Если бы не ты

1. Звонок из прошлого

За три месяца до... 

Вокруг меня царили шум и суета.  
Все куда-то спешили, бежали, боялись опоздать. Тащили тяжелые сумки, стучали колесами объемных чемоданов. По громкой связи объявили о начале регистрации на очередной рейс. А совсем недавно сообщили о посадке еще одного самолета.  

Я была одна.  

Все никак не могла освоиться. Самолет приземлился   примерно  час назад. На автомате прошла таможенный контроль и вот сейчас стояла   у выхода. 

Время остановилось. На душе было пусто. Меня некому было встречать. В этом городе меня никто не ждал. В этой холодной и серой стране у меня не осталось ни одного близкого человека. В этом мире я давно была уже совсем одна. 

Мысли непрошено вернулись назад, в прошлое. Мне было четырнадцать. Стоя на этом же самом месте, меня обнимала мама. Я уже не плакала, слушала и   хотела верить ее обещаниям, что скоро смогу вернуться домой,   что надо потерпеть совсем чуть-чуть. Да и глупо было расстраиваться: не каждому удавалось получить место в лучшей   школе Лондона, а передо мной открывалось столько   возможностей... 

Тогда   я ещё надеялась, что это именно так, что мама с отчимом хотели дать мне все самое лучшее и потому отправляли так далеко. Тогда я верила, что мама будет скучать, что ей было так же больно и страшно, как и мне. Тогда , ... это было тогда. 

Прошло четыре года, и когда мне исполнилось восемнадцать,   никто   не ждал, что я вернусь. 

Такси подъехало к серой панельной пятиэтажке. У подъезда стояла  полуразвалившаяся лавочка, за которой цвёл огромный куст сирени. Невольно залюбовавшись цветущим облаком, я не сразу поняла, что пора выходить. Таксист, — вежливый дядечка лет пятидесяти ,— помог достать чемодан и даже донести его до дверей. Дальше я шла  сама. Пятый этаж, лифта нет. При виде двери, обитой коричневым дерматином, воспоминания нахлынули с новой силой. 

В этой квартире прошло все мое детство счастливое и солнечное,  с  ароматом бабушкиных оладушков, веселыми классиками с девчонками во дворе. Мне было лет семь,   когда мама увезла меня в другой дом к своему новому мужу и его семье. Бабуля осталась здесь одна. Максим Петрович, мой отчим, не любил ее, не разрешал часто приезжать к ней. Помню, как сбегала из школы, чтобы только навестить бабушку, как рассказывала ей обо всем на свете, просилась остаться у нее. Так и сейчас, сбежав ото всех, я очень бы хотела ее обнять, поговорить за чашечкой чая с малиновым вареньем... Вот только уже год, как ее не стало, а мне даже не дали с ней проститься.  

Бабуля была единственным человеком, с которым я общалась все это время. Мы созванивались примерно раз в неделю. А в тот раз вместо нее к телефону подошел мужчина и сказал, что Марии Федоровны больше нет. 

Тогда я  впервые позвонила отчиму, слезно умоляя его разрешить мне вернуться, пусть не насовсем, но он отказал.  

«Ты никуда не поедешь. Помочь Марии Федоровне ты уже не сможешь. Мы без тебя тут разберемся», – вот и все его слова, а я ревела белугой и ничего не могла изменить.  

Отношения с отчимом никогда не были душевными. Другое дело – мама. Ее он боготворил, сдувал пылинки и делал все, о чем она ни попросит. А просила мама много и часто. Мне казалось, что она так была увлечена новыми возможностями, что забывала обо мне, о бабуле. Она сильно изменилась рядом с ним.  Прежде домашняя, добрая, чуткая, с ним стала расчетливой и сухой, хотя и безумно красивой. С каждым годом она расцветала все больше и больше и все сильнее отдалялась от меня. Наверно, поэтому, когда Максим Петрович сказал, что в его доме мне больше не рады, мама без лишних сожалений отправила меня подальше. 

 
В квартире почти ничего не изменилось, все было так, как до моего отъезда, не считая слоя пыли, скопившейся за это время.  

Оставив чемодан в коридоре, я прошла в гостиную – светлую, простую комнату с небольшим диванчиком, журнальным столиком и любимым плетеным креслом. Как же мне не хватало, казалось бы, простых вещей! 

В Лондоне у меня тоже была своя комната, как и у любого другого учащегося нашей школы. Все было просто: самый необходимый минимум мебели, немного книг, в шкафу исключительно школьная форма и пара пижам. Большего мне было  и не было нужно. 

В школе   нам выдавали стипендию, небольшую, но на карманные расходы хватало. Девчонки обычно тут же тратили ее на всякую ерунду, я же старалась откладывать по максимуму, осознавая, что только так у меня оставался шанс вернуться. Многие смеялись и совершенно не понимали меня. Еще бы, в  крутой школе учились   исключительно отпрыски обеспеченных и важных.   Недостатка в финансах не было ни у одного из учеников, кроме меня. Нет, конечно, мое обучение полностью оплачивал отчим, но на этом его участие в моей жизни заканчивалось. Ни звонков, ни каникул в родном доме — ничего. Меня просто вычеркнули из семьи Соболевых без права на возвращение. 

