не приведут, и был прав.
      А еще через полгода принцу будет восемнадцать, и он официально станет королем, и тогда страну уже ничего не спасет. Ничего, кроме чуда.