А я всегда хотела домой! Нет, не в особняк, где теперь жила мама, а в эту уютную двушку на пятом этаже. Семью Соболевых я давно вычеркнула из сердца — тяжело, болезненно, до срывов, когда хотелось вопить в голос, выть и биться об стены головой. Меня ломало от непонимания мамы, от ее поступков, ее равнодушия. Объясни она мне, поговори, может, я бы и смогла ее простить, попыталась бы ее понять, найти хотя бы одно оправдание ее отказа от меня. Но кроме молчания не было ничего...

 И вот я была здесь. Сидела в любимом бабушкином кресле, укутавшись в ее плед. Вдыхала отголоски ее запаха, а из глаз тонкими извилистыми ручейками стекали непрошеные слезы. А ведь я давала себе зарок больше никогда не плакать! 

Сколько я так просидела, не знаю. Но тишину прервал звонок в дверь. Затаив дыхание, немного напряглась. О моем возвращении никто не знал.  


Осторожно, почти не дыша, направилась к входной двери, чтобы заглянуть в глазок. Но вдруг ощутила резкую боль в ноге. Чемодан, чтоб его! Я совсем о нем забыла, и сейчас, в темноте, он разрушил все планы на конспирацию. 

— Кто? — охрипшим от слез голосом спросила я.— Кто там? 

— Алевтина Егоровна это. Из тридцать седьмой квартиры. Катька, шельма, ты, что ль, у матери -то? — раздался встревоженный голос. Катька — это, видимо, была моя мама. Правда, так ее не называли последние лет десять – точно. Сейчас только «Екатерина Михайловна», не иначе.  

Решив, что разговаривать через дверь нелепо, открыла и впустила женщину в квартиру. Ее взгляд был красноречивее любых слов: сначала возмущенный, потом любопытный и озадаченный, а   как пришло узнавание — удивленный, немного печальный, но добрый. 

— Ксюша, ты, что ли? Бог с тобой! Откуда ты? Выросла-то как! Не помнишь меня, наверно, да? Мы с Машенькой, бабушкой твоей, вместе работали, да жили по соседству. Ты еще ко мне прибегала играть с Барсиком. А Машенька так тебя ждала... 

Алевтину Егоровну я узнала сразу: за четыре года она мало изменилась.  

—Здравствуйте, Алевтина Егоровна!— Даже не думала, что буду так рада встрече с ней.— Как вы? Как здоровье? 

— Ксюшенька! Как же хорошо, что ты вернулась! Как Машеньку похоронили, так я   и сама сдала, сердце. Ну, да не бери в голову. Пошли ко мне, обо всем расскажешь, да покормлю тебя – вон, худая какая стала! И что, тебя там, в Англии твоей, совсем не кормили? 

— Не моя она, уже не моя. — Почему -то других слов у меня не нашлось.  

Спустя полчаса мы сидели на кухне этажом ниже, пили чай, и Алевтина Егоровна мне все рассказала: о том, как бабуля без меня тут жила, о её сердечном приступе, о больнице, о том, что мама даже на похороны не приехала. А я сидела, слушала ее и даже не замечала своих слез. 

— Не плачь, Ксюнечка, девочка моя! Не хотела бы Машенька, чтоб ты так убивалась. Все ждала тебя. Знала, что ты все равно вернешься. — Теплая ладонь соседки легла на мою. И внезапно мне и вправду стало легче! Впервые за долгие годы ощутила заботу, и сердце сжалось в новых тисках. — Все это в прошлом! Погоди, Машенька же тебе кое-что оставила. 

Алевтина Егоровна открыла шкафчик над холодильником и стала что-то искать. Через пару минут она отдала мне какие-то бумаги, завернутые в пакет и перетянутые резинкой. 

— Вот! Катькин муж все порывался квартиру продать, да никак не мог: ты ж в ней прописана,, да Машенька как знала – завещание написала. Но это тебе к нотариусу лучше сходить. А вот это она тебе откладывала, всё говорила, что тяжело тебе будет, когда вернешься, ироды эти   тебе житья не дадут! 

Дрожащими руками стала разворачивать кулек, а там – деньги, и сверху записочка, написанная бабушкиным почерком: « Для моей Ксюнечки». 

— На первое время помощь! А так, где живу, знаешь! Помогу, чем сильна буду! — И снова её рука накрыла  мою, а в глазах стояли  слезы. 


 Неделя в родном городе пролетела незаметно. В квартире я почти обжилась. Алевтина Егоровна поделилась несколькими цветами в горшках, и стало как-то совсем по-домашнему уютно.  

С нотариусом вопрос тоже смогли решить достаточно быстро. Теперь я жила здесь без страха, что в любой момент меня смогут выселить.  

А еще я подала документы в вуз, на лингвистический, благо, с моим аттестатом и знанием языка проблем в этом плане не возникло. До начала учебы оставалось почти два месяца, и я решила попытаться найти работу. Дала несколько объявлений, что позанимаюсь языками с детками в качестве репетитора.  

Как раз сейчас я ехала на маршрутке на свой первый пробный урок. За окном мелькал город. Я смотрела на него и не узнавала. И, вроде, не так много новых зданий появилось за это время, но все стало каким-то другим.  

На очередной остановке  взгляд зацепился за одну из ярких вывесок. Это был огромный то ли салон красоты, то ли SPA-центр с очень говорящим названием: «Бьюти- центр Екатерины Соболевой».   На несколько секунд я забыла, как дышать. В области сердца неприятно заныло от осознания того, что все у мамы было хорошо, и забыла она обо мне не от того, что что-то случилось, а именно так иногда себя утешала